~~Кабы знать…
Сидит Надежда за накрытым столом: волосы седые распущенные космами, сидит кулаком подпёрлась, причитает и в такт раскачивается. А рядом с ней соседка Шура слезу смахивает, слушая подружку. Шура местная, деревенская, всю жизнь тут прожила. Надежда в нашей деревне дачу имеет, уже 25 годочков, вроде тоже как местная стала, все к ней попривыкли. Вот год назад горе у неё приключилось: сын единственный помер, там в городе. Приехали они весной на дачу свою, а у самих глаза не просыхают от слёз. Смерть сына сильно Надежду подкосила. Плохая она стала. Правда и годы своё берут. Нет уже той прежней бойкой, весёлой, деловой Надюхи, которой до всего было дело, которая всё про всех знала, всё ведала.
- Да, проходят годы, и смотрим мы на прошедшее как с вершины горы, видим всю картину прошлого перед собой и вздыхаем, потому что сами мы себе дорогу к своим бедам мостим, того не ведая. Кабы знать…- вздыхает несчастная женщина.
- Ты о чём, подруга?
- А вот послушай и рассуди права я или нет? - начинает свою исповедь Надежда Ивановна.
- Вот мы всегда в городе жили, тихо, мирно жили. Нет, захотелось жить ещё лучше, копейку лишнюю иметь, да ещё помоложе были, силушку имели. Мы же на пенсии рано, по вредности. Купили мы эту домушку за копейки. Сама знаешь, в каком она виде была. Но у моего Витька руки откуда надо растут, да и я у него в помощниках. Сколько сил мы в дом этот вложили: подливали, заменяли, обшивали, гараж и сарай построили. Да, ты сама знаешь про всё это, опалубку у вас брали, да и цемент занимали. Жизнь шла, мы менялись, запросы наши менялись, рынок менялся, я ведь всегда выращенным приторговывала. Чего мы тут не перепробовали. Местные, наверное, то не держали и не выращивали, что мы разводили. Начинали с птицы разной, потом свиньи, овечки, несколько лет корову держали. Вот только пчёл не развели, боится их мой Витёк. Потом всё больше в огород ударились. Тоже чего только мы тут не насадили, чего не выращивали. Я ведь из каждой морковки, из каждой укропинки умела деньги делать. Но ведь честно деньги зарабатывали, своим трудом. За счёт дачи этой мы в трудные девяностые годы безбедно прожили, когда пенсию по полгода не выплачивали. Ну и ладно, и спасибо этому дому, этому саду. Мы сами хорошо жили и Славику моему помогали. Они ведь тогда только становиться на ноги стали, внука нам народили. Они к нам сюда каждый выходной день приезжали. А мы им тут баньку натопим, стол с разносолами накроем, пивца домашнего нальём. Эх, хорошо жили. Они нам в огороде помогали, а мы внучонка с двух лет сюда брать на лето стали, вот он на коровьем молоке и вырос под потолок.
Но вот он поворот-то в жизни нашей, я его отсюда хорошо теперь вижу, вижу, как мы на чёрную тропинку свернули. Славик с семьёй в однокомнатной квартире жили. Тесновато стало, сын растёт. Расширяться - деньги нужны. Заработать их всегда можно, если ум есть и руки умелые. Решил он рядом с нами построить дом, а потом продать его. Строили этот дом сами, отец помогал, да и я, чем могла, содействовала. Да, ещё брат мой Фёдор каждое лето у нас жил и в стройке помогал тоже. Три года строили дом и усадьбу, до ума доводили. А что, дом неплохой вышел. Только зазря мы это всё затеяли. Не ведали мы, что дело это благое приведёт нас к чёрному дню. Радовались они, когда свою баньку в первый раз затопили, когда клубнику со своих грядок собрали.
Но недолгим счастье то было. Так уж вышло: сноха новую работу нашла, стала хорошие деньги получать, Славик тоже удачно устроился, начальника большого возил, шофёрил. Деньги у них хорошие появились, а вот времени свободного мало стало, чтобы к нам сюда ездить. Стал их интерес к деревенским радостям ослабевать. Вроде и дом новый им уже не нужен. Приедут за лето пару раз картошку обработать, да копать её и всё. Вскоре и квартиру свою однокомнатную поменяли на большую. Всё у них хорошо было. Да и машина своя у Славика была, та с прицепом, ты помнишь. Мы на ней картошку возили. По деревне лучше и не надо. Но он то теперь в городе, ему прицеп этот ни к чему. Ему иномарка понадобилась. Я ведь тоже всю жизнь за рулём, ты же знаешь. Я его понимала, поддержала. Мне бы ему отсоветовать, да кабы знать! - Надежда наливает стаканчик вина, опрокидывает его, долго держит его в руках, тупо на него смотрит, потом ставит и продолжает:
- Приятная часть воспоминаний окончилась, теперь к больному перехожу месту.
Решил Славик дом свой продать и машину старую тоже, наскрести на иномарку. Покупателей быстро не найдёшь, да ещё, чтобы цену дали. А ему шибко приспичило. А мне не жалко. Раскошелилась я и дала ему денег, сколько его дом стоит. Пусть покупает себе машину, а я домик-то его, не торопясь, продам. Не думала я, что денег ему дала на смертушку. Сынок долго не тянул, купил себе машину, какую хотел. Ездит по городу не нарадуется. Эх! Весной это случилось. Пробка была большая на дороге, и в этой пробке Славик с каким-то воротилой столкнулся. Вообще-то не сильно, так задел слегка, но, видно, перепугался. А сердце у него слабоватое было. А тот мужик выскочил из своей машины, да на сыночка набросился с кулаками. А кого бил-то! Врачи говорят, что он уже мёртвый был, от сердца скончался. Стресс у него, видно, такой получился. Вот мы и осиротели…
Думала ли я, что так оно выйдет. Работали, старались, всё чего-то нужно было, деньги зарабатывали. А вон оно что вышло!
Вот и смотри да думай. Не начни он эту дачу строить, не продай я её, не купи он эту машину проклятую – всё было бы по-другому…
Вот и выходит, что сами мы себе дорогу к этому чёрному дню мостили, старались, торопились. Кабы знать всё наперёд, я бы здесь и свой-то дом покупать не стала. И ничего этого не случилось бы. Эх, живём, сами творим, не ведая, что. Но теперь я и свой дом продам. Уже и покупателей я нашла. А на что он мне теперь. Теперь всё вроде бы есть, а жить не хочется. Славик молодой из этой жизни ушёл, а нам старикам для чего жить? –
Надежда встаёт из-за стола, выходит на крыльцо. Шура молча топает вслед за ней. Перед глазами новый дом, что сынок построил. Теперь там чужие люди живут. Каждое брёвнышко сыночек обтёсывал и укладывал, каждую досочку прибивал.
Слёзы бегут у Надежды из глаз ручьём. Она к ним теперь уже привыкла. Крестит она этот родной и чужой теперь дом. Скоро она отсюда уедет насовсем и больше его не увидит. В доме этом её память и её печаль. И будет он долго ещё стоять на земле этой. И чужие люди будут в нём жить, и ничего они не будут знать о тех, кто его построил, кто был тут недолго счастлив и, может, через этот дом с жизнью расстался.
- Эх! Кабы знать,- опять восклицает Надежда…
~~Пять чудес лета
Хорошо у нас летом. Места красивые. Деревня стоит на холмах. И полей, и лугов, и леса достаточно. Речка небольшая, но очень живописная. Зимой похуже, однообразие. Всё снег да снег, всё бело, всё занесено, никуда не сунешься, разве, что на лыжах. А гости из города, они обычно летом приезжают. Так что они наших зимних проблем не ведают. Вот поживут они тут, погостят, а потом и думают, что у нас тут круглый год соловьи поют, да клубника поспевает. Рай, а не жизнь. Вот лет 20 назад, при социализме ещё, и к нам такие гости приезжали. Сестра моя со всем своим семейством. Они из большого города. Почти из Москвы самой. Люди они интеллигентные со степенями учёными. Привыкли они красиво отдыхать. Сильно мы тогда переживали, понравится ли им тут у нас, очень уж мы им старались угодить.
А природа, верите ли, нам помогала. Такое лето «чудесное» выдалось, ни раньше, ни потом такого не было. А они до сих пор то лето сибирское, как сказку вспоминают. Больше они не приезжали. То перестройка пошла, с финансами туго стало, то дети подросли, их определять нужно было. А, вообще-то, далековато мы от них живём. Когда они к нам ехали, то думали, что у нас тут медведи по деревням бродят, а в городе, вместо собачек, лисичек на поводке водят. А медведей у нас не имелось. Лисы, правда, бегают, но только в лесу. А так нам хотелось, чтобы они не разочаровались в своих предположениях. Ну, чем накормить, напоить тут проблем не было. Соки банками самые лучшие тащили из магазина. Ягоды у нас много и в саду и на поле, боровка кололи, свежениной потчевали. Опять же, молоко, яйца свежие свои домашние. Но пища это ещё не всё. Душе ещё зрелища подавай. И зрелища начались, как по заказу.
Чудо первое. Мы тут все за клубникой приноровились ходить. Ягоды много уродилось. Все косогоры за деревней клубничником покрыты. Мы ягоду носим, потом дружно перебираем, а сестра Маруся, знай себе, варит. Такой ягоды они отродясь не видели. Идём как-то домой с клубникой, послеобеденное время уже было. День душный стоял. Дождь приближался. Не хотелось под дождь попадать. Идём, торопимся. Осталось одну поляну пересечь и ручей. И вот он дом. Но только к поляне подошли, началось. Да не дождь, а град посыпал. У нас дождевые плащи с собой были. Мы их натянули над головой. Град-то был прямой, не косил. И правильно догадались так сделать. А то получили бы мы от него по первое число. Градины о плащ бьются и отскакивают. А градины-то не с горох, а побольше фасолины будут. За несколько минут из зелёной поляна в белую превратилась. Хоть на лыжи вставай и езжай. Мы накидки свои только успевали стряхивать. Вот тогда Никитка племянник мой в первый раз громко так и выкрикнул: «Ну и град у вас тут бывает. Не град, а градище. Ничего себе. Я такого никогда не видел». А я, честно сказать, тоже такого града никогда ни раньше, ни потом не видела. Удивила нас природа в первый раз, как по заказу. Град как быстро начался, так быстро и престал сыпать. А пока поляну перешли, она опять вся зазеленела. Правда, от этого чуда вся капуста в дырках была. Да и картошка прилегла малость. Но им-то и это в диковину. А нам горе.
Слушайте дальше. Чудеса продолжаются. Дни в июле стояли жаркие, ночи душные, частые грозы были, да такие сильные. Погода была самая подходящая для отдыха. Спали всегда с открытыми дверьми, полог от комаров только натягивали. У дверей собака спала, охрана. Жулькой её звали. В ту ночь как спать улеглись, всё какой-то треск стоял возле дома, вроде как чик-чик-чик. Ну, у нас особенно ночью, каких только звуков не услышишь. Потом, помню, собака всё возилась, гремела. Даже лаяла. Но, опять же, как собаке ночью и не полаять, тоже дело обычное. А на утро, считай, чудо номер два. Возле Жульки, распластавшись во всю длину, лежит огненно рыжий колонок, он, видно, за цыплятами пришёл. Это собака всю ночь с ним борьбу вела. Придушила она его. Все собрались вокруг на диковинного зверя посмотреть. А Никитка как всегда подвёл итог: «Вот это да, у вас тут звери дикие по оградам лазают, а собаки во дворе охотятся, чудеса!». За все годы, что мы тут живём из диких зверей ещё раз только хорёк в курятник наведался, кур подавил. Да ещё целое лето кролик соседский в огороде жил, из клетки убежал. Но это не дикий зверь.
Было и третье чудо. Зять-то мой и рыбак, и грибник. Ну, какая там под Москвой рыба, а про грибы уж молчу. У нас этого добра хватает. А он и сейчас хоть не молодой по подмосковным лесам с корзинкой по осени бродит, да про наши грибы вспоминает. У нас грибы как раз в конце июля родятся. Год на год, конечно, не приходится. То больше уродится грибов-то, то меньше. Но всегда они имеются. Настоящие грибники особенно белый гриб ценит. Ну что там, в Подмосковье, белых грибов штук пять, ну десять найдёт грибник за раз и счастлив. А у нас такой год выдался… Приехали мы на машине на бывшую пасеку, так на прогулку, посмотреть, что от пасеки осталось. А там белых грибов, хоть лопатой греби. Открыли мы багажник и стали их туда сваливать, да крепкие, да красивые. Мы уж сами не очень старались рвать, хотя азарт тоже присутствовал. Пусть, думаем, городские люди душу отведут. Сколько там их было, не помню, больше сотни, это точно. Зять сам грибочки режет и сушит: какие на солнышке, какие в духовке. Поехали те грибочки в Москву в пакетиках упакованные. Мы потом на это место ещё ездили, да и по другим местам собирали грибочки-то. Зятя от этого изобилия чуть удар не хватил, а Никитка только бегал от гриба к грибу и кричал:
«Во, белый, ещё белый, ой сразу три … да вы тут на белых грибах живёте, с ума сойти можно. Кому скажешь, не поверят. Вот чудеса».
Были и другие чудеса в тот год, да такие, что мы сами им дивились. Грозы такие были обильные, при нас молния в дерево угодила, мы недалеко и стояли. Расщепило дерево, и долго оно потом горело. А дома искры во время грозы по комнатам летали.
Четвёртое чудо – это карп, которого зять выловил на карьерском пруду. Не карп был, а карпище на четыре килограмма. А как он нёс его по деревне, а сколько радости было. Мы его с ним ещё и сфотографировали, чтобы другим мог показать потом, там у себя в институте. Мы на рыбалку тоже ходили, и теперь случается, но такого улова у нас не было никогда. Бывает чебаков с пол ведёрка наловим, хорошая рыбёшка, но это всё мелочь.
А пятое чудо это пчёлы. У нас пасека была, ульев двадцать. Лето жаркое, душное. Сильно тогда пчёлы роились. Только успевали их отлавливать. И мёду они много натаскали, рамки все позалили. Качать мёд часто и много приходилось Занятие не очень приятное и опасное, в том смысле, что пчёлы ведь и кусаются. Но зять очень старался, помогал, для себя качал. Купили мы две канистры десятилитровые им для мёда. Никитка тот сильно пчёл боялся. Как пчеловоды на пасеке работали, он за домом где-нибудь прячется и кричит: «Ну и пчёлы у вас сладкие, но шибко злые». Столько мёда мы потом в другие годы уже не качали.
Вот так лето чудесное и пролетело за делами приятными и доходными. Не ударили мы в грязь лицом перед столичными гостями. И полетели на самолёте в Москву белые грибочки, да душистый медок, да вареньице из дикой клубнички. А с ними яркие, незабываемые впечатления о «чудесной» Сибири. Вот мы и думаем, что природа нам помогла. Ведь другого такого лета больше и не было.
Подарок
(Прости, Господи, нам невежество наше)
Баба вера живёт в нашей деревне в своём доме с внучкой Сашенькой. Давно уже живёт, девятый десяток ей в августе пошёл. Слаба Верунчик стала, и видит плохо. Верунчиком её товарки прозвали. Сашенька уже взрослая девушка, двадцать семь годков ей, она воспитатель в детском саду. Отца Шурочка не знала, а мать Людмила три года как померла. Людмила была Верунчику племянницей, но родство они хорошо блюли. Вот и жили они, кто при ком не разберёшь: то ли Шурочка при Верунчике, то ли наоборот. Не важно это. Дружно они жили. У Бабушки и своя дочь была Катерина. Но и её Верунчик уже пережила. Пять лет, как схоронила она Катьку, шибко хворая была бабёнка, хворая, но грамотная, институт окончила, да ещё что-то там партийное.
- Вот от грамоты они хвори и приключаются, - так баба Вера рассуждает.
Вон наши бабульки деревенские полуграмотные девятый десяток уже многие разменяли, и ничего кряхтят, но коптят небо. У Катерины сын остался, родной внук Верунчика. А назвала мать его Вадькой. Тьфу ты! Ну что за имя, это тоже всё от большого ума. Вадька с отцом в городе живут, туда поездом долго добираться. Он к бабке своей не показывается. Они с отцом, как мать схоронили, так и запили, ну как же с горя. Долго пили, а потом вдруг образумились. Почему это произошло, Верунчик не знает, но после одного случая, примерно стала предполагать, что без Бога тут не обошлось. А Вадька как пить бросил, институт окончил, но жениться не торопился. А в церковь после материной кончины и вправду стал частенько захаживать.
Родни у парня мало было. Вот бабка да Шурочка и есть самые близкие люди. Тут дни апрельские стояли. Паска приближалась. Вадим рассуждал так:
- Баба Вера старая, а старенькие все верующие. Приятно будет старому человеку к Великому празднику получить подарок – посылочку.
Собрал Вадя посылку, тяжёлая она получилась. Он уже работал, деньгами хорошими располагал. В магазинах выбирал, что повкуснее – деликатесы. И открытку в коробку вложил Пасхальную, сам на компьютере отпечатал. Вот сюрприз-то был. Извещение почтальонша поздно к вечеру принесла. Почта уже закрылась. Пришлось ждать до утра. Верунчик вся извелась:
- Кто прислал, да что, да почему?
Даже ночь плохо спала. На следующий день Сашенька принесла синенький ящик с почты. Осторожно с волнением они его вскрывали. Как бы что не повредить. По пакетику, по баночке извлекали его содержимое. Саша читала название, объясняла бабушке, что это такое. Та почти не видела подарков, но каждую баночку ощупала, понюхала, осталась довольна. Посылка тяжёлая, много потратился внучок. В магазине и у них теперь тоже круглый год бананами торгуют, но ведь не всё купишь, дорого. Медленно опустошали они содержимое посылки. Но всему когда-то конец приходит. И недели через три доедали они последнюю шоколадку. Верунчик заставила Шурочку письмо благодарственное в город написать. Кое-что сама продиктовала, а что-то Шурочка от себя приписала. Год они про этот подарок вспоминали. А следующей весной к Паске на тебе – опять посылочка. Понравилось Верунчику посылки получать от внука. Только никак не могла она в толк взять, почему обязательно к Божественному празднику идут посылки.
- Лучше бы ко дню рождения прислал, – ворчала бабка, – то ли шибко верующим стал Вадим?
На третий год в марте Вадиму тридцать лет стукнуло. Баба вера давно уже вела специальную тетрадь, куда она записывала сведения в две графы. В одну дни рождения, в другую дни смерти родственников и знакомых. У большинства уже обе графы были заполнены. Да, многих пережила Верунчик. Раньше она записи сама частенько просматривала. А как стала плохо видеть, завела такой порядок. В начале каждого месяца доставала она свою тетрадку и заставляла Шурочку прочитать ей всех, кто в этот месяц народился или преставился. Старалась всё запомнить. Кого можно, по телефону поздравляла, кто помер, того поминала хоть конфеткой или блином. Я к тому, что про Вадькин день рождения баба Вера не могла забыть.
После внуковых подарков не могла она в стороне остаться, не отблагодарить Вадима. Долго в тот день она в своём потайном запаснике рылась. Но нарыла целую тысячу. Для неё это большие деньги. Стали с Шурочкой адрес искать. В записях у Верунчика всё уже поистёрто было. Да и писала она уже, когда недовидела, цифру на цифре лепила, не разберёшь. Что тут делать. Но бабка старая была, но догадливая. Велела она Шурочке из кладовки ящик из-под посылки принести, с крышки адрес-то и списали. Сходила Сашенька на почту, сделала перевод. Недели две прошло. Звонок был Верунчику поздно вечером. Внук звонил. Молодой, а догадался, что надо бабку старую успокоить, что, мол, перевод получил, большое тебе спасибо. А ещё как бы промежду прочим спросил:
– Вот ты, баба Вера, совсем не видишь? А что если почитать что-нибудь, тебе найдётся такой человек.
Бабка решила, что Вадим собрался ей письмо написать, обрадовалась. Она в трубку-то и кричит:
– Найдётся, найдётся, а Шурка-то на что, она глазастая.
Дальше жизнь идёт, день за днём. Очередная Паска приближается. Ну, тут уж Верунчик заранее ждать стала посылку-то. Загадывает, что на этот раз Вадим пришлёт, чем её побалует? Несколько раз с Шурочкой разговор заводила об этом. Вадим про бабушку не забыл. Пришло извещение накануне праздника. Торопит внучку бабка:
- Скорей беги на почту, а то у них день сегодня короткий, опоздаешь, закроются. Да сумку-то побольше возьми, а то ящик не влезет, нести будет несподручно. Вон мешок из-под сахара чистый совсем, его и возьми.
Послушалась Шурочка. С мешком да на почту подалась. Ждала её Верунчик. Сидела на диване и слушала, когда дверь хлопнет. И дождалась. Слышит, идёт Шурка, потом стоит, мнётся как-то. Бабка не видит, но слышит что-то тут не так:
- Ты чего, Шурка, мнёшься, получила посылку? Давай её сюда, я уже и ножик приготовила, вскрывать будем.
Подаёт ей Шурка посылку-то, да что-то не то подаёт. Нет большого тяжёлого ящика, так, бандеролька какая-то.
- Это что посылка? – удивляется Верунчик,- ты, что мне даёшь.
– Посылка, посылка, - бабушка, - распечатывай.
Ну, вскрыли они странную посылку, а там две шоколадки, ну это ладно, а ещё, ощупывает баба Вера:
- Глянь-ка, какая-то книжка. Что же это такое? Книжка толстая, тяжёлая, на ощупь гладенькая.
Взяла Шура книжку бережно в руки, погладила:
- А это баба Новый Завет. Красиво сделана книга, подарочная. А вот на последней странице и цена написана карандашом, 300 рублей книжка-то стоит.
С бабкой чуть обморок не случился.
– Ну, Вадька, совсем умом, что ли, рехнулся. За книжку такие деньги отдал. Да я за всю свою жизнь ни одной книжки не прочитала, - этим Верунчик всегда очень гордилась по темноте своей.
– Я от него гостинца жду, а он книжки шлёт.
Сидела долго, надувшись, и молчала. А Шурочка себя виноватой чувствовала, что не то принесла с почты, что надо. Немного погодя, Верунчик отошла малость.
– Шурка, а что за книжка, про что она?
Шурочка, как могла, стала объяснять ей, что книжка про житие Христа и о том, как Он на подвиг ради людей пошёл.
– Вот я говорила, что Вадька в религию ударился, так оно и есть, – буйствовала бабка, – я вот ему по телефону, как он позвонит, всё скажу.
- Не делай этого баба Вера, обидишь Вадима, он от души подарок сделал, – уговаривала её Шурка.
Догадливая бабка сразу смекнула, зачем её внук по телефону расспрашивал, сможет ли ей кто при надобности почитать. Не письмо он в виду имел, а книжку эту. Долго ходила Верунчик обиженная. Не по её это было разумению. Зачем книжки старому невидящему человеку дарить. Через неделю примерно пришла к ней соседка Валентинушка. Стала ей Верунчик на внука жаловаться, что такую шутку с ней сотворил. А Валентинушка была помоложе, пограмотней. Так она Верунчику заявила, что и у неё такая книжка есть, ну, конечно не такая красивая и дорогая. Что она её частенько открывает, читает с любовью и интересом. Что это очень умная книжка и очень полезная. Приутихла Верунчик, призадумалась. Но после этого больше на Вадьку вслух не ругалась. Вот какие дела бывают, и в 80 лет можно чему-то у молодых поучиться. А что Верунчик про себя думала, Бог её знает, и он её простит за темноту её. Приставала она несколько раз к внучке, чтобы та почитала ей книжку эту подарочную. Да Шурочке всё некогда, на ней ведь всё хозяйство, дом и работа. Да, честно говоря, и сама Верунчик не очень настаивала, поздно уже книжки читать, на тот свет уже собираться пора. А что эта Паска принесёт, Бог ведает, что там Вадим опять придумает, доживём, увиди
~~МАТЬ
Суд был открытым в стареньком сельском клубе. Антонину лишили материнства. Некоторые сердобольные женщины плакали. А вот соседка Нюрка, у которой вся жизнь семьи Петровых на глазах проходила, была полностью за принятое решение. Муж Антонины Юрий сидел весь красный, нервно крутил ус и молчал.
Тонька и сейчас была с похмелья. Рядом с ней сидели две её подружки, с которыми вместе и докатилась она до жизни такой. Они тоже были слегка навеселе, что-то выкрикивали, ругались и даже угрожали, кому?
Тонька, кажется, ничего как следует, и не поняла. Ей казалось, что это очередная выволочка, к которым она уже привыкла.
- Ну, поругают, пошумят и разойдутся, - думала она, - не в первой.
Председатель сельсовета Валентина Ивановна лично ей объяснила, что с детьми она больше жить не имеет права, она теперь им не мать. Тоньку это даже рассмешило
- Выгоняют, да я к матери жить пойду, а то ей одной скучно.
Мать её Екатерина Семёновна весь суд проревела и ничего теперь из-за слёз не видела и не соображала.
Из клуба Тонька ушла с подружками. Двинулись они к Танюхе – Нескладухе отметить завершение суда, главное повод есть. Три дня продолжалось это беспамятство. Хорошо бабёнки гуляли. Ночевала Тонька то у Татьяны, то у матери, потом и сама не помнила где. На третий день мать Антонины отправилась в город к старшей дочери от позора и от пьяной Тоньки. Вот тут наступило какое-то затишье. Танюха – Нескладуха приболела животом, даже слегла. Другая товарка Варька ногу по пьяному делу ошпарила. Вот компания временно и распалась.
Осталась Антонина одна в материном доме. Слоняется она по трём комнатам, руки не к чему приложить не хочет и не может. Болеет она ещё, лихо ей. Стала она припоминать на протрезвляющуюся голову всё, что произошло за последние дни. Про клуб долго думала. Сама с собой разговоры ведёт, нет-нет да отмахнётся как будто от кого рукой. Вроде как спорит. Маялась она, маялась, вышла на крыльцо. Мать рядом со школой жила. Мимо стайка девочек промелькнула. Среди них показалась родная фигурка - белые волосики в хвост собранные, не бежит, а прыгает. Это её Сонечка, она уже во втором классе учится. Девчонки побежали с лейками цветы поливать на участок. Хотела Антонина сразу окрикнуть дочку. Да поперхнулась.
- Теперь, наверное, нельзя мне, - подумала она.
Сжалась Тоня в плечах, нахмурилась, в дом пошла.
- Вот до чего дожила, дочь родную покликать не имею права. А ну, их! - она погрозила кому-то кулаком, и с яростью занялась домашними делами.
После обеда отправилась она Татьяну проведать, тошно одной-то. Шла она, а про себя ворчала:
- У них детей не забрали, им то что. Вместе гуляем, а мне отдуваться.
Сегодня Тонька трезвая была, и вроде как стыдно ей было в открытую по деревне двигаться. Вот она всё вдоль оград, задами бежать старалась: по лопухам да по крапиве. Ноги поизжалила, а и внимания особого на то не обращала. Между детским садиком и домом, где Егоровна жила, был узкий проход. Если по нему пройти, то оно короче будет, и никого не встретишь. Крадётся Тонька вдоль ограды. Глянь за ограду-то, а там малыши с Анной Ивановной сидят на лавочке, разговоры ведут. Припала Антонина к ограде, из-за крапивы её не видно, прислушалась. Анна Ивановна объясняет детям, что через неделю к ним придут гости, мамы и бабушки и для них они концерт приготовят. У Тони в садике двое ребят Толик и Леночка. Они рядом на лавочке сидят. У Антонины сердце заныло.
- Кто сегодня Алёнке банты завязывал? А у Толика рубашка помята. А Лена похудела, вроде бы…. А хороши мои ребятки, красивые, послушные.
И тут Леночка спросила, стесняясь:
- А нам можно папу привести?
- Конечно, можно.
Видно Анна Ивановна сама сконфузилась, как-то неожиданно вопрос такой возник.
И тут Тоне показалось, что воспитательница её заметила. Она покраснела, и плотнее прижимаясь к зарослям крапивы, побежала дальше. Антонина не ошиблась. Анна Ивановна потом шепнула нянечке Осиповной:
- А Антонина сегодня под забором стояла, за ребятишками своими подглядывала, видно, скучает.
После этого у Тоньки внутри что-то перевернулось. Не пошла она к Татьяне, а развернулась и уже по другой дороге в материн дом вернулась. Плохо она в эту ночь спала. На следующий день взяла она ведёрочко и совершенно трезвая, чего давно с ней не было, отправилась на поляну за ягодой.
- Нарву клубники ребяткам, порадую их.
Ягоду брала самую крупную, спелую, сладкую. Нажарилась она на солнышке. Набрала литра четыре. Дома Тонька ещё раз, как следует, всю ягоду просмотрела, и в холодильник спрятала.
Рано утром побежала она к своему родному дому. Там теперь жил муж Юрка с детьми и со своей матерью Федорой. Собака Волчок её сразу признала, обрадовалась хозяйке,
- Хоть она решение суда не признаёт, -
подумала Тонька.
Поставила она банку с ягодой на крылечко, на лавочку и бежать. А сама думает:
- Вот дожилась. Вроде ничего и не воровала, а прятаться приходится.
Вышел Юрка на крыльцо, на работу идти собрался. Видит он ягоду на лавочке.
- Вот как! Да у нас Антонина в гостях была, видно, протрезвела. Может, ещё и одумается.
Он жену любил, но её пьянки и ему опостылели. Правильно говорят, что если мужик пьёт это ещё полбеды, а вот если женщина…
Занёс он ягоду в дом, отдал детям:
- Это от мамы вам подарок.
Так и пошло. Тонька каждый день стала к ограде садика приходить. Слёзы льёт. Уже и прятаться перестала. Наготовит чего-нибудь вкусненького и детям передаёт, а сама не подходит, нельзя! Про пьянки и позабыла.
А потом как-то случай был. Шла она мимо магазина, а по дороге пронеслась «скорая помощь». Тонька её тревожным взглядом проводила.
- К кому это она так быстро ехала, у кого что случилось?
Глядит она из-под руки, куда та свернёт. А та в сторону их дома движется. Далековато, но видно, что в том направлении. Сердце как заныло. Заметалась Тонька. А тут ещё тётя Зоя подошла:
- Говорят какую- то девочку собака сильно покусала, за ней скорая подалась.
Не выдержала тут бедная мать:
- Не её ли девочку собака повредила?
Бросила она сумку тёте Зое, а сама быстрей скорой понеслась к своему прежнему дому. Добежала она, глядит, скорая немного дальше проехала. Села она на траву, да как начала реветь, да как запричитала. Собрались соседки со всей их улицы, стоят сами слезу смахивают. Даже соседка Нюрка и та расчувствовалась.
Ушла к матери Антонина, легла на койку и два дня пролежала. Соседи уже забеспокоились, не видно её, чего не случилось бы. А Тонька лежала, плакала и думала…
А на утро надумала она. Пошла она в сельсовет к самому председателю. Закрыли они дверь. Долгий у них с Валентиной Ивановной разговор был, долгий и трудный. И решили они, что попробует Тоня в семью вернуться, к детям своим, к мужу, потому что жить она без них никак не может. Попробует жизнь по-новому построить.
Да, много лет прошло с тех пор. Дети Антонины уже выросли, внуков ей нарожали. С тех пор она к горькой больше ни-ни…. Внучат нянчит, чем и счастлива. Хорошая она мать, хорошая бабушка. А про ту историю уже все в селе забыли. А мы вот вспомнили, чтобы другие матери, что к спиртному тягу имеют, призадумались: стоит ли детей менять на разгульную жизнь.
Телефонная деревенская сеть
Странное, ранее неизвестное явление, обнаружилось в нашей деревне. Молодые Интернет осваивают. А у нас существует нечто подобное, но в пределах одной деревни. Но сеть наша не компьютерная, а телефонная, и освоили её уже очень даже не молодые люди. Скажете – телефон, не ново. Нет, это не просто телефон, это нечто иное, некое новообразование. Началось это года три назад, и возникло как-то постепенно, само выросло на благодатной деревенской почве. За три года это новое явление развилось, оформилось и теперь хоть заявку на изобретение пиши. Известно, старым людям не хватает общения, просто информации об окружающем мире, ведь контакты с ним почти утеряны. Во-первых, в силу уже их малой подвижности, а, во-вторых, потому, что этот мир становится со временем им всё менее и менее понятен.
Всё течёт, всё меняется. А в наше время перемены происходят быстро и кардинально. Половину слов из нашего современного языка они уже не понимают. Для них нужен переводчик с современного русского языка. Вот, скажем, слово ПРОСТАКИША им понятно, а бедный йогурт, как уж они его не обзывают. Или, скажем у мужика одного собака была малая, кликал он её Гномик, так бабулька, что рядом жила его по недопониманию Гомиком звала. Вот и стали наши бабульки потихоньку сами, как могут, к этому миру приспосабливаться. А, точнее, они не к нему приспосабливаются, а к тому, как в этом мире жить – доживать.
Зимой они из дома, занесённого снегом, почти не выходят, сидят по своим комнаткам. Многие передачи по телевизору им не понятны и не интересны. И в современных фильмах они мало разбираются. Старые соседи, ровесники, уже давно в мир иной отправились, а новых они плохо знают, чужие люди. И совсем потерялись бы старики в этом современном мире, если бы не это новое их изобретение. Наберётся по деревне человек двадцать – тридцать таких долгожителей. Они помнят друг друга. Они жили рядом, рядом прошла их молодость. Они помнят такие события, которые молодёжь уже называет историей.
Началось всё с редких телефонных звонков. У истоков этого явления была бабушка Антонина Степановна. Она этого и не хотела, и не подозревает об этом и сейчас, так уж вышло в силу обстоятельств. В то время Степановна, так её знакомые зовут, как она говорит, обезножила. В общем, ходить почти перестала, так чуть-чуть с палочкой по дому ползала. Тоска её заела. Она всегда была энергичной, без дела на месте не сидела, всё что-нибудь хлопотала, до семидесяти пяти лет корову доила. И вот беда с ней приключилась. Тоска на неё напала. Раньше чуть - что она уже бегом по деревне дела обделывать. А теперь стала почаще по телефону переговоры вести. Поначалу это были чисто деловые переговоры. Скажем, насчёт сала договориться, лук продать, что-нибудь прикупить. Круг её телефонного общения стал расширяться. Она вспомнила про старых не то что друзей, а просто знакомых, ровесников. Нет-нет, то тому позвонит, то другому. А люди рады. Они как будто того и ждали. Упало, как говорится, зерно на благодатную почву. Постепенно – постепенно вспомнили друг про друга все те, кто давно про это забыл. Вовлекла их в этот круг общения Степановна.
И вот пошло – поехало. То с праздником друг друга поздравляют, то с именинами. Дни рождения – это святое дело. Но, чтобы тебя поздравили, ты поработай, сначала сам всех поздравь в их заветные числа. Вот сидит Степановна с утра в свой праздник и ждёт звонков, и считает, сколько ей человек на этот раз позвонит. А потом своей дочери хвалится – мне сегодня с поздравлениями двенадцать человек позвонили, и начинает всех перебирать. А если кто почему-то пропустит, сильно переживает – не иначе у человека что-то случилось. Переборы - пересуды тоже бывают, но они не такие как у нас, у молодых. Нет у них у стариков уже зависти, тем более ненависти. Всё больше разговоры о болезнях, о смертях, о тех несчастьях, которые в семьях на старости лет им наблюдать приходится. Скрывать им теперь тоже уже нечего. Режут они правду матку. Часто в телефонную трубку слышны вздохи сочувствия, горестные восклицания. Степановна помнила наизусть около сорока телефонных номеров, специально как-то посчитала.
Были в её жизни чёрные дни, это когда телефон молчал. Случаются на линии поломки. Она изнемогала от скуки. Лежала она на кровати и чего только в голове не перебирала, но ничего хорошего. Она объявила один раз, что когда телефон не работает, она совсем заболевает. Но долго молчание аппарата не продолжалось. Бабулька умела так своим родственникам плешь проесть, что те шли к связисту и буквально умоляли его сделать ремонт. Да и не только родственники за неё просили. К связисту начинали звонить совсем посторонние Степановне люди и просить за неё. Догадались кто? Конечно, те с кем она постоянно держала контакт. Когда долго не было звонков, бабулька увядала, чахла. Но стоило раздаться призывному сигналу, она оживала, как будто слышала зов труб. Голос её сразу звучал уверенно, жизнерадостно. Если бы кто послушал, и не поверил бы, что это старенькая бабушка на девятом десятке лет.
Неожиданно ей, Степановне, счастье подвалило. Нет, не в лотерею она выиграла, лучше того. С её согласия к её телефону параллельно подключили её соседку Марию. Та немного моложе Степановной. Сначала Степановна сомневалась, как они будут на одном номере. Но оказалось, что это и было её счастье. У Марии три дочери, пять внуков и куча знакомых, при чём, многих из них Степановна знала. И все они очень охотно начали звонить соседке. Может, кому и не понравилось бы это, да не тот случай. Степановна начала в открытую прослушивать разговоры. Это было похоже на интереснейший, захватывающий сериал. Один был недостаток, никогда не знаешь, когда будет очередная серия. Но, опять же, приятные минуты ожидания…Степановна знала всё. Ну, дочери Марии рядом росли, их она давно не видела, но помнила. Но теперь она знала по именам и их детей и уже имевшихся маленьких внуков. Она знала, кто, где работает, в каком классе учится или какой садик посещает, знала, кто, когда на неделе топит баню, и даже у кого сколько к лету осталось картошки. Она понимала, что делает что-то нехорошее, подслушивая разговоры, но убедительно оправдывала себя: «А что я старый больной человек. Никуда я не хожу, ни с кем не вижусь. Ну и послушаю их новости. Не велика тайна, а мне интересно, чем ещё заниматься». Разговоры по телефону и прослушивание чужих новостей действовали на неё как лекарство. Особенно умилялась она, когда Марии звонил её правнук Дениска. Ему было всего 4 года, но он сам уже набирал бабушкин номер телефона и говорил очень важно: «Баба, пока. Я потом тебе перезвоню». Эти слова Степановна повторяла, наверное, неделю через каждый час, она твердила их как заклинание. Несколько подслушанных новостей действовали на неё лучше, чем горсть таблеток. Жизнь наполнялась хоть каким-то содержанием. Потом она лежала на своей кровати возле телефонного аппарата, как на посту, и проворачивала в голове всё, что услышала.
Иногда возникали непроизвольно настоящие телефонные конференции. Бывало, позвонят Марии, а Степановна не выдержит, подслушивая, и влезет в разговор, а было, что благодаря некоторым неисправностям в сети ещё кто-нибудь подключится, ну тогда держись. Поначалу всё раскладывалось по своим местам, но время шло, возраст брал своё, и у неё из этого услышанного возникала неразбериха. Мысли прыгали с одной темы на другую, возникала путаница. Все говорящие с Марией знали, что их прослушивают. Одни на это не обращали внимания, но были и те, кому это не нравилось. Старшая внучка Марии Аня всегда норовила выказать своё недовольство, говорила с загадками, недомолвками специально, чтобы было непонятно. Особенно Степановна любила слушать переговоры соседки с её подружкой Татьяной из соседней деревни. Татьяна была удивительной рассказчицей. Есть такие люди, что других слушать не умеют, зато так рассказ поведут, рот раскроешь, хотя и разговор-то вроде не о чём. Речь у Татьяны была сочная, яркая с некоторым набором нецензурных выражений, всегда сказанных к месту и вовремя. У Татьяны было пятеро взрослых детей, с ними была куча хлопот. Но она к тому же была жуткой оптимисткой, и потому слушать её было приятно и интересно. Было несколько заядлых переговорщиков. Тем она звонила часто и они тоже ей звонили, как только узнавали какую-нибудь новость. Получалось так, что, находясь дома, она узнавала по телефону новости чуть ли не первой в деревне и тут же начинала обзванивать других знакомых. И часто их разговоры начинались со слов – А ты слышала….
Она в открытую признавалась, что жуть как любопытна, хотя в молодости за ней этого никто не замечал. Это качество было приобретено с возрастом.
А вот, что произошло недавно. Бывает так, что одна фраза может человека из душевного равновесия вывести. Позвонила Степановне как-то её старая знакомая Нюрка, они давно не виделись, а переговоры иногда вели. Та вот эта Нюрка стала Степановне очередную новость рассказывать про их общую знакомую Антонину из города, как ту инсульт стукнул, но не сильно, отпустил так с небольшими последствиями. И сказала Нюрка, что ей сама Антонина звонила, и, что не велела она Степаниде эту новость рассказывать: «Растрезвонит по всей деревне…». Вот так и сказала - растрезвонит… Вот это и было ударом ниже пояса. Степанида обиделась страшно. Сначала она ругалась, возмущалась, потом жаловалась дочери и своим телефонным переговорщикам. В конце – концов, заявила, что не будет на это обращать внимание. А червячок-то внутри завёлся. И начал он её потихоньку подтачивать. Нет-нет да вспомнит Степановна про Антонину, да заругается вслух. Вроде и здоровье стало хуже. Чахнуть бабулька начала. Кто не знает, подумает – возраст. Ан, нет, другая тут причина. До того разрослась обида, что заявила она однажды в слух: «А ну их всех, не буду никому звонить. Пусть сами звонят кому надо». И не звонила, день или два, не больше. Сидит она молча, смотрит на свой красный телефонный аппарат, дуется, как ребёнок. Недели через две слегла.
Нет, Степановна ещё не отдала Богу душу, но сгорел человек. Смысл всей своей теперешней жизни она потеряла. Извела её эта проклятая фраза. Несколько дней обзванивали друг друга её телефонные сотоварищи, новость сообщали друг другу: «Плохая Степановна». А её телефон молчал. Но созданная ей деревенская телефонная сеть общения теперь в ней и не нуждается, она существует, она есть, она работает. Она связывает старых одиноких людей, помогает им выживать.
Гипнотизёр (Лариса Ив.)
В деревне появились большие красочные афиши. На них портрет черноусого мужчины с огненными буравчиками глаз. Крупная надпись «Н.П. Верди Сеанс гипноза». Раньше в деревню представители культуры часто наведывались. Они обязаны были, у них разнарядка была. Хочешь – не хочешь, а езжай. В деревне недавно открылся новый Дом культуры. Это двухэтажное здание с просторным фойе, огромной сценой, полумягкими креслами. В общем, всё как в городе. Старенький клуб был в большой просторной избе. Ну, какое тут сравнение. Местные жители все старались сходить в новый клуб, больше как на экскурсию. Посидеть в таком красивом помещении было одно удовольствие. Гипнотизёров в деревне ещё не было, а любопытно было взглянуть. Билеты продавали заранее, и сборы были хорошие. Н.П. Верди, иначе Николай Петрович Хохлов, не охотно соглашался на подобные выступления. Деревня его тяготила. Но из всего он умел извлекать пользу. Здесь он устраивал себе так называемую разгрузку. Он позволял себе тут много лишнего. Вот сегодня он приехал раньше времени выступления. Устроился в комнате отдыха, пригубил из привезённой бутылочки, разомлел и натурально спал. Завклубом Алёна Борисовна женщина разумная и непьющая брезгливо обходила Н.П. Верди и боялась, что если тот не проспится, то будет скандал. Публика собралась задолго до положенного времени. Все ждали чудес от серьёзного городского артиста, разумеется, трезвого с такой громкой фамилией. А полупьяный Н.П. Верди с брезгливостью думал об этих через чур любопытных доярках и скотниках, что заняли первые ряды в зале, пред которыми он должен «метать бисер». Н.П. приехал не один. С ним было трое молодых людей, ассистенты, ученики. Они перед представлением пили в соседней комнате приготовленный им кофе, рассказывали затёртые байки из жизни филармонщиков и не выказывали никакое волнение. Подобное поведение их начальника было для них делом привычным.
Зал был полный. Стоял ровный гул. Соседи по ряду делились своими познаниями в области гипноза, кто что видел, кто что слышал. Публика сама себя, как это теперь говорят, подогревала. К началу концерта Н.П. Верди проснулся, умылся, навёл шик блеск, и в нём теперь было трудно узнать недавно брюзжащего, распущенного, отталкивающего своим видом и поведением человека. Он взбодрился, оживился. В тусклых глазах зажглись те самые огоньки, что видны были на афише. Единственное, что не удалось полностью убрать – это запах спиртного. И Алёна Борисовна немного успокоилась:
– Может, пронесёт.
Заиграла музыка с магнитофона, и представление началось. Сначала прозвучала краткая вступительная речь о чудесах гипноза, о школе гипноза, об учениках этой школы. Потом пошла работа с залом. Это обычное дело, артист выбирал из зала людей, с которыми у него будет хороший контакт и с которыми он и будет вытворять свои чудеса. На сцену вышли человек семь тех, кто не смог сами расцепить пальцы после манипуляций, которые Н.П. Верди проводил с залом. Он рассадил их на сцене сбоку и сказал, что это будут его главные помощники.
Нужен был парень для различных действий над ним. А так как эти действия будут смешными, нужен был такой человек, чтобы он не обиделся. Витёк показался артисту для этих целей самым подходящим. Он был чуть навеселе и постоянно улыбался своей дурацкой улыбкой. Гипнотизёр начал переносить Витьку во времени. Сначала он казался себе малышом, собирал цветочки и играл в машинки. Он объявил всем, что ему шесть лет, и он скоро пойдёт в школу. Потом он стал старым дедом. Он, согнувшись в три погибели, шёл в гости к своему другу Семёну и сказал, что они с Сёмкой будут на завалинке табак нюхать и пивцо попивать. Зал гоготал. Дальше дошла очередь до Семёна. Он тут же на сцене сидел. Гипнотизёр спросил его - хочет ли он бросить курить. Сёмка не очень и хотел этого, но то ли из азарта, то ли не поверил он артисту в его способности, он согласился. Ну, как обычно: манипуляции, приказы, и вот он - Сёмка отученный, отлученный от курева. А ведь он лет с десяти курил. Ему предлагают сигарету, а он шарахается от неё, как будто ему змею в руки суют. Верите - нет, сколько я помню, так Семён после сеанса долго не курил. Может, позже закурил, не знаю, но на несколько лет его хватило. Мужики его много раз потом подбивали, соблазняли, бесполезно, не поддался он.
Много ещё чего показал интересного Н.П. Верди. Он клал Алёшку на спинки стульев, как бревно, и ставил на него тяжеленную гирю, а тот не прогибался. С девушками артист был поосторожней. Учительница наша молодая Натальюшка ходила по сцене собирала цветочки, нюхала их и всем дарила букеты. Ученики в зале, конечно, хохотали. В общем, Н.П. Верди оправдал ожидания зала. Потом он говорил, что у него есть ученики, очень талантливые ребята, он их собирает в разных местах, где бывает с выступлениями, вот такие, как наша Натали, так он её назвал. Он бы её тоже к себе в ученики принял. Вот и всё, выступление закончилось, публика расходилась по домам.
И вот наша Наталья, молодая учительница, отстав от своих подруг, идёт на сцену, о чём-то шепчется с гипнотизёром. Девчата ждут её. Она как во сне спускается со сцены, говорит им, чтобы они её не ждали, что она идёт домой за вещами и уезжает вместе с гипнотизёром. Куда? Она станет его ученицей. Он её пригласил. У девчат дар речи пропал. Что делать они не знают. А Наталья идёт домой за вещичками. Тут все как очнулись, бегут за ней, кричат, уговаривают, хватают, не пускают. Не помогает. Тогда они к Алёне Борисовне всей группой понеслись, их там человек пять было. Всё ей доложили, у многих слёзы на глазах. Алёна за Натальей бегом, как бы ей не опоздать. Наталья жила с двумя девчатами, тоже учителя молодые. У них квартира что-то вроде молодёжного общежития была. Наташка вещицы кое-какие собрала в большую сумку, что она там напихала, сама не ведала, и к двери. А Алёна дорогу ей перекрыла, дверь заперла и не пускает. У них там настоящая борьба шла. Алёна девчонку и уговаривала, и держала, слава Богу, победила. Кое-как удалось ей её удержать. Постепенно Наташа стала в себя приходить.
Уехал Н.П.Верди, без учительницы нашей уехал. А та ещё дня два ходила как потерянная, а девчата за ней так прямо слежку устроили. А через неделю, когда совсем в свой рассудок она вернулась, сама себе дивилась, как с ней такое произойти могло. Всё Алёну она благодарила. И в деревне все рады были, что эта история так закончилась, что не увёз гастролёр нашу Наталью. Все так порешили, что чудеса на сцене хороши, но в жизни лучше уж без них обходиться. Много лет прошло с тех пор, Наталья Владимировна наша замуж вышла и уехала в город. Но если кто про неё вспомнит когда-нибудь в разговоре, так непременно спросит:
– Это которая Наталья, которую гипнотизёр чуть не увёз?
Гори, гори, моя звезда…
живи и помни…
Жил у нас в деревне человек. Самый обыкновенный был человек. Не пил он, что очень важно, работал, балагур был, любил пошутить, анекдот рассказать. Семья у него была хорошая, другие позавидовать могли. Детей троих нарожали они с женой и вырастили. Ещё сильно он и не состарился, болезнь его прихватила лёгочная. Так как был он не пьяница какой-то, то даже и лечился, и в санаторий ездил. Но пришло время его, помер он. Схоронили его на стареньком деревенском кладбище. Жена как-то быстро состарилась без него, видно тосковала. Увезла её дочь к себе в город. Сыновья тоже поразъехались. Дом – гнездо семейное продали. И никто больше о них не вспоминал, случая не было. О чём вроде бы и разговор вести. Жили люди тихо, мирно и как бы и не жили.
Но вот на меня напасть такая нашла. Вспоминаю я этого человека почти что каждый день, а точнее вечер. И другом он мне не был, а сватом и подавно, и даже по соседству мы не жили. В чём дело?
Некоторые люди умеют после себя даже и не след, а такие метки оставить, что хочешь – не хочешь, а про них и забыть не можешь. Метки эти о них тебе всегда напоминают.
Про такого человека я и хочу рассказать. Звали его Василием. Он инженером был, образование имел. Да мне-то какое до того дело. Мало ли добрых людей на белом свете проживают.
Но вот перехожу я к событиям далёких дней. Дочь его Татьяна оканчивала школу. Училась хорошо, экзамены сдала, а за экзаменами следует всегда выпускной бал. Класс у них какой-то маленький был, всего-то шесть девчонок. Ну не было ни одного парня, что тут поделаешь. Родители ради любимых дочек постарались, праздник приготовили что надо, наряды им приобрели, прямо не выпускницы, а принцессы. А чтобы выпускницы не скучали, они гостей пригласили: молодёжь, друзей – товарищей. Бал был обычным: дети пили лимонад и шампанское, ели торт, танцевали, бегали в клуб, где в это время шла дискотека. Родители быстро про детей забыли. Их тосты были чаще и более весомые. Они налегали на салаты и пели старые советские застольные песни. Баянист был свой среди родителей, песню любую подхватывал.
Был среди приглашённых бывший наш учитель Сергей. Проработал в школе он года три и уехал в город. Но поскольку человек он был одарённый, то след в девичьих душах оставил. Был он литератор, но с большим музыкальным талантом. Как он пел! В сторонке лежала его славная гитара, применения ей пока не было, так как хозяин её решил первоначально хорошо подзаправиться.
Всё шло как всегда на любом подобном празднике. Пели песни, которые все знали, ну хотя бы по куплету. Некоторые пели на заказ. Вот тут я к Василию и возвращаюсь. Попросил он баяниста нашего сыграть ему романс «Гори – гори, моя звезда». Странно это немного выглядело. За столом, за пиршеством и романс. Музыкант играл, Василий пел ото всей души, стараясь заглушить громкий смех, выкрики, тосты. Казалось, он ничего этого не слышал, пел самозабвенно. Кое-кто пытались подхватывать отдельные слова нетрезвыми голосами, некоторые пытались перевести музыканта на другие рельсы. Это всё общее впечатление от исполнения песни не меняло. У меня возникло чувство лёгкого удивления: Василий, выпускной и - романс?
Потом праздник продолжался. Во что-то играли, что- то вспоминали, плясали цыганочку. Время шло. Напомню, что это была ночь выпускного бала. И вот уже и Сергей, вдоволь насытившись, взялся за гитару. И вдруг я слышу, в одном укромном уголке звучит, чтобы вы думали, мелодия и слова уже известного вам романса. Василий с гитаристом поют на пару о заветной звезде. И опять в голосе настойчивого певца слышна такая тоска «Умру ли я, ты над могилою гори – сияй, моя звезда». Удивление моё росло, хотя, я думаю, кроме меня никто больше не обратил внимания на такую странную музыкальную привязанность. Странно это всё выглядело. Звучал магнитофон с Пугачёвой, весёлые мамаши отплясывали под баян цыганочку. И на все эти голоса, шумы, крики накладывалась мелодия высокого романса.
Прошло ещё немного времени. И вскоре всё перепуталось в это ночное, июньское время, когда распалась общая большая компания гостей за столом, и каждый находил себе уже собеседников по душе. Кто-то ел, кто-то пил чай с тортом, кто-то изображал в пляске под магнитофон необыкновенные фигуры. Окна открыли, было очень душно. И вот я снова услышала всё те же слова о рассветной неугасающей звезде. Играл импровизированный оркестр из двух инструментов – баян с гитарой. Оркестр этот сколотил Василий. Он же и солировал. Музыканты пытались ему подпевать. И снова послышалась в голосе поющего печаль о далёком ночном светиле, а может ещё о чём-то? Этого я понять не могла. Я стояла у распахнутого окна, смотрела в светлеющее небо, а там звёзды уже меркли, и только ярко и холодно горела она, та далёкая звезда.
Собственно, вот и всё. Больше ничего не было. Но, странное дело, с тех пор. Когда мне доводится слышать этот романс, большей частью по радио, я вспоминаю тот самозабвенный голос, ту печаль…и этого чужого мне человека.
Всегда, когда вечером случается выйти на улицу в ясную погоду, лицо невольно обращается к небу, что там над головой? А там она – та единственная и заветная… И опять вспоминается то далёкое, пережитое. Как будто человек тот оставил по себе метку на этой земле.
- Живите и помните!
Немного вдали за деревней виден холм погоста, над ним высоко в небе горит синяя звезда.
Вот так и жить мне теперь с памятью о нём. И память эта не угаснет, как эта звезда. Была ли в той странной привязанности к этому романсу какая-то загадка? Не знаю и теперь уже никогда не узнаю.
А что останется от нас на этой земле. Будут ли вспоминать нас вот так просто …
Артист
Антонычу недавно стукнуло семьдесят. Человек он много поживший на этой земле. Родился ещё перед войной, войну пробегал бесштанным босоногим мальцом. Отец погиб, так и не передав сыну свой трудный житейский опыт. Набирался мальчишка Валька житейского опыта сам на улице, как мог. Всегда он был на голову выше своих ровесников. А вот содержимого на костях не хватало. Был он тонкий, как жердина. Наделила его жизнь умом цепким и острым. Ему бы в КВН играть, цены бы ему не было. Разговор его забавный, пересыпан шутками, присказками и анекдотами. Весело с ним поболтать.
Рос он хулиганистым подростком. Трудная послевоенная жизнь была своеобразным учителем. Но в жизни всё у него сложилось, потому что нашёл он свою половинку, а она оказалась такой чистой, доброй и ясной, как солнышко. Тепла и света её хватило на них двоих. Марьюшка была его одноклассницей. Прожили они с ней пятьдесят уже годочков, «золотую свадьбу» недавно отыграли.
Марья всегда на общественных работах была. Всё для людей старалась. Сама она покоя не знала и Валентину своему покоя не давала. В клубе выступает, на отделения с концертами едет, на собраниях речь держит, с детьми какое-то дело затеяла, всегда и Антонычу дело найдётся.
Как-то раз понадобился для выступления в сельском клубе ведущий, стихи почитать некому. Насела Марья на мужа: «Выручай». Нехотя, со страхом выходил Валентин на сцену в первый раз, коленки дрожали. А вот получилось. Это первое свое выступление он забыть не мог никогда. Закрывает он глаза и видит полутёмный гудящий зал, знакомые лица земляков. Куда, Валька балагур, делась твоя уверенность, твоя смекалка, шутка?
И вот оказалось, что талант чтеца у него природой заложен, и память, опять же, шибко богатая. Начал он заучивать целые поэмы. А читал так, что мурашки по телу пробегали у слушателей. Нашёл себя человек. Ни один концерт без него не проходил. Ждали его зрители и любили. А какие аплодисменты уму доставались! Избаловали они артиста. Так его за глаза и прозвали «артистом». Это была золотая пора в его жизни.
Была – да прошла. Всё в жизни поменялось. Вот уже и совхоза нет, и спроса на талант пенсионера не стало. В доме культуры новое поколение под караоке поёт и пляшет. Старики многие из жизни ушли, поразъехались. Молодёжь о прошлых талантах Антоныча не слышала даже. Лицо Валентина покрыли глубокие морщины, а выражение его всё более печальное.
А тут у Марьюшки его как бы второе дыхание открылось. Выбрали пенсионеры её своим командиром. Сама она ожила и соседок тормошить стала. Пошли праздники, встречи, поездки и… концерты. А тут как-то одна соседка и вспомнила про талант Антоныча, поговорила с ним по душам о делах прошлых, забытых, а потом как бы невзначай и обронила: «А что, артист, слабо тебе сейчас да со сцены почитать, поди, уже и памяти нет?».
Зацепила она Валентина, крепко зацепила. Сидит он дома думу думает: «А что, смог бы я сейчас выйти в новом Доме культуры на эту роскошную сцену перед этим другим, молодым зрителем…». Привязалась к нему эта мысль, прямо не отпускает. В ограде работает граблями, в пригон идёт, даже в телевизор глаза упёрши сидит, а всё о своём думает: «А вдруг получится. А может, попробовать…». Начал он в своём багаже литературном копаться. А сам думает: «Нафталинчиком от моих стихов попахивает». Вытащит он из памяти какое-нибудь творение и читает его про себя, а если Марьюшки дома нет, то и вслух голос пробует. Нет, не забыл ещё артист тех слов, тех рифм. Память не подводит.
Апрель к концу подходил. Скоро самый главный праздник – День Победы. В ДК по этому поводу большой концерт. Любят жители села этот праздник. Зал всегда полон.
Подмывает Валентина выступить со сцены в этот светлый день. И начал он неуверенно так сдаваться. С репертуаром проблем не было. Много лет читал он и на сельской сцене и в районе поэму о молодом бойце – комсомольце, схваченном фашистами и зверски убитом. Поэма длинная, очень чувствительно там все муки и страдания молодого парня переданы. Любил эту поэму Валентин. В том парнишке убитом он видел своего отца, отдавшего жизнь за Родину. Поэтому и читал он её с особым выражением, глубоко прочувствовав. Зрители обычно принимали его на бис. Но ведь это были те - другие жители из Советского Союза. А что поймёт эта современная молодёжь. Есть ли у них глубина чувств, понимание?
Долгожданный день наступил. Зал был полон, гудел. Сцена оформлена по теме. Настроение у всех праздничное, приподнятое. Осталось несколько минут до начала концерта. Антоныч вошёл в зал с чувством страха и отчаяния. Он решился. Одет он торжественно, в ладном чёрном костюме, новая светлая рубашка, хорош!
Марьюшка суетилась, бегала из зала в фойе и обратно. Организатор! Вот присела она на свободный стульчик за мужем. А тот и выдаёт ей: «Я читать буду со сцены, пойди, уладь это дело». Марья ахнула от неожиданности, но спорить не стала. Побежала она к руководителю. Место для выступления Валентину выговаривать. Нарушать ход концерта было невозможно. Потому решили выпустить старого новоявленного артиста в самом начале. Пусть читает, а дальше всё пойдёт по плану.
Что испытывал Валентин Антонович, трудно рассказать, когда его объявили со сцены. Но адреналина он хватил, на долго хватит. Все как-то удивились: Антоныч читает…
А он высокий, стройный легко взобрался прямо из зала на праздничную сцену. И всё как будто вспомнил: прошлые концерты, прошлые сцены, прошлые лица. Стало как-то легче. Голос зазвучал уверенно и твёрдо. Зал начал успокаиваться, прислушиваться к крепким, весомым словам, он завладел вниманием этих десятков людей. Накал действия в поэме нарастает, напряжение в зале растёт. Вот уже у многих женщин глаза повлажнели. А поэма не кончается. Все ждут, что дальше будет, выживет ли молодой боец?
И вот он - финал. Зал взрывается аплодисментами. Вот они заслуженные, долгожданные, благодарность артисту за минуты вдохновения.
Валентин спускается со сцены, как будто Бог с Олимпа. А сам думает: «Есть! смог, не струсил. Я вас покорил…»
Потом его многие благодарили лично. А дома были ещё и телефонные звонки, звонили соседи, знакомые.
Антоныч испытал давно забытое чувство удовлетворения. Он понимал, что это уже больше не повторится. Это был последний его взлёт, последняя – «лебединая» песня. Спасибо судьбе и за такой подарок на закате жизни. Ещё его и на диск сняли, память останется.
Что ж будем жить дальше.
Новые комментарии