Переходящее знамя

 

Переходящее знамя

 

Ночью Белокопытову приснилось, что он с Мамлюкевичем,

начальником отдела сбыта, танцует фокстрот. Причём сам он - за мужчину, а

комод-Мамлюкевич - за даму, изящно изогнувшую по-медвежьи волосатую

ручку и склонив курчавую (с лысинкой) головку на его плечо.

Проснувшись, он никак не мог разлепить веки: они точно бээфом

склеились! Пришлось с закрытыми глазами на ощупь плестись на кухню и

там под струёй воды промывать глаза.

Голова гудела точно цинковое ведро. Сердце ныло и то гулко стучало, то замирало, а то, как тигр в зоопарке, прыгало по грудной клетке.

Поморщившись, Иван Филиппович кинул под язык таблетку валидола и огляделся.

Квартира представляла собой вид Москвы после отступления Наполеона: всюду валялись брошенные вещи, мусор. Ящики комода и шифоньера выдвинуты и раскрыты, бельё разбросано. Мужская майка свешивались почему-то с телевизора, а бюстгальтер - с трюмо. А «супружеское ложе» было самым настоящим образом «осквернено»: ни покрывала, ни перины; лишь сиротливо валялись на полу подушки. Тахта, на которой он спал, тоже оказалась в диком беспорядке: скомканная рубаха и штаны, скинутый на пол плед, да «думка», на которую он с вечера преклонил свою головушку.

Иван Филиппович ещё раз поморщился. Значит, очередной «развод» с

супругой! У неё так с молодости завелось: как что не по ней, хватает перину

(приданое), кое-что из шмутья - и к маме! А как тёща померла - к замужней

дочери стала бегать. Благо та живёт неподалёку, в соседнем доме.

Сквозь дырку в носке пяткой почувствовал прохладный линолеум. Что ж,  и носки какое-то время придётся самому штопать!

Немного прибрался в квартире. Аппетита не было совсем. Да и продуктов для завтрака в холодильнике практически не оказалось. Сварил яйцо, но есть не стал. Налил себе заварки полстакана, плеснул из чайника кипятку, подсластил и выпил залпом как водку.

По дороге на работу, шлёпая сандалетами по пыли, стал вспоминать

причины вчерашней «семейной катастрофы». Вечером на заводе отмечали

юбилей Унгурова, главного энергетика, очередного из руководящего состава,

который разменял второй «полтинник». И, несмотря на зарок, он

соблазнился, выпил пару-тройку стопок водки - ребята уговорили.

Запивали, конечно, пивом. Но домой он пришел далеко не заполночь и на

своих. И, помнится, всё ему казалось смешным: и то, какую чепуху по телеку

кажут, и то, как жена пытается внушить ему, как мальчишке, что пить

вредно. А он что - алкаш какой? Юбилей у друга был, не захочешь, да

выпьешь! Дурёха! «Ну, что, - говорит, - обкушался водчёнки, лысое мое

сокровище?» Это такой «иронизм» у неё. А он подошёл к супруге, взял, да и

щелкнул её по носу! Легонько щёлкнул, шутя. А она раскрыла рот, не зная,

как и среагировать. Потом обида взяла верх: забегала, замахала руками,

залаяла: «Гад, гад, гад! Я ему всю жизнь отдала, а он, сволочуга, так

оскорблять!»

Она ещё полчаса чего-то там доказывала и кричала о его многолетних

подлостях и собственном благородстве, но ему уже всё это стало не

интересным. Грохнулся на тахту и в минуту отключился.

И вот пожинает результаты: пить-то действительно нельзя! Того и гляди:

кондрашка хватит! И с бабой ещё когда на «мирные переговоры» выйдешь!

А без неё тяжело, неуютно как-то...

На работе как всегда в понедельник - куча забот. Проследить за ремонтом

пристройки, выдать канцтовары. С уборкой помещений стало трудно -

технички между собой перегрызлись из-за «площадей». Бегут к нему с

жалобами в слезах, соплях - каждая считает, что её обманули, подсунули

убирать лишнее, или мыть сортир, что переработала она! А ты разбирайся,

на то и начальник АХО. Или, как молодой начфин говорит: «Ха-ха и хо-хо!»

Потом позвонил директор: «Белокопытов, зайди-ка».

- Живо бери билет на самолёт - и в Москву! Одна нога здесь, другая там.

Поедешь за переходящим красным знаменем в министерство. Вручать будут

нашему заводу в торжественной обстановке на День металлурга. Наконец-то

и нам подфартило.

- Может, завтра поеду? Что-то приболел, отлежаться бы надо.

- Ты что? Это пусть те, кто «смертью храбрых» на Зееловских высотках

«отлёживаются». А наше дело, как всегда - воевать! Выжил - воюй!

Праздник через пять дней, торжественное заседание - накануне. Смотри мне,

не сорви мероприятие, солдат! Сегодня ж рви когти в Москву! Работа -

прежде всего.

Директор и сам никогда не «отлёживался». А тем более - на Зееловских, в

том аду, который они оба прошли когда-то вместе и откуда чудом вырвались

живыми, хотя и не очень целыми.

- А обратный билет? Где я его в Москве достану? Тем более - сейчас, в

июле? Сезон отпусков!

- Позвони Фрайбергу в общий отдел главка. Он раздобудет. В крайнем

случае - с пересадками вернешься, на перекладных. Только не опоздай! Сам

Трофимов обещал знамя вручать!

Иван Филиппович покрутил головой: Трофимов, первый секретарь обкома,

был шибко крут и своенравен, чем и славился в городе, где по прошествии

трёх лет его секретарства все называли его не иначе, как «воеводой».

Проблем с выездом в Москву для управления завода не было никаких. За

счёт брони горкома Белокопытову выписали билет. И вот часам к трём он со

своим потрёпанным портфелишком уже продирался через терзаемую зноем и

истекающую потом толпу, заполнявшую аэровокзал. Наивные люди! Они

надеялись на чудо: случайное появление билетов в кассе! Ха!

За счёт разницы во времени в Москве очутился почти в тот же час, что и

вылетел. Весь вечер оказался свободным. Нашел забронированную

Фрайбергом гостиницу - где-то у чёрта на куличках, за ВДНХ. Но переспать

ночь –  можно. А вот с обратным билетом дело оказалось швах. «Знаешь, дед,

- зыркая в сторону чёрными очами, извиняющимся голосом проговорил

«всемогущий» Фрайберг, - не получается в Павловск на среду; с вашего

направления самолёты снимают, все - на юг! Но могу взять на Сибирск. А

там ведь близко, чем-нибудь до дому доберёшься!»

Близко! Больше шестисот километров! Двенадцать часов поездом! Но

выбора не было, пришлось согласиться с таким вариантом.

После получения знамени (оно, слава Богу, оказалось без древка) Иван

Филиппович вторую половину дня посвятил себе: бегал по магазинам в

поисках запчастей для своего «Москвича» и «Запорожца» шурина. Ни черта,

конечно, не нашёл! А за колбасой и апельсинами и охотиться не стал - куда с

этими гирями день по чужому городу гулять! И в ночь на среду вылетел в

Сибирск. Сказать по совести, устал как собака: ноги на ступени эскалатора

уже отказывались подниматься. Однако портфель свой держал крепко, бдил,

ни на секунду не забывая о нем.

Утомившись за день, в самолете он сразу уснул, но через пару часов был

разбужен кормёжкой. От еды отказался: ничто в горло не лезло, но заснуть

снова так и не удалось: шум, возня, яркий свет. Так и прокемарил-продремал

оставшиеся почти два часа полётного времени. И в шесть утра вышел из

аэропорта без сил с шумящей как погремушка головой.

Билетов на местные рейсы до Павловска конечно же не было. Не

откладывая ни минуты, на каком-то частнике ринулся на железнодорожный

вокзал. Там его уже ожидала километровая очередь в кассу. «С вечера они

занимали, что-ли?» - подумал командированный и уныло встал в хвост.

Билет на вечерний поезд удалось вырвать только часам к десяти. В общий

вагон.

«Сейчас бы в гостиницу, на худой конец - в комнату отдыха, полежать

бы!» - проскочило в голове у Ивана Филипповича. Спина ныла, в груди

ощущался какой-то вакуум. И есть уже изрядно хотелось. Брезгуя обедать в

грязных станционных буфетах, полных бомжей, алкоголиков и длинных

очередей, он отправился в город, надеясь перекусить в давно известной ему

пельменной в трёх кварталах отсюда, где, как предполагалось, ещё не могло

быть очереди: до обеденного перерыва продавщиц окрестных магазинов

времени было навалом.

По пути он вознамерился зайти в «Детский мир», над входом в который

усиленно трудились рабочие: прибивали лозунг «Трудящиеся Сибирска!

Встретим шестидесятилетие Октября трудовыми успехами!» Вопреки

призыву большая часть «трудящихся», видимо не желавшая успехов, бросив

работу, шарилась по магазинам в надежде приобрести хоть что-нибудь из

товаров. Которых они в свою очередь не произвели. Круг замыкался. Как

правило, из всех крупных универмагов, наружу торчали унылые «хвосты» за

дефицитом: стиральным порошком, дамскими колготками, или сливочным маслом. Это «давали» то, что уже не было нужно персоналу самих магазинов, но в чём страшно нуждалось население.   Правда, «давалось» оно очень короткое время. Так как «излишков» всегда было мало, а заниматься «филантропией» и разбрасываться «валютой» - дефицитом директора торговых точек вовсе не имели желания. Просто иногда «давили» план, который тоже бывал нужен. К концу месяца.

«Что-то раненько нынче погнали за «успехами»! - подумал Иван

Филиппович. - До ноябрьских праздников ещё больше трёх месяцев! Хотя

ведь и дата круглая».

И он зашел в двери магазина.

Внутри его ожидала несусветная давка и духота. Разбирая коллекцию

страшных уродов, называемых «мягкой игрушкой», он отобрал для внука

одного синего зайца и случайно поднял глаза от картонного ящика, в который вся эта нечисть была свалена кучей. Ему глаза в глаза смотрел земляк, хороший знакомый, можно сказать - друг, Валерка Вислогузов!

Одет он был не по погоде - в черном строгом костюме и в галстуке. И

выправочка военная чувствовалась,

- Валера!

- Ха, ты, старик! Как ты здесь образовался? Какими судьбами?

Догадываюсь: в командировке!

- Нет, проездом из Москвы! На перекладных.

- Ну, давай выйдем из этой бани! Понимаешь, подарок для дочери искал.

И не нашёл. А ты?

- А я вот взял для внука!

Вырвались на улицу, зашли за угол в скверик, сели на скамейку. Тут было

потише и попрохладнее.

- Ну что, стоит наш завод, не колеблется? Труба ещё не упала?

-Да что ему сделается-то? Даже знамя вот получили! - И «однозаводчанин» похлопал рукой по портфелю.

- И ни каких проблем? Тогда молодцы! Тогда следует вспрыснуть эту

встречу. Наверное, года три уже не виделись?

- Да нет, пятый скоро пойдёт.

- Тем более. Хотя павловских мне приходится видеть часто, - сказал он со

значением. Тут улыбка разом сошла с его лица, и физиономия стала

совершенно непроницаемой.

«Профессионал!» - восторженно подумал о нем словно о сыне старший и

спросил:

- Всё ещё в «конторе»?

- А где мне ещё быть? Служим Советскому Союзу! Давим зарвавшихся

писателишек, артистов и прочую «интеллигпупию», как клопов - пищат и

каются!

«Ишь ты, служака какой! А давно ли ты у меня в учениках-шестёрках

бегал?» - припомнил старший.

Лет около десяти назад, когда сам Иван Филиппович ещё работал токарем

-универсалом в маленькой инструментальной мастерской при заводской

лаборатории, подкинули ему этого кукушонка, Валеру, тощего долговязого

парнишку, которого родители-колхозники отправили в город, чтобы

выбивался в люди. Пацанчик ему тогда понравился: был он очень

вдумчивый, старательный, учился на вечернем отделении в техникуме. Как

все немцы, любил чистоту и порядок. А технической грамотой овладевал с

лету. И при этом однако - страшный невежда! Порой его высказывания просто

ошеломляли. К примеру, запомнился такой случай. Как-то в обеденный

перерыв Марь Семёновна, контролёрша из ОТК, рассказывала отдыхающим,

как её внук срезался на экзамене по литературе на образе Мцыри.

- А кто такой этот «Мцыря»? - невинно, безо всякого юмора спросил вдруг

Валерка.

Все опешили.

- Ну - это стихотворение такое у Лермонтова, неуверенно стал объяснять

ему кто-то,

- А «Лернантов» - кто? - опять спросил будущий «идеолог».

- Постой, да ты учился ли в школе? - задал ему встречный вопрос Иван

Филиппович. — Ведь это, насколько я помню по дочери, в восьмом классе

проходят!

- А мы, я точно помню - не проходили. Я ж на селе учился. Или училка

тогда болела, или директору школы навоз помогали из хлева выгребать!

А ещё какая-то вечная напасть висела над ним: постоянно Валерий

попадал в идиотские положения! И всё как-то не серьёзно. И не потому

вовсе, что был глупым увальнем, или неумехой. (Хотя прежде всего именно

этого следовало ожидать от молодого колхозника.) А вот так, по пустякам.

Например, в столовой ему всегда «везло» с пирожками, из которых в лицо

или на куртку пулей выскакивало повидло. А сколько залитых борщами или

подливкой штанов, чертежей и тетрадей с конспектами! Или на субботнике,

когда таскали мусор на носилках, именно он удостаивался чести «вступить»

в большую кучу собачьего дерьма, а после с тихим матом очищать

замаранный ботинок, проклиная   поганых собаколюбов, под шуточки

девчонок о гражданах, вступающих, кто в партию, а кто в гавно.

Это был рок!

Но самое большое происшествие случилось с ним однажды, когда Валерку

уже избрали секретарём комсомольской организации цеха. Однажды

товарищ секретарь посетил некий туалет, где оправлялся по большому. И,

конечно, с сигаретой в зубах, поскольку сигарета, как известно, помогает

обдумыванию насущных проблем. Окончив процесс, но ещё не подтянув

штанов, Валерий сунул под себя окурок с целью потушить его в водах

унитаза. Результат был оглушительный: бабахнуло так, будто под ним

взорвалась граната! Две секунды спустя любопытные работники

лаборатории, открывавшие двери кабинетов на страшный вопль из коридора,

могли лицезреть комсомольского вожака с вытаращенными глазами,

бегущего по  длинному коридору административного корпуса с

приспущенными дымящимися штанами и орущего так, будто его голым

задом посадили на раскалённую плиту! Благо медпункт был поблизости на

том же этаже, и помощь ему оказали практически немедленно, тем самым

спасли его мужское достоинство. Но с той поры пристала к нему навсегда

кликуха: «Валерка - копченые яйца!»

Что же произошло? Оказалось, разгильдяйки-малярши в обеденный

перерыв мыли руки ацетоном или ещё каким-то растворителем, а после

слили его в унитаз, что, кстати, категорически воспрещалось! И даже воду

спустить поленились. Валерка, конечно, ощутил этот запах перед тем как

водрузиться на унитаз, но не придал тому значения - на всём этаже пахло

краской: шел ремонт.

Вот так всё и случилось. А мог оказаться на его месте любой другой «вдумчивый» курильщик. Но «повезло» ему. И авторитет молодого руководителя был подорван.

Правда, уже через пару месяцев «Копчёные яйца» болтались в райкоме

комсомола и писали правильные статейки в газету. А еще через несколько

лет демобилизованного из армии Валерку взяли работать в «органы», и он

переехал в Сибирск.

- Чему улыбаешься-то? - подозрительно спросил Валерий своего

бывшего наставника.

- А? - выходя из задумчивости, сказал тот, - Да это я так... Слушай,

Валера. Ты тут как Господь Бог всемогущ. Поспособствуй отыскать мне

место в гостинице до вечера: устал я очень...

- Ну, это не проблема! Это нам раз чихнуть! Так: у меня ещё почти три

часа времени в резерве. Пошли в «Сибирскую», она тут рядом.

Они прошли в фойе громадной и громоздкой гостиницы - наследства

Сталинского довоенного монументализма. Иван Филиппович присел на край

широкого и глубокого дивана, покрытого кожей, а Валерий, заявив, что он

пройдёт к главному администратору, и чтобы старик подождал его минут

десять, после чего они идут в ресторан, - исчез в чреве роскошных

коридоров, устланных коврами и увешанных великолепными люстрами и бра.

Прошло минут двадцать. Валерка не возвращался. Иван Филиппович

почувствовал, что отсидел себе правую ногу, так как сидел неудобно, а

пошевелиться из скромности боялся.

- А что вы тут сидите? — почти через час ожидания спросила его сердито

администраторша из-за фундаментальной стойки, украшенной табличкой

«Мест нет». - Ждёте кого?

- Да, вот жду товарища, он к директору прошёл. Договариваться о месте в

гостиницу.

- Так что ж он тогда назад не идёт? И не звонит? - она подняла трубку

телефона. - Фёдор Стратилатыч, к вам посетитель заходил по фамилии... как?... Вислогузов, да, Валерий Адольфович? Был? И что?

Она осторожно положила трубку. - Говорит, что был ваш Адольфович из

КГБ, прочёл ему зачем-то мораль об отсутствии бдительности, велел

приглядывать за иностранцами, ушёл — и с концами. Около получаса уже

прошло.

Иван Филиппович слушал - не понимал. До сознания доходило туго. «Так

что, значит, «кинул» он меня, что ли? Отомстил за прежние унижения?

Свинья энкэвэдэшная! Наверное, проскочил через чёрный ход гостиницы - и

тю-тю! Но зачем же надо мной изгаляться? Чем я то ему насолил? Поганец!

«Копчёные яйца»!

И, подобрав свой портфель, Иван Филиппович потащился к выходу.

В пельменной очереди не было: перерыв для торговых точек уже

закончился. Путешественник поел казённых, прилипавших к зубам

пельменей, набрал булок и жаренного минтая в дорогу. А потом подумал - и

попросил у кружевной буфетчицы стакан вина - на душе свербило и не

отпускало, нужно было снять стресс. Та не удивилась, под прилавком налила

чего-то в гранёный стакан и, размешивая ложечкой, подала ему под видом

чая, содрав трояк за услугу! Выпил залпом - гадость порядочная!

- Значит, спиваемся, Иван Филиппович? А вы-то с чего? Или и до вас

добрались эти инквизиторы? - услышал он сзади чей-то голос.

Пьющий поперхнулся и, повернувшись, увидел очень знакомого мужчину

в странном для их местности обличии: на нем был белоснежный костюм,

цветная рубашка с платочком вокруг шеи - по-французски. Длинные волосы

под битлов спадали на узкие плечи. А верхнюю губу украшали тонкие усики.

Всё это, включая выразительные черные глаза, придавало знакомцу вид

карточного валета, случайно выпавшего из колоды. В руке он держал

красивый кейс.

«Что это за день встреч и воспоминаний?» - с удивлением подумал Иван

Филиппович, узнавая в нем ещё одного своего земляка и однозаводчанина

Бориса Хавкина. Тот когда-то работал у них редактором многотиражки и

даже одно время - замом секретаря парткома. Слыл за строгого принципиального партийца. Был случай, и его самого «оттянул» однажды за

перебор горячительного и нелады с женой: та тогда любила жалобы писать

куда попало. А потом Хавкин пропал. Говорят, его выгнали из партии и

посадили в лагерь за распространение клеветнических измышлений! Хотел

где-то напечатать свой антисоветский роман. Все тогда, помнится, страшно

удивились, ведь такой убеждённый партиец был и - на тебе! - скурвился!

- Ну, как дела?

- Да так себе: и хорошо, и плохо!

- Ну, надеюсь, не хуже, чем у меня?

- ?

- Ведь вы наверное слышали, как меня посадили в застенок эти советские

Малюты Скуратовы? А, главное, за что? За то, что правду, сущую правду

написал я в своём произведении! Хотел людям глаза раскрыть!

Сказано это было значительно громче, чем следовало. И нарочито артистично, с красивыми модуляциями. Причём, предназначалось явно не для одного слушателя. Выпивохи за соседними столиками притихли.

- А эту дрянь не пейте! Давайте лучше моего коньячку дерябнем!

И он раскрыл свой изящный кейс, откуда вынул изящную же серебряную

фляжку и пару металлических стаканчиков.

- А закусывать надо лимончиком. Его Величество Николай Второй

завещал коньячок лимончиком закусывать!

Невиданный много месяцев Иваном Филипповичем лимон был изъят из

того же кейса и разрезан на дольки миниатюрным ножечком на цепочке. И

снова не для ушей одного собеседника, а так, что все пьяные рожи

забегаловки обратились в сторону глаголящего, жертва несправедливого

строя продолжил:

- Так вот: отсидел я ни за что и вышел на свободу. А на работу никуда не

берут! Даже письмоводителем в сапожную артель! Вот уже полгода обиваю

пороги - напрасный труд! Впал в нищету, пожрать - и то не на что купить!

Стал молить этих, с площади, чтобы выпустили за границу - что ты! Ни в

какую! Мол, ты госсекреты разболтаешь! А работы нет! Как жить?

Иван Филиппович с удивлением смотрел на Бориса: на голодранца

безработного тот и отдалённо не был похож!

- Что смотрите? На мой прикид? Так это из благотворительных фондов

великой страны! Демократия её распространяется и на наши веси. Преследуемые и нуждающиеся демократы в «тоталитарных» государствах всегда могут расчитывать на её материальную помощь. Да, так мы о чём? А, о выезде! Тут же, в этой богомерзкой стране каждый: либо выездной, либо не выездной. Причём последних, вопреки логики - значительно больше! Ну, вот я, например, какие такие секреты я узнал, десять лет махая кайлом на металлургическом заводе, чтобы меня теперь не выпускать на родину предков? Хотя, кажется, камень сдвигается с места: намекают, мол, скоро разрешат выезд в Канаду к родственникам. Что ж, поеду, отдохну морально и физически от этого маразма и террора советского.

Он помолчал немного. Иван Филиппович тоже не раскрывал рта, хотя

сидел, точно на шиле. Подумал, правда, что кайлом Хавкин на заводе отродясь не махал!

- Но мы ещё вернёмся в эту страну! — наливая уже по третей, провозгласил, икая, валетообразный оратор. - Тут есть что взять. Природа - богатейшая, народ - забитый и послушный, работать будет! Поле деятельности - неограниченное! Только поменять следует кое-кого из этих руководящих костоломов. Или купить. И всё будет о кей! Сплошные общечеловеческие ценности! В нашем кармане! Их-ха, ха!

Ивана Филипповича после таких откровений точно ветром сдуло с

табурета. «Народ» в «тошниловке» уже почти не наблюдался. Сиротливо

стояли недопитые стаканы.

- Постойте, вы куда?

- Прости, Борис Семёнович! Тороплюсь я! На поезд спешу - отправление

скоро!

И, не выпив по очередной, лояльный строю советский гражданин рванул в

сторону вокзала, проклиная своё малодушие - почему сразу не ушёл,

валандался с этим чёртовым диссидентом! Наверняка и его теперь запишут в

их шайку! А что за Хавкиным кто-то присматривал, у него не было никакого

сомнения.

На вокзале он прежде всего определился с посадочным местом на лавке.

Заполнено было всё. Люди сидели и лежали вповалку: холмами

громоздились чемоданы, сумки, пакеты, узлы, валялись где попало старухи, бомжи и детишки, будто великое переселение народа всё ещё продолжалось. Но вот какой-то неосторожный гражданин в проходе поднялся с места и отправился к автомату попить газировки. В ту же секунду Иван Филиппович сидел на его бывшей территории. Напившийся газводы взглянул с сожалением на свое бывшее насиженное, махнул рукой и ушёл, оставляя преемника наслаждаться захваченной территорией.

«Захватчик» раскрыл припасённую им газетку, но уже на втором абзаце

статьи про никарагуанскую революцию стал клевать носом: сказывалась

бессонная ночь и выпитое спиртное.

Вокзал гудел ровно, точно улей. И этот монотонный шум усыплял ещё больше. Через пару минут, несмотря на все усилия по борьбе с дремотой, Иван Филиппович уже крепко спал, беспомощно откинувшись на спинку лавки, и открыв рот. Впрочем, многие из его соседей подрёмывали, а то и откровенно дрыхли, кто как: сидя, положив голову на кулаки, боком, а то и лёжа, до невозможности скрючившись и поджав под себя ноги из-за железных подлокотников, которыми делились лавки на «места для сидения».Собственно, спаньё на местах администрацией не поощрялось, но кто ж поспорит с Его Величеством Сном?

Проспал транзитник немного, может, с полчаса. Очнулся от отсутствия

привычной тяжести, которую постоянно ощущал на коленях: портфеля не

было. Он вскочил, предполагая, что уронил его с колен на пол - на полу его

не было тоже. Тогда он обратился к соседям:

- Э? - откликнулся сосед слева, тоже дремавший, но, в отличие от него,

крепко вцепившийся в свою сумку, пристроенную с боку. — Нет, не видел.

- А что, что пропало? - суетливо загалдели другие. - Портфель? Нет, не

заметили...

- Я видел, - вдруг заявил мальчик, сидевший напротив с бабушкой, лет ему

было не больше восьми. - Дяденька в красной майке схватил и побежал. Туда.

И он махнул рукой в сторону выхода в город.

- Когда, когда это было, мальчик? - взволнованно спрашивал

обворованный.

- Не знаю. Минут пять назад, наверное.

Иван Филиппович бессильно опустился на свое место. В спине

чувствовалось одеревенение и жгучий озноб. Что делать? Идти в милицию,

заявить о краже? Но ведь это не просто кража, а дело политическое: знамя

пропало! Это, как пить дать, по ведомству КГБ! А с «органами» шутить

нельзя! И лучше вообще в лапы ему не попадаться. Весь опыт жизни Ивана

Филипповича говорил ему об этом. С другой стороны, не заявишь - самого

обвинят в пособничестве, а то и во «враги» определят! От ужаса волосы

встали дыбом, и похолодел весь организм! Но кто, кто это сделал? -

лихорадочно перебирал в уме пострадавший. Просто воришка? С точки

зрения обычного вора ни его портфель, ни знамя ломаной копейки не стоят, а

больше, кроме жаренного хека и сменных спортивных штанов, ни каких

ценностей он не унёс. Значит, кто-то специально задался целью подставить

его? А, может, их завод? Город и область? (Опять мураши по загривку!)

Тогда это Хавкина «операция»! Тогда долго ждать не надо - в скорости

«Голос Америки» объявит, как обкакался Иван Филиппович! (Позывы у него

обнаружились тут же!) А, может, «органы» дурачатся, провоцируют и ловят

на живца? Но делать-то что?

Наконец, решительно поднявшись с лавки, он заставил себя отправиться в

отделение линейной милиции, которое находилось здесь же на вокзале.

В отделении была, видимо, обычная для него суета: сновали по коридорам милицейские чины, какие-то посетители в узких проходах жались к стенкам, пропуская эскорты из всклоченных парней в наручниках и их охраны; у входных дверей гудели машины.

Иван Филиппович спросил у дежурного за стеклянной стенкой, к кому он

может обратиться с заявлением о краже. Дежурный лейтенант,

поморщившись, указал в конец коридора:

- Там. Восьмой кабинет. Зам. начальника капитан Федорчук.

Потерпевший поплёлся в указанном направлении, иногда продираясь

сквозь толпы граждан, ожидающих вызова у дверей кабинетов следователей

и дознавателей. В конце коридора народу не было. Двери в приемную и далее

— в длинный кабинет начальника были открыты. Он слегка притормозил,

перед тем как войти. И тут его обошли трое: пацан, лет шестнадцати - руки

назад, видать подследственный, (тоже в красной майке! - отметил про себя

Иван Филиппович), рядовой охранник и тучный потный лейтенант,

постоянно утиравшийся платком. Он первым заскочил в кабинет и с налёту

заговорил:

- Ну, машина у подъезда, Степан Васильевич, можно двигать на

следственный эксперимент.

- А как с понятыми? - спросил хозяин кабинета. - А вот, кстати, и понятой,

- обрадовано вскричал он, обращаясь к Ивану Филипповичу. - Вы по какому

делу, гражданин?

- Мне заявление надо подать о краже портфеля.

Федорчук поморщился. - Подадите, успеется! Но сначала побудьте

понятым в следственном эксперименте с Сизоворонковым, - сказал он в

приказном тоне.

Очень удивившись тому, как всё странно складывается, Белокопытов

возразил:

- Да, но я приезжий! У меня до поезда всего три часа осталось! И надо

заявление сделать! Очень важное!

- Успеете! Это всего на полчаса. А после я вас, гражданин, внимательно

выслушаю, и вы оставите свое заявление. Договорились?

И ошеломлённого Ивана Филипповича подхватило и понесло к выходу,

затем втолкнуло в микроавтобус «Рафик» с милицейской полосой и куда-то

повезло вопреки его воле.

« Куда меня везут? У меня же дело чрезвычайной важности - а они не

понимают! Заставляют заниматься какой-то чепухой!»

Он ещё раз попытался объяснить «представителям власти» свою проблему

и её важность, даже остановить шофёра и выпрыгнуть из автобуса - всё

напрасно!

Наконец, машина остановилась, и они вышли у какого-то жилого дома, где

у крайнего подъезда стояла небольшая толпа «глазеющих». Оказалось, что

этот парнишка неделю назад средь бела дня в отсутствие хозяев влез в

форточку на первом этаже дома, похватал в квартире всё, что было поценнее:

шубу, шапку норковую, песцовые воротники, финские сапоги, даже часы со

стенки! Завернул всё в хозяйское покрывало с кровати и преспокойненько

вышел с узлом из квартиры! Прошёл сквозь строй вечно сидящих на лавочке

у подъезда толстозадых и языкастых бабок, сел в такси и скрылся. Никто из

«бдительных» старух даже не ойкнул! Поймали его только сегодня: пытался

у вокзала «толкнуть» пассажирам по дешевке пару песцовых воротников. А

вобщем - личность милиции давно известная. Несмотря на молодость.

- Так как ты до форточки-то дотянулся?

Парень показал в натуре, как принес, не торопясь, от магазина три ящика

из-под папирос, поставил их друг на друга и змейкой «просочился» в

открытую форточку. Всем сразу ясно стало: профессионал!

«Циркач, да и только!» - с удивлением подумал понятой.

- А вам, гражданочка - выговор! - внушал следователь хозяйке квартиры. -

Уходя на работу, форточки надо закрывать!

- Что - форточки! Я теперь решётки поставлю - в кулак толщиной! -

горячилась та, в яви увидав преступление. По виду в ней можно было

определить «торгового работника», только что вызванного на эксперимент

из-за прилавка. - Я стальным листом дверь покрою и замки гаражные

поставлю! На-ка, выкуси в следующий раз!

- Следующий раз будет не скоро, - сурово проговорил милиционер. И,

обращаясь к подозреваемому, спросил:

- А ты, Сизоворонков, всё точно показываешь? Ну, встань прямо! Чего руки-то в карманы засунул?

- Если я их из своих карманов выну, дяденька, то они в твоих окажутся! Чё

прицепился, гражданин начальник?

Следователь увел пацана в дом, чтобы тот рассказал, как он вязал узел и

выносил его из квартиры. Потом все «кто надо» подписали протокол. И

вскоре всей толпой «экспериментаторы» вернулись в отделение милиции.

- Ну вот, видите! И часа не прошло. Вы - нам, а мы, естественно, вам! Так

что с вами произошло? Рассказывайте! - весело стрекотал заместитель,

располагаясь за приставным столом напротив Ивана Филипповича.

«А, может, даже к лучшему, что так случилось, - подумал пострадавший. -

Доверительнее будет беседа».

И он взволнованно рассказал всё, что с ним было за последние два дня. О

всех своих несчастьях поведал, утаив, конечно, на всякий случай обе встречи

со своими земляками, которые, понятно, никакого отношения к делу не

имели.

- Так вы говорите - переходящее знамя. А сколько оно стоит?

Заявитель растерялся: как милицейский чин не поймёт, что не в стоимости

украденного дело! А в политической значимости!

- Ну тыщи полторы, наверное. Но вы поймите, вручение через три дня?

Дело политической важности!

- Это конечно всё так. Но и вы поймите: все дела у нас согласно

Уголовному кодексу делятся по цене похищенного. Значит, ваше - к особо

крупным не отнесёшь. Всего-то статья восемьдесят девятая часть первая!

Большого внимания уделить не сможем. Заняты сверх головы. По быстрому = не получится.  Ну что ж, пишите заявление с подробностями. А я вам человека дам, чтоб того пацана -свидетеля хорошенько расспросить. Если не уехал ещё.

Спокойствие «чина» бесило Ивана Филипповича страшно. Он и не думал

поднимать всё отделение, чтобы «по-быстрому» разыскать его пропажу! Но ведь тут – идеология!

- А знамя, знамя когда найдёте?

- Ну это..., - развёл руками милиционер. - Это как бог даст!

Всё время езды до родного города показались Белокопытову сплошным

кошмаром. Ну ладно: заявил он в милицию о пропаже. А знамени-то ко сроку

нет! И, значит, вручать нечего! Как же выкручиваться-то? Впрочем...

Была в Павловске одна известная ему мастерица, которая прекрасно

вышивала гладью. Золотошвея-профессионалка. Звали - Наина Сергевна.

Работала она где-то и когда-то в центральной России, а состарилась - к детям

в Павловск доживать приехала. Но дела своего не забыла - это он точно знал.

Следовательно, надо на всех парах бежать к ней! Она поможет, изготовит,

так сказать, дубликат.

По прибытии домой обворованный с утра сообщил по телефону

начальству, что всё в порядке. Наврал, надеясь на золотошвею. Только по

причине болезни отпросился с работы на пару дней - отлежаться надо. А сам

отправился к этой вышивальщице Сергевне, прихватив кусок бархата, одно

время служивший в качестве скатерти на его домашнем круглом столе.

- Да ты что? За два дня знамя вышить? - осадила его «умелица». Да его и

за три месяца не сделаешь! Работа мелкая, аккуратная. Хотя... Есть у меня

заготовочка. Так, немного осталось доделать, да бахрому пришить - и готово.

- И сколько за всё? - спросил обрадованный заказчик.

- Четыре тыщи! - отрезала мастерица.

В глазах у Белокопытова потемнело. Это были почти все его на настоящий момент  сбережения,  накопленные  для  замены     полуразбитого

«Москвичёнка» на «Жигули». Машину обещал выделить директор завода.

Но делать было нечего. Ударили по рукам.

В пятницу вечером, накануне «торжественного», Иван Филиппович,

запасшись деньгами, волнуясь, пришел принимать заказ.

«Новоиспечённое» знамя в развёрнутом виде сияло и переливалось

красочным гербом Советского Союза и золотыми буквами:

«Пролетарии всех стран - пролетайте!»

- Почему «пролетайте»? - с испугом спросил заказчик.

- А как? - с недоумением отвечала ему глупая старушенция. - Я, правда, не

помню уже в точности, чего там на знаменах пишут. Но у меня племянник,

когда приходит ко мне в гости, всегда так говорит!

Бледный Иван Филиппович стал разглядывать подробности изображенного

на знамени. В гербе, больше смахивающем на лошадиную морду, на снопах

вместо пятнадцати витков оказалось одиннадцать - четыре союзные

республики старуха, видать по лености, исключила из состава Союза! А на

«земном шаре» вместо восточного полушария красовалось западное, со

зловредной Америкой в фас!

- Это я с внучикова глобуса срисовала! - хвастливо сообщила

изготовительница фальшивых знамён.   И Иван Филиппович понял, что

судьба опять посадила его задом в лужу...

Кое-как доплёлся он до дому, сел на диван и долго, долго сидел

недвижимо, без единой мысли в голове. Надежды на спасение не было. Ему

как-то уже всё равно стало, что его ожидает. В голове пронеслось: «Хорошо,

когда дадут десять лет. А что, если измену Родине припишут?»

Правда, он знал о «смягчении нравов» в нынешние времена. И того

идиотизма с расстрелами, что практиковался в сталинские годы, сейчас уже

не существует. А было...

И он вспомнил, как в мае сорок четвёртого, когда их часть, снятая с

передовой, стояла на переформировании в каком-то селе под Могилёвом,

был он свидетелем одной экзекуции. В то время прибыло в полк пополнение,

и попал в их роту один пацанчик лет семнадцати, то есть даже его

тогдашнего он был моложе. Деревенский, откуда-то из-под Воронежа. Как

звали - не помнит. Тощий, длинный. А так - вахлак вахлаком! «Каво?», да

«щаво?». Всему удивлялся, каждого шума боялся. И одна у него присказка

была: «Ой, мамоньки!» Танк подбитый, «Тигр» - «мамоньки», пушка

громадная, гаубица, - были у них в полку и такие - то же. Вот как-то раз

приспичило этому молокососу — «молощкя попить». Видно, концентрат в

глотку уже не лез. А село, где они стояли, наполовину сгоревшее, скотины -

ноль! Ну и удумал он без спросу сбегать в соседнюю деревню, по слухам -

совсем не тронутую немцами. (Бывали такие чудеса!) В надежде утолить

свою жажду. Утолил... Рано утречком рванул он напрямки по зелёному лугу

к этой деревне, а уже к обеду «смершевцы» приволокли его в часть как

дезертира, полуживого от побоев. Вытащили из стожка сена, что стоял у самого края села. Видать, испугался горластых «смертьшпионщиков», спрятался... А у них глаз намётанный!

В жаркий полдень эти красавчики в новых подогнанных формах лениво

жевали что-то в тенёчке под тополем, бросив «преступника» связанным на

солнцепёке. Да, булки какие-то ели. А запивали ни чем-нибудь — молоком из

больших глиняных кринок! Потом перед строем зачитали приговор по

измятой бумажке, пальнули и - «Разойдись!»

Неделю лежал пацанчик за околицей как падаль, как собака, сбитая ненароком машиной; мухи над ним роились, вонь несусветная - жара! Наконец, командир позволил – жердями спихнули тело в канаву, присыпали дорожной пылью, да конскими лепёхами.

Много за свои семнадцать фронтовых месяцев повидал Иван Филиппович

«мертвяков» - убитых в последнем бою и «неприбранных», трёхлетней

давности, погибших ещё при отступлении в сорок первом, что уж там -

наполовину скелеты, да рваное тряпьё. Но то - война! А этот молокосос-

мальчишка, убитый ни за что, врезался в память на всю жизнь.

А вот другой случай. Тоже в ближнем тылу дело было, когда через

Польшу шли, у каких-то комендантских складов. А расстреляли осенью того

же сорок четвёртого сержанта их взвода Кузьму Трофимыча.

Положительный человек был, солидного возраста: уже за сорок. Ночью он

стоял на часах. И вдруг - что такое? Непонятная пальба –  часовой ранен.

Говорит, напал на него кто-то, скорее всего бандеровцы стреляли из кустов,

или ворьё. Не поверили. Рана сквозная, с близкого расстояния, в левую руку.

И двух патронов не хватает! Значит, самострел! Домой захотел. Иуда! Опять

перед строем зачитывали бумажку. Поставили спиной к открытому отхожему

месту и - ба-бах! Слетел с жердочек в яму - только одни пузыри из жидкого

дерьма!

Так тошно стало Ивану Филипповичу от этих воспоминаний

«героического прошлого», так муторно? «Нет уж! Живым в руки вам не

дамся! Сволочи!»

Отыскал клубок бельевой веревки - крепкая! Нашел на антресолях

молоток и гвоздь «двухсотку». Где бы вбить? Обшарил глазами всю комнату

- ничего подходящего не находилось. Повсюду непробиваемая бетонная

панель. Вышел в коридор, взобрался на табуретку, забил гвоздь в верхнюю

планку над входной дверью. Петельку сделал, как полагается, накинул себе

на шею, другой конец верёвки прицепил к гвоздю. И - дёрнул ногой... У ног

забилась дверь: раз, другой, третий. Табуретка упала. Но, то ли гвоздь не

выдержал, выскочил из планки, то ли ещё что - висельник грохнулся на пол,

больно ударившись головой о косяк, и потерял сознание...

*  *  *

Пока попавший в беду Иван Филиппович пытался из неё выкрутиться, его супруга, товарищ Белокопытова, с недоумением ожидала, когда же он пойдёт с нею на примирение? Поскольку с этим делом была явная просрочка.

По неписанному сценарию, испытанному за многие годы «пунктирной» супружеской жизни Белокопытовых, уже на второй день после «ссоры насовсем» «гад и сволочь» начинал названивать ей и приставать с просьбами о прощении. Она молча, но не перебивая, выслушивала его многочасовые мольбы и взывания. И без звука бросала трубку. Тем самым как бы давая аванс на будущее. Потом он приходил к ней на квартиру, говорил что-то через приоткрытую на цепочке дверь. Потом (не сразу!) бывал допущен в помещение, бросался в ноги, вопил и плакал, чтобы её разжалобить, говорил что не может жить без неё. Причём слезы те бывали конечно, не всегда трезвые, а речи - не всегда откровенные, а со временем - вообще какие-то фальшиво-театральные. Но вот уж, скажем, на пятый день они сидели рядышком, плакали вместе и ворковали о том, как счастливо они заживут, помирившись. Иногда в результатами этих счастливых минут происходило зачатие их детей. И вот - уговорил! Процессия с периной и узлами двигалась в обратную сторону, и у супругов был не просто «мир да любовь», а прямо-таки новый «медовый месяц»! Что, впрочем, вовсе не давало гарантии, что через полгода очередной развод не будет затеян снова.

Что установило такую цикличность в жизни Белокопытовых - трудно

сказать. Как говорят, каждый дурень по-своему с ума сходит. Но если

очередной «развод» своевременно, (то есть в вышеназванный срок) всё никак

не наступал, то есть никак не появлялся хотя бы самый завалящий повод для

ссоры, жена ходила сама не своя! И порой прямо-таки напрашивалась на

скандал, который тем не менее должен был произойти только и исключительно по вине мужа. Муж тоже заражался этим ожиданием. И, когда, наконец, желанная свара случалась, оба были почти что счастливы, затевая по новой свою глупую игру.

Но в этот, может быть, уже сотый раз, всё протекало совсем иначе.

Не в пример прошлому во вторник по телефону он с ней разговаривать

даже не пытался, а уехал в Москву.

«Но это же командировка!» - утешала себя «полуразведёная» супруга. -

«Приедет - и начнёт звонить. Как всегда».

Но и в тот день, когда по докладам подруг и соседей, он вернулся в

Павловск, «как всегда» не получилось. Он не явился к ней ни в день приезда,

ни по прошествии трёх последовавших дней. Как будто и не было у него

жены! Марта Степановна струхнула. Нет, она, конечно, разводилась с

«паразитом», но ... но вовсе не хотела уступать его какой-нибудь «лохудре».

А, по всем статьям чувствовалось, что «лохудра» уже маячит на горизонте.

Возможно, что и моложе её. И не такая «изработанная». Терять собственное

достояние не хотелось.

Белокопытова бросилась к своим агентшам. Те пожимали плечами,

поскольку, хотя и знали всё, но ничего конкретного насчёт «этого» за Иваном

Филиппычем не замечали. Были только смутные предположения по поводу

библиотекарши Аллочки из техбиблиотеки. Но по здравому размышлению

«дозновательница»  решила,  что  Аллочка  отпадает.   Навряд  ли двадцатилетней «вообажалке» был необходим безденежный полувековой «пенек» со многими хроническими болячками и причудами. Это ей такой ветхий «чемодан без ручки» тащить дело привычное. Аллочка же за дёшево не

продавалась. Ей для содержания был нужен подпольный миллионер, а не

«зарезинковый» семьянин с заныканой десяткой на пупке!

Не совсем до конца отвергая версию с Алкой, Белокопытова стала

раскапывать дело дальше. Вдруг ей донесли, что её «полублаговерный»

несколько раз посещал на дому старуху Сергевну! «Сдурел, что ли? На

развалины позарился! Ну нет, не в старухе тут дело». Выяснилось, что у

бабки той несчётное количество племянников и племянниц, и что родителей

у них нету, а Сергевна - заместо матери. И всё, что она скажет, то они и

делают! Вот одна из них, Юлька. Девка, недавно приехавшая в город из сельской местности, и судя по всему - развратная. Работает в поликлинике регистраторшей. До сорока лет замуж не вышла. Худющая, как палка! Ходит, стреляет глазками подведёнными, всё женихов ищет. Так вот оно что! Эта сучка Сергевна устроила у себя на дому бордель, где подсовывает своих родственниц и совращает чужих мужиков! Вот в чём разгадка секрета!

И Белокопытова решила хорошенько проследить, чтобы всё до конца

выяснить, уличить «сволочугу» в супружеской неверности и отомстить,

залив обоих любовников дымящейся кислотой.

Когда в пятницу вечером, удручённый неудачей со знаменем и совсем

забыв по семейные дрязги, Иван Филиппович возвращался домой, она

заметила его ещё издали, проходящим через двор их дома, для чего спряталась за трансформаторную будку. И, как ей показалось, вид у него был такой, словно он хотел изнасиловать половину баб и старух, рассиживавшихся со своими сплетнями во всех концах этого открытого театрального партера.

«Ишь, как его по женской части-то распирает! - подумала сыщица. -

Сексуальный маньяк, да и только! А Юлька-то где? Видать, не захотели

вместе светиться, так он её вперёд заслал, чтоб опосля натешиться всласть!»

Эти мысли вызвали в отставной жене столько обиды и столько решимости

бороться за свои супружеские права, что она, зажав бутылёк с уксусной

эссенцией в кармане кофты, напрямую потопала за своим «чемоданом», чтоб

поймать «преступников» с поличным и раздраконить их обоих к чёртовой

матери! Но в подъезде её остановила соседка и, не обращая внимание на её

ненастрой, потащила в свою квартиру на первом этаже, показывать

новорожденного внука; говорила она, не останавливаясь, и пресекала все

попытки Белокопытовой вырваться на свободу, чтобы исполнить свой долг.

Наконец, гостье это удалось, и она, несмотря на свой вес и одышку,

единым махом взлетела на свой четвертый этаж и ... остановилась в

недоумении. Дверь её квартиры не только не была заперта на все замки, как

положено было сделать любовникам, занятым гнусным развратом, а наоборот - оказалась приоткрытой и колебалась, точно тростинка на ветру.

Белокопытова попыталась с налёту ворваться в помещение, но ни тут-то

было! Дверь дальше не шла, словно ей что-то мешало открыться. Хозяйка,

решив, что её не пускают, вошла в раж, и ударила по ней что есть силы

ногою. За дверью что-то бухнулось с сотрясением полов, и она, наконец,

распахнулась. Жене предстал «развратник», лежащий на полу с петлёй на

шее.

- Ваня! Ванечка! Да что же это такое? Да как же это?

Она запричитала, забегала туда-сюда без толку, в то время, как муж,

корчась на полу и сипя что-то, пытался сорвать с себя «не сыгравшую» до

конца верёвку. Жена же нарезала круги вокруг «тела», иногда делая попытки

присесть. Но из-за необъятных габаритов «спринтарши» сделать ей это ни

как не удавалось. И при этом её всё время отвлекала дырка в носке, сквозь

которую виднелась розовая мужнина пятка. Она умиляла чувствительное

женское сердце. И не давала сосредоточиться. Наконец, муж умудрился

усилием воли сорвать с себя петлю и бессильно растянулся на половике.

Потом он очнулся, но говорить не мог, а только шипел и махал руками, как

мельница крыльями.

Кое-как жена дотащила его до кровати, на что понадобилось минут тридцать несусветной маяты и полной разлаженности в действиях супругов. Наконец, это получилось, и Белокопытова побежала к телефону, чтобы вызвать «скорую помощь».

Медицинская помощь была оказана своевременно, и уже к утру «суицидник) стал говорить, хотя и достаточно скверно.

- Это кто? - не узнав хриплый голос подчинённого, переспросил директор

завода. - А, ты, Филиппыч. Что, опять с похмелья? Голосок у тебя, прямо

скажем, весьма характерный! Ну, что стряслось? Чего мне домой звонишь?

- Владимир Павлович, а ведь знамени-то я из Москвы не привёз, - взявши

быка за рога, с ходу признался подчинённый. - Спёрли у меня знамя в Сибирске на вокзале. Что делать - ума не приложу! В милицию я конечно

сразу заявил...

На другом конце провода молчали.

- Ну, что в дороге опять поддатый был - это наверняка! Раззявился - вот и

спёрли! За это получишь по полной. Ладно, не телефонный разговор. А знамя

для торжества приготовь из уже имеющихся. Выбери, которое получше. После поговорим.

Белокопытов стукнул себя по лбу. Вот он, выход! Знамён у него на складе - чертова дюжина! И любое может сойти, ну хоть временно, за переходящее, потому как какое оно «переходящее» - не знает никто. Хотя, а дальше-то что?

А дальше опять светил «НКВД»...

Едва передвигая ногами в растоптанных сандалетах и чувствуя песок в

одном из них через очередную дырку в носке, начальник АХО добрёл до

своей подсобки в подвале, где под замком пылилась вся шелково-бархатная

административная роскошь. Вот они, результаты «соревнований» и «борьбы

за звания» к юбилеям и датам, праздникам и партийным дням.

Овеществлённые фантомы, ни какого отношения к жизни не имевшие, и

проявлявшиеся разве только в воспалённых мозгах  московских сказочников.

Вот это знамя, кажись, «за достижения в шестой пятилетке». А те два всучил

за что-то горком. Есть тут и к ленинским юбилеям, и за помощь подшефному

селу, к очередному съезду и в честь 50-летия СССР - тоже кто-то с кем-то

«боролся». Но вся эта бумажная суета больше смахивала на драку нанайских

мальчиков, трудовой люд в сию «борьбу» вообще не вмешивался, мало

внимания обращая на парткомовских шаманов, только путавшихся под

ногами и даже порой мешавших нормальной работе завода.

«Ну так какое?» - задал себе вопрос начальник «Хо-хо». Выбрав «на заклание» знамя Облсовпрофа за какие-то там достижения в движении изобретателей, как

наиболее свежее и новое, он позвал техничку и приказал отнести его в

актовый зал, где и спрятать за сценой.

На торжественное собрание ему не хватило здоровья: отвалялся весь день

дома. Но, как потом донес друг и сосед Колька Паньков, всё прошло чин-

чинарём. Без каких-либо ЧП. «Воевода», как всегда, был очень грозен и

великодушен одновременно. «Ну, смотрите! - шутливо грозил он пальцем с

трибуны. - Упустите знамя в следующем году - я вам этого не прощу!»

В президиуме угодливо прыскали в кулак. В зале же одни думали о премиях, а

большинство - о завтрашнем выезде на природу, в зону отдыха, где

«Продснаб» по слухам должен был «выбросить» пиво в бутылках.

Неделю Иван Филиппович пробыл на больничном, по утрам исправно

посещая процедурный кабинет, а по ночам просиживая у «Рекорда», пытаясь

поймать на KB «Голос Америки» или «Немецкую волну». Всё напрасно! Это

не благословенные шестидесятые, когда с приёмника порою списывали

целые концерты американского джаза! Не в пример прошлому всё глушилось

почти непрерывно, даже музыка. Даже Мао Дзедуновекое идиотское

громогласие про «ревизионистов»! (Хотя тот Мао давно уж и ножки

протянул, а станции китайские трещали без умолку просто по инерции).

И только одна мысль не давала покоя бедному «политпреступнику»: кто

же свинью ему подложил? А, главное, зачем? Провокация ли это ведомства

Валерок-«Копчёных яиц»? Или же так Валет-антисоветчик подстроил, чтобы

и его в топь свою вонючую диссидентскую затянуть? Ответа не было.

Неопределённость убивала.

И, когда ему к исходу августа позвонили из прокуратуры с просьбой зайти

в четверг в девять ноль-ноль, он сказал только одно слово: «Наконец-то!»

«Ну что, в бега? Или снова в петлю лезть? - подумал он уж как-то совершенно отстраненно. Как будто не о нём речь, а о каком-то киногерое. И

не сделал ни первого, ни второго.  Элементарное любопытство одержало

верх, и он в назначенное время потопал в городскую прокуратуру, где,

улыбаясь, его встретил немолодой уже, в его годах помощник прокурора.

- Белокопытов? Начальник АХО из «Метмаша»? Садитесь.

« Ещё ничего не нашли, а уже сажают», - вспомнился посетителю

бородатый анекдот.

- От вас было заявление о пропаже переходящего знамени? Оно нашлось,

получите.

Он открыл какую-то коробку, вынул знамя с кистями и, несколько

брезгливо, протянул гостю. Иван Филиппович почувствовал запах, как от

обычной армейской портянки. И удивился. Раньше от его стяга такой дух не

исходил.

- Да забирайте прямо с коробкой! Только не забудьте расписаться в

постановлении о том, что я вам его вручил. Вот так. А теперь свободны.

- Как, и это всё? - недоумённо глядя на коробку, прежде видимо

служившую тарой для копчёной скумбрии, спросил посетитель.

- А что ещё-то? - также недоумённо спросил хозяин кабинета. - Ах, да! Тут

ещё записка была приложена от вашего знакомого зама начальника милиции.

Можете забрать и её.

«Уважаемый тов. Белокопытов! - значилось в ней. - Ваше знамя нашлось

случайно, когда мы зачищали подвалы домов посёлка железнодорожников. В

одном из них оказалась «малина» Витьки Сизоворонкова, старшего брата

того обалдуя-форточника, который вам уже известен. Он, гад, использовал

флаг вместо скатёрки, весь его пивом залил, да закусью измазал. Так что вам

обязательно придётся постирать полотнище. А когда мы его спросили, зачем

знамя утащил, он отвечал, что портфель у фраера сильно аппетитный был,

грех было не попользоваться. А так - больно надо}

С наилучшими пожеланиями:                                          капитан С.Федорчук».

*  *  *

Давно уже Иван Филиппович приступил к своим обычным «аховым»

обязанностям: добывал билеты и места в гостинице, гонял уборщиц и

машинисток, выговаривая им своим слегка подсевшим голосом. И ждал,

когда в его уже затянувшемся деле будет поставлена последняя точка.

«Возмездия» всё не было.

Однажды в его каптёрку за канцпринадлежностями забрёл сам секретарь

парткома. Собрав в пакет всё, что ему причиталось на данный месяц, он, как

бы между прочим, сказал:

- Да, Иван! Сегодня партком, слушается твоё дело. Сам знаешь о чём.

Подходи к семи, не забудь!

Ага! Забудешь тут! Белокопытов промаялся до конца рабочего дня - всё

валилось из рук. Даже на Машку-спекулянтку, которая, будучи по статусу

официально ещё и техничкой, но на уборку тратившую не более двадцати

минут, и попавшуюся на глаза убегающей с работы, он не окрысился, как

обычно. И та, увидав его  таким грустным и безмолвным, страшно испугалась и тут же вернулась к своей швабре, в спешке заброшенной под лестницу.

Обычно «персоналки», тем более - с исключением из партии (а в этом

Иван Филиппович нисколько не сомневался) рассматривают в самом конце

заседания, и приходится долго париться в приёмной. Но тут почему-то его

вызвали первым.

За столом по правую руку от секретаря сидел директор, слева -

председатель профкома. А из остальных парткомовцев - всего только трое.

Состав явно не полный. В сторонке у окна торчал какой-то бугай в галстуке

и белой рубашке - точная копия Валерки-«Копчёные яйца»!

- Ну, Иван Филиппович, здравствуй дорогой! - с неискренним рвением

воскликнул секретарь, и раскрыл свои объятия. «С чего бы это он?» -

подумал «обвиняемый». - «Мы же виделись с утра».

- Вот только недавно узнали, что у тебя - день рождения! И не просто день

рождения, а юбилей, так сказать. Полвека прожил ты на белом свете - не

шутка! И из них пятнадцать лет отработал на нашем заводе. Поздравляем!

Ну, и как говорится, с тебя причитается! И с нас, твоих верных друзей -

тоже! Вот, прими!

Он вручил ему приветственный адрес, долго тряс руку. Потом руку жал

директор и все прочие в порядке субординации. А секретарь в это время

достал тяжелый свёрток, быстро развернул его, и в нем оказался прекрасный

импортный радиоприёмник с двумя колонками по бокам.

- И это прими тоже!

Иван Филиппович совершенно опешил. Во-первых, не за тем он сюда шёл.

Во-вторых, день рождения у него «собирался быть» только через неделю! И

исполнится ему не пятьдесят, а пятьдесят один год! И уж кто-кто, а товарищ

директор отлично знал об этом, побывав в прошлом году у него на юбилее.

Но... язык как-то не поворачивался делать поправки.

- Спасибо, спасибо, товарищи! - лепетал он растроганно, краснел и

смущался, не зная, как вести себя в такой неожиданной ситуации. - Но... а

как же с этим?

Приветливые лица начальников и сослуживцев враз посуровели.

- Это ты ... о том самом? - как бы между прочим спросил секретарь тихо. - Мы всё знаем. Но вот тебе наш совет: ты постарайся забыть всё напрочь. И, главное, не болтай о том, что случилось. Вот и будет полный «хоккей»!

Все утвердительно замотали головами. И активнее всех - Валеркин

двойник у окна.

А потом разговор перешёл на другие темы, в частности — о видах на новый

урожай, о том, сколько в этом году нужно механизаторов посылать в

подшефные совхозы, да как при этом не оголить бы производство.

Иван Филиппович на ватных ногах добрался до дому.

Ночью он умер.