ЛЮБОВЬ БАННИКА ЗЛА
... Баня была заполнена под завязку сухим ядреным паром - от него даже волосы трещали. Но без пара никакое крещенское гаданье - не гаданье. Варя, прочитав заговор, начала пятиться задом к печи. Как положено, сунула руку в поддувало и захватила столько золы с камнями, сколько вошло в горсть. Бросив свою добычу на решето, она промыла ее и ахнула. НА РЕШЕТЕ НИЧЕГО НЕ ОСТАЛОСЬ!..
Совсем не тьмутаракань
Деревня Кудрешки находится в десяти километрах от Богородска. Это - не какая-нибудь тьмутаракань: когда-то здесь была усадьба фаворита императрицы Елизаветы Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, занимавшего пост государственного канцлера. Появившись на свет в 1693 году, он начинал свою деятельность еще при Петре I. Будучи за границей, изучал всеобщую историю и естественные науки, особенно химию. Состоял на службе по дипломатическому ведомству, исполнял должность резидента в Копенгагене.
Но, увы, скоро на блистательной карьере пришлось поставить крест. Бестужев попал в немилось и удалился в Кудрешки. Здесь он устроил своего рода фармацевтичекую фабрику по производству лекарства собственного изобретения. Новое лечебное средство было названо по имени изобретателя – «бестужевскими каплями». Оно применялось при малокровии и расстройствах нервной системы. Поставлял его Алексей Петрович не только в Санкт-Петербург и Москву, но и в Париж, Берлин, Лондон и другие европейские столицы.
Потомки бывшего канцлера, жившие здесь, тоже оставили свой след в истории. Павел Николаевич Бестужев-Рюмин в конце ХVIII века служил городничим в Горбатове. Он построил в Кудрешках громадную по тем временам башню-вышку и оранжерею. Его сын, декабрист Михаил Павлович Бестужев-Рюмин, в 23 года закончил свою жизнь на виселице. Ни следователям, ни императору Николаю I не понравилось, что лихой кавалегард представил показания на французском языке, объяснив это тем, что ему так легче излагать свои мысли. Да и сами его мысли были крамольными.
Известный ученый-историк Константин Николаевич, носивший такую же фамилию, основал Высшие женские курсы в Петербурге, которые получили название Бестужевских. Их, в частности, закончила нижегородская поэтесса Анна Дмитриевна Мысовская.
В Кудрешках гостили многие известные ученые, музыканты, литераторы. Места здесь, действительно, замечательные. Вот как описывал их автор романов «В лесах» и «На горах» Павел Иванович Мельников-Печерский в своих «Записках о Нижегородской губернии»: «В ней (деревне,- С.С.) 70 дворов и господский дом с обширными теплицами, грунтовыми сараями, парниками и садом. Здесь в большом количестве растут ананасы, персики, абрикосы, сливы, разведены разнообразных сортов вишни; в парниках родится множество дынь; в огородах различные коренья и зелень. Одних ананасов вызревает здесь от 100 до 150. Плоды здешних теплиц и садов снабжают Нижегородскую ярмарку. Из заведений подобного рода заведения в Кудрешках - лучшие в здешнем крае. Была здесь и цветочная теплица, довольно обширная и заключавшая в себе много редких растений, но она уничтожена несколько лет тому назад».
Но Кудрешки и сегодня впечатляют. Буквально в двух шагах от деревни можно увидеть гигантские лиственницы, которым не меньше двух с половиной веков. Кедры и липы обступили южный склон одного из пяти прудов. Стволы деревьев в аллее бывшего господского парка образуют почти сплошную стену...
Девичий переполох
1891-1892 годы были на Нижегородчине неурожайными. Горбатовский уезд, куда входили Кудрешки, плодородными почвами не отличался. Хлеба на год здесь не хватало даже средней семье. И горбатовцы жили бедно. На 117 тысяч жителей приходилось всего 14 тысяч лошадей и 16 тысяч коров. Пахали, что называется, на себе.
Кудрешки - они как бы в стороне, но недород и этой деревни коснулся. И тут проявился один из многочисленных пародоксов российской глубинки. Хоть и пусты закрома, а свадеб стали играть куда больше, чем раньше.
Губернские и правительственные чиновники только затылки чесали. А между тем ларчик открывался просто. Дело все в недокормице. Раньше за невесту родителям жениха надо было выложить от 60 до 100 рублей - деньги по тем временам немалые (хромовые сапоги, подбитые мехом, дубленый полушубок и мерлушковую шапку можно было купить всего за 15 целковых). Теперь же девки «подешевели»: содержать их стало труднее, чем раньше. Обычная нижегородская «кладка» - так называли выкуп за невесту - снизилась до 15-20 рублей, и небогатые мужики спешили женить своих сыновей. Естественно, в девичьем стане начался переполох. Все хотели побыстрее выйти замуж, но выбор был теперь за парнями. Уже их родители, а не родители невесты, ставили свои условия. И тем, кто был на выданье, оставалось только одно: прибегать к ворожбе, к заговорам и гаданьям. Тем более, что наступало Рождество, а за ним и другой «гадательный» зимний праздник - Крещенье.
Каждое гадание - разочарование
Варвара Миронова у родителей одна, брат ее еще в малолетстве тяжело захворал, его не выходили.
В 1891 году ей 19 исполнилось. Девонька видная, не перестарка, в самой невестиной поре, статная, все при всем, талия - три ладони в обхвате, румянец - во все щеки, долгоногая да глазастая. Коса золотой змеей бежит, будто живая. С такой по ненастью солнышко светит. А вот поди ж ты! Не сватается никто. В деревне все парни давно уже разобраны, кроме двоих - один сухорукий, росточком не вышел - так, недокурок, а у другого мозги набекрень. Что говорит - толком не разберешь, только гукает, да ложку в ухо несет. Сторонние же кавалеры и знать про нее не знают. Поехать откуда сюда - дело мешкотное. Никаким ситным калачом не заманишь.
Обидно Варе. В разгулку никуда не сходишь. Скука невылазная. Лучше б родители ее к тяжелой работе допускали, забылась бы хоть на время, а они против - настояли, чтобы дочь только постирушками да постряпушками занималась. Вот и занялась. В доме она хозяйка. Ну да что делать? Какая-никакая, а все отдушина. Да шибко-то и не устанешь, не надо голову ломать, как щи из топора смастерить. Семья хоть и крестьянская, но не из бедных: на столе не только хлеб с картошкой и огурцами. И приданое тоже давно готово...
Мать как-то рассказала Варваре о том, что гадала, кто у нее родится. Тогда в деревне медведь ручной жил - его медвежатники в больших городах за деньги показывали. Как он спать ложится, как с похмелья мается, как камаринскую пляшет. И вот кто-то надоумил: дай, дескать, ему хлеба и послушай, какой у Топтыгина голос будет. Ежели рыкнет - значит, девица на свет появится. Ну а коль замычит - мальчик. А косолапый возьми да и удиви: сначала рыкнул, а потом замычал. И, в общем, все и сбылось: Варя родилась, потом Андрейка, теперь уж покойный...
А у Варвары, в отличие от матери, каждое гадание разочарование приносило. По лаю собак попробовала - ничего не понятно. Подошла к конуре, стала снег ножом резать, заговор читать, а пес ее испугался, прижук - ни гу-гу. Вот и не поймешь, какой муж будет: злой или добрый. Да и будет ли он вообще.
И с кольцом тоже промашка. Бросила его в стакан с водой вместе с собственным волосом золотистым, поставила стакан на блюдце с золой, свечку зажгла, еще один заговор прочитала, опустила фитиль в воду, перемешала ее вязальной спицей, посмотрела, что в стакане, а там чья-то морда зверская. Неужто с чудищем таким жизнь связывать? Не сходятся тут концы с концами.
Что делать? Вспомнила Варя про воск. Растопила его в кружке, завязала подол узлом, надела фартук не спереди, а сзади, налила молока, поставила его на порог с нужным присловьем, потом выплеснула его в горячий воск. И - опять ничего: ни крестов, которые страдания предвещают, ни цветов, замужество обещающих, ни полосок - они о грядущих дорогах рассказывают.
Последнее, что испробовала Варвара, это гадание по снегу. Вышла во двор, бухнулась навзничь, а потом поднялась и ушла, не оглядываясь. Утром же даже места этого не обнаружила - ни ямки, ни холмика. Ровное, как полированный стол, поле. Ветер все подравнял под одну гребенку. Сроду такого не бывает.
Истопила Варя баньку...
Ночь разливалась темным чернильным пятном. Шалил-проказничал ветер, наметая у калитки снежные передувы - наступали кусачие да щипачие крещенские морозы, изузорившие окошки.
Еще с раннего вечера истопила Варя баньку. Воды колодезной наносила, веничек березовый в квасе, да настое из трав пахучих вымочила.
Родители помылись, настал ее час в третий пар, как говорят в Кудрешках. Тут уж никто гаданию ее не помешает. Хотя молва ходит, будто третий пар самый опасный. Хозяин бани - банник - его не любит.
Может, если разозлится, с человека живьем кожу содрать или кипятком ошпарить. А если женщина с ребенком моется, частенько малое дитя подменяет.
Но Варя не из пугливых. Разделась, села на полок, трижды приговор повторила:
Банная доска-половица,
банная приносная водица,
банный полок, банный потолок
с банным хозяином домовым,
покажите мне то, что меня ожидает.
Затем наступил самый ответственный момент. Варя знала, что если она выгребет из поддувала горсть золы, в которой окажется только один камень, девица навсегда останется одинокой, если два - будет двое детей, три - найдется разлучница, которая помешает счастью. Четыре камня - нелады со свекровью, шесть - пожар, семь - все дети помрут и так далее. Только пять камней обещают радостную и беззаботную жизнь.
Но тут... Ни одной даже малой катышки!
Варя, расстроенная, стала одеваться. И вдруг на полке - именно там, где она сидела, увидела банника. Маленький, с длинными зелеными волосами, он внимательно и, как ей показалось, с нежностью, насколько это слово вообще соотносимо с таким существом, глядел на нее из-под лохматых вислых бровей.
- Я твой суженый, - то ли сказал он, то ли ей просто послышалось.
Как Варя «суженого» постоя лишила
Никому не рассказала Варя про этот случай. Подумала: «Может, померещилось? В бане жарко, пар такой плотный, что его, как холодец, можно ножом резать, испарения всякие...».
Вроде бы, все так, Но недаром ведь говорят: где много воды, жди беды. Словно специально про баню. И ночами стал сниться этот мерзкий зеленый старикашка с волосами-мочалом. Не оставляет Варю в покое, и все. Ножки-коротышки, как лапы лягушечьи, все в пупырышках, точно огурцы, руки на водоросли похожи. И слова его в голове молотком стучат: «Это я, суженый твой».
Дни идут, да только худшим худом, вот и февраль-бокогрей позади, снег уже не скрипит под ногами, дело к весне, а у Вари все плохо. Исхудала, спала с лица, румянец куда-то исчез, кашлем бить стало. А все снадобья, все травы целебные - они, как сухой овес лошади беззубой. Лихоманка - она такая: если вгрызется в кого, тому бел свет мил не будет.
Не выдержала Варя, выскользнула как-то вечером из избы, дверь в баню расхлобыснула, свечку зажгла. Никого. Только ветер по углам шарит-шебаршит, ищет щелку, чтобы влезть куда-нибудь, но не находит и шипит потому от злости.
А Варя чувствует: здесь он, бани хозяин. Притаился где-то.
- Выходи, подлый трус!- говорит ему Варя. - Или ты ночами только косоплетки плести можешь, гадости нашептывать?
А старикашка тут как тут. У полка толкошится. Кольнул взглядом изподлобным, еще больше сугорбился, ручки-крючки свои к Варе тянет:
- Иди ко мне! Я суженый твой. Сама меня себе нагадала.
- Я вот покажу тебе суженого, охлестыш этакий !- вспыхнула Варя (она всегда ртутью-девкой была). - Сам, небось, вывертыши свои подстраивал. Снег разровнял, когда я на него ложилась, на воск дунул, чтобы он никаких следов не оставил, все камни из золы выгреб... Все-то я теперь знаю.
Да как запустит в него ухватом тяжелым. Но не попала, видно. Исчез банник, словно и не было его никогда.
Но и тут не успокоилась Варя. Принесла охапку сена, поднесла свечку - и вспыхнула баня враз, словно ее керосином облили. И сгорела дотла - одни головешки остались.
Кто на новенького?
Пора сделать небольшое отступление. Эту легенду рассказал мне нижегородец Анатолий Савельевич Охапкин. Она, по его словам, передается в его роду из поколения в поколение.
- Деревня Кудрешки небольшая, - говорит он.- Почти все наши предки приходились друг другу то ли близкими, то ли дальними родственниками. И моя родословная тоже каким-то боком связана с Варварой Мироновой. Ее мать и моя прапрапрабабка были родными сестрами. Но ветвь Мироновых прервалась, а мы, Охапкины, остались хранителями тайн далекого прошлого.
Но вернемся к нашему повестованию.
... Новую баню уже на другом месте поставили. Пока ее не было, вроде бы, со здоровьем у Вари поправка вышла. Опять за хозяйство взялась - сварить-постряпать она мастерица была. И за рукоделье села с охоткой, и лицом посвежела.
А как новую баню паром испробовали, случай один несуразный вышел.
Ночью проснулись Мироновы от страшного шума и визга. Ничего не поймут: кто, что. Схватил отец топор, на двор выбежал, а шум из бани. Дверь - нараспашку, все вперекувыр и клубок какой-то катается. Пригляделся отец - два зеленых чудища друг дружку изо всей своей зеленой мочи мутузят, волосья длиннные вырывают, да грызутся, словно собаки из-за бесхозной кости. То один носом в пол чебурахнется, то второй. Так и сыпят гостинцы, как из куля: кому в ухо, кому в брюхо...
- Я вот вам ужо! - закричал отец и топором замахнулся.- Брысь отседова, нечисть пучеглазая!
Смотрит - нет никого.
Рассказал он об этом дочери, а та в ответ:
- Это старый банник нового выселяет. Не жить мне теперь на белом свете. По мою душу он пришел - сердцем чую.
И все же он отомстил
Что только ни делали Мироновы, чтобы зеленого Вариного воздыхателя из бани выкурить - ничего не помогало. Даже священника привозили из Богородского - он святой водой все углы в срубе окропил, молитвы читал. Все одно - не уходит банник. Затаился, а ночами в Варины сны вламывается, лягушечьими губами шевелит:
- Это я, суженый твой. А не станешь любить меня, прокляну я тебя в житье и в потомстве твоем до седьмого колена...
- Не снесла такого Варя, снова пришла на поклон к баннику, - говорит Анатолий Охапкин.- Видимо, просила отпустить ее с миром. Даже откуп принесла - горшок пшеной каши. Да не получилось. Утром нашли ее тело на пороге бани. Я читал потом протокол, составленный богородским околоточным, фамилия его, кажется, Пивнев или Певнов, и местным фельдшером. Они пришли к выводу, что смерть наступила «от удушения».
Ну а расследование ни к чему не привело - специалистов по аномальным явлениям тогда не было. Что же касается банника, то легенда гласит, что он больше ничем себя не проявлял. Ушел, наверное, любвеобильный старикашка или сам с горя помер. Банники, как и домовые, отнюдь не бессмертны.
Диво из Кологрива
- А сами вы когда-нибудь видели банника? - спросил я Анатолия Савельевича.
- Я - нет, - ответил он. - А вот дед мой, Игнат Парамонович, едва его не поймал. Но это случилось не в Кудрешках - деда моего перед войной направили в Кологривский район. Потом этот район отошел к Костромской области. Шутка ли: от Кологрива до Горького 659 километров! Но в то время партийным боссам было как-то фиолетово. И деда отрядили поднимать МТС (Эта аббревиатура уже основательно забыта. Так называли машинно-тракторные станции, обслуживающие колхозы и совхозы,- С.С.).
Теперь представим довоенный Кологрив. В райцентре всего каких-то полтысячи домов, часть из них стоит с заколоченными дверями и окнами. Население райцентра - четыре тысячи человек. Каждый каждого знает. До ближайшей железнодорожной станции - Мантурово - 85 километров. Отсюда - непроходимая тоска и, как следствие, повальное пьянство.
- Вот в такой обстановке жил мой дед, - говорит Анатолий Охапкин.- Предоставили ему для жилья какую-то развалюху, но, правда, с электричеством (тогда многие ночами с керосиновыми лампами сидели). А еще с баней. То есть считалось, что его наделили практически всеми социальными благами. И в первую же свою помывку он и увидел банника. Маленький, зеленый, с отвислым животом, глазки-булавки навыкате - ну точь-в точь жаба. И жаба эта что-то злобно просвистела, да как брызнет на деда кипятком из таза. Не любят они, банники, когда чужие без спроса являются.
Игнат Парамонович рассказал об этом случае трактористам. Спросил, как извести нечисть.
- Никак,- говорят они.- Ни одно средство не годится. Если уж банник «прописался» где-то, никуда не уйдет. Скорее, хозяина выгонит. Такую жизнь ему устроит, что хуже некуда.
Но Игнат Парамонович упрямым был.
- Все равно я его переломаю, - твердит он свое.- А не выгоню, так поймаю.
Дело было как раз под Крещенье. Зашел Игнат Парамонович в сельпо - надо было кое-какие закупки сделать, да и махорка на исходе была. Смотрит - капканы продаются (зверья тогда в костромских лесх было поболе, чем всех жителей Кологривского района, где на квадратный километр приходилось лишь 8 человек). Взял он один, медвежий. Понадежнее чтоб. И поставил его в бане, рядом с полком, где видел жабоподобное.
Прошел день - никакого эффекта. Сходил Игнат Парамонович в баню - вроде, как новый веник березовый принес замочить. И опять-таки, вроде бы, нечаянно, уронил конфетку. Банники - они народ любопытный. Непременно захотят посмотреть, что тут такое. А капкан не обойдешь - другого пути нет.
- Ночью деда разбудил истошный вопль, - рассказывает Анатолий Савельевич. - Выскакивает он в одних подштанниках, только тужурку успел накинуть, и прямиком к бане. А оттуда - визг, писк, попался, значит, зеленолапчатый. И действительно, попался. Дед хватает мешок, хотел его туда посадить, а мешок потрепыхался и вдруг обвис, как будто камеру для футбольного мяча прокололи иголкой. Взял воздух, да вышел весь, пустота одна. Только на капкане жидкость какая-то зеленая пузырится. Кровь, наверное, у всех чертей и их родственников такого цвета...
Больше никаких экспериментов, связанных с поимкой банника, Игнат Парамонович не предпринимал. Похоже, тот понял, что и Охапкины не лыком шиты, никакого диктата, тем более со стороны всякой нечисти, над собой не терпят.
В общем, подружиться не подружились, но негласный договор о ненападении, кажется, заключили.
Комментарии
Жму руку!
Толя.
:)