ТЮРЬМА, КОТОРАЯ... КУРОРТ
«Становится смирным здесь даже хронический ухарь.
Захлопнется дверь – словно близкого грома раскат –
и шорохи жизни едва долетают до слуха,
и точно в гробницу, вмурована чья-то тоска».
Сергей Жарков.
Из цикла "Неволя"
ТЮРЬМА, КОТОРАЯ... КУРОРТ
«Становится смирным здесь даже хронический ухарь.
Захлопнется дверь – словно близкого грома раскат –
и шорохи жизни едва долетают до слуха,
и точно в гробницу, вмурована чья-то тоска».
Сергей Жарков.
«Быть может, старая тюрьма центральная
Меня, мальчишечку, давно уж ждет…».
Неизвестный автор.
В дореволюционном Нижегородском остроге жизнь была, чуть ли не как на курорте. Только под замком и охраной.
«Хозрасчет» в «казенном доме»
Первый острог появился в Нижнем в год основания города, в 1221 году. Преступники содержались в обычной рубленой избе, правда, окруженной со всех сторон высоченным забором с заостренными кольями. Находилась она там, где сейчас высится Ивановская башня кремля.
«Тати» и «душегубы» отделялись от преступников рангом пониже. Самых опасных, склонных к побегу, заковывали в цепи, а иной раз сажали в железные клетки, в какой в Первопрестольную доставили пойманного Емельяна Пугачева..
«Казенные дома» в старину, выражаясь современным языком, были «на хозрасчете». Тем, у кого имелись родственники или друзья, голодать не приходилось, а вот если никого близких не было, - тут хоть «караул» кричи. Таких тюремных сидельцев, скованных одной цепью, периодически выпускали на волю под присмотром стрельцов, и они канючили на паперти:
- Подайте, люди добрые!
Самое любопытное, что это не было «инициативой» местных властей. Царь Федор Алексеевич своим высочайшим указом узаконил тюремный «хозрасчет». Потом передумал, повелел городским воеводам обеспечивать кормежку колодников. А воеводы государево повеление то и дело нарушали. Это касается и нижегородского градоначальника Василия Коржбока-Столпина. Десятки голодных, одетых в рубища, бренчали своими цепями и умоляли о помощи, пытаясь вызвать сострадание нижегородцев.
При всем при этом Коржбок-Столпин был человеком предприимчивым. О себе ни в коем случае не забывал. В 1627 году позаботился и о собственном кармане: половина собранного подаяния доставалась ему. Когда царю донесли о злоупотреблениях воеводы, он только слегка его пожурил.
В 1711 году Петр I издал указ, согласно которому выпускать из тюрем узников, дабы они просили милостыню, строго воспрещалось. Виновных ждала каторга. Однако и этот указ не исполнялся. Вплоть до 1767 года, когда благотворительные пожертвования арестантам стали использовать для закупки продовольствия и одежды.
Рубленую избу-тюрьму сменила в Нижнем каменная темница. Она тоже была построена на территории кремля. Но сюда в первой половине ХVIII века попадали только по большому блату – в основном местная знать, подозреваемая в мздоимстве, а также проворовавшиеся торговцы и купцы, которые вовремя не платили долг ростовщикам. Их отправляли не на каторгу, а «на исправление» в Балахну, на соляные промыслы. И порой новоиспеченные солевары находились там пожизненно. Так, одного из разорившихся торговцев, Ивана Бударина, приговорили к работам на варницах на срок... 120 лет, 6 месяцев, 11 дней и 10 часов.
В 1823 году закончилось строительство острога на улице Овражной – теперь это площадь Свободы. И арестанты, как и тюремные начальники, были весьма довольны: условия содержания и работы здесь были куда лучше, чем раньше. В мае 1826 года флигель-адъютант Мансуров докладывал государю, что новая тюрьма «вмещает в себя с большой удобностью военных и гражданских арестантов и, сверх того, проходящие партии ссыльных в Сибирь».
Но «удобность» вскоре сменилась теснотой. Если весной 1826 года в остроге было 70 заключенных, то после суда над декабристами, здесь постоянно находилось не менее 280 человек. Ссыльные, чей маршрут пролегал в Сибирь, никак не могли миновать Нижний Новгород. Как и в нынешних тюрьмах, этапникам приходилось спать по очереди.
Приговор: пожизненное заключение
Начальник тюремного замка в городском табеле о рангах занимал место в первой пятерке. Он не подчинялся никому, кроме губернатора. В его команду входили смотритель и смотрительница (среди арестантов были и женщины), священник, врач, надзиратели, прачки, кухарки и другая обслуга. В тюрьме даже была своя школа. Занятия в ней в обязательном порядке посещали малолетки. Они учились грамоте, арифметике и Закону Божьему, осваивали навыки чистописания.
Смотрителя боялись больше, чем начальника острога. Он находился здесь постоянно, то есть, по сути дела, был приговорен к пожизненному заключению. Но в то же время смотритель олицетворялся с кормильцем, поскольку обеспечивал тюрьму провизией. И, как раньше, с голоду арестанты не умирали. Их рацион включал в себя в начале ХIХ века полтора килограмма хлеба в сутки, фунт мяса, 100 граммов крупы (обычно варили пшенную или гречневую кашу, приправляя ее салом) и 10 золотников соли. В середине позапрошлого века зеков неожиданно побаловали молоком и овощами. Чтобы не было цинги, им выдавали чеснок и лук.
Смотритель мог поместить арестованного в карцер. Сюда, в каменный мешок, где зимой вода превращалась в лед, попадали за нарушение тюремного режима, грубость и драки. Ни коек, ни нар здесь не было, приходилось спать на холодном полу. В обед давали лишь ломоть хлеба, да кружку кипятка.
По утрам над острогом плыл колокольный звон. Он возвещал побудку. Вскоре после этого смотритель обходил камеры, пересчитывал узников, стучал молотком по решеткам, проверяя их крепость. Периодически устраивались обыски. За хранение запрещенных предметов тоже можно было угодить в карцер.
День заключенного заканчивался вторым обходом. Снова перекличка, снова проверка надежности решеток и замков на дверях. И снова звонил колокол, возвещая, что свобода стала чуть-чуть ближе…
Когда отсидка казалась лафой
Поначалу все арестованные вне зависимости от вменяемых им в вину статей Уголовного уложения содержались вместе. Но в 1842 году Николай I повелел разделить заключенных по четырем разрядам. Уголовников теперь надлежало помещать к уголовникам, политических – к политическим, должников – к таким же, как они, разорившимся мещанам и купцам. Для пересыльных начали строить отдельный барак.
В это же время, кстати, появились и камеры-одиночки. Как говорилось в царском указе, «для особо опасных государственных преступников». К ним относились те, кто «замышлял заговор против существующего строя», убийцы и насильники. Однако срок пребывания в одиночках ограничивался полутора годами.
До 90-х годов позапрошлого века основную массу заключенных составляли уголовники, которым «светили» либо виселица, либо каторга. Но вскоре убийц и разбойников потеснили революционеры всех мастей. Сначала это были члены марксистских кружков. Их было столько, что начальник тюрьмы был вынужден направить прошение в вышестоящие инстанции с просьбой разрешить построить во дворе острога три новых барака.
Однако режим содержания был достаточно либеральным. Арестантам можно было гулять по двору до захода солнца, они устраивали концерты, чаепития, митинги. Кому такая отсидка лафой не покажется?
За Семашко отдувались все
В 1905 году тюремным старостой был избран Николай Семашко. Арестанты надеялись, что пользовавшийся авторитетом среди них самих и тюремного начальства будущий нарком здравоохранения станет их надеждой и опорой. Но, увы, вышло все по-другому.
Существуют две версии падения авторитета тюремного старосты. Согласно одной из них, Семашко возомнил себя вождем всех времен и народов (он действительно был очень самолюбив), а согласно другой, ему дали банальную взятку. Так или не так, установить уже невозможно. Фактически же Семашко поспособствовал бежать из острога латышу В. Левниексу.
Побег был успешным. За это отдувались все: и политические заключенные, и уголовники. Прогулки без вооруженных охранников с собаками начальник тюремного замка отменил вообще, митинги и чаепития запрещались, за исполнение революционных песен тюремных солистов помещали в карцер, а свидания с родными ограничили во времени. Кто-то из заключенных после этого плюнул Семашко в лицо, назвав его негодяем и предателем. Биографы наркома здравоохранения об этом при застое, естественно, умалчивали.
Но прошло два года, революционный пыл поутих, и режим в остроге снова помягчел. Здесь даже выпускался рукописный журнал под названием «Тополь». Снова двери днем камер открывались настежь, можно было беспрепятственно навестить друзей, выпить с ними чаю или чего-нибудь покрепче. За целковый охранники приносили из соседней лавки и вино, и водку, и фрукты. Ну чем, спрашивается, не курорт?
В 1914 году, когда началась Первая мировая война, всех обитателей острога в спешном порядке переселили в новое здание тюрьмы на Арзамасском шоссе. Их места заняли германские и австрийские военнопленные.
Пламя красного террора
С октября 1917 года острог пустовал. Но после того, как большевики объявили о начале красного террора, камеры снова заполнились. Правда, уже совсем другим контингентом - бывшими царскими офицерами, представителями дворянства, купцами, банкирами. Их в 1918 году доставляли сюда группами по 20-30 человек, многих затем здесь же и расстреливали.
Кровь отмыли новые хозяева острога. Эта нелегкая работа выпала на долю рабочих мастерских Нижегородской стрелковой дивизии. Они в 1929 году передали здание аптекоуправлению.
В наши дни острог стал музеем. Только вот как быть с площадью Свободы? Всю дорогу она не была свободной от насилия. Может, лучше вернуть ей прежнее название – Острожная?
Неизвестный автор.
В дореволюционном Нижегородском остроге жизнь была, чуть ли не как на курорте. Только под замком и охраной.
«Хозрасчет» в «казенном доме»
Первый острог появился в Нижнем в год основания города, в 1221 году. Преступники содержались в обычной рубленой избе, правда, окруженной со всех сторон высоченным забором с заостренными кольями. Находилась она там, где сейчас высится Ивановская башня кремля.
«Тати» и «душегубы» отделялись от преступников рангом пониже. Самых опасных, склонных к побегу, заковывали в цепи, а иной раз сажали в железные клетки, в какой в Первопрестольную доставили пойманного Емельяна Пугачева..
«Казенные дома» в старину, выражаясь современным языком, были «на хозрасчете». Тем, у кого имелись родственники или друзья, голодать не приходилось, а вот если никого близких не было, - тут хоть «караул» кричи. Таких тюремных сидельцев, скованных одной цепью, периодически выпускали на волю под присмотром стрельцов, и они канючили на паперти:
- Подайте, люди добрые!
Самое любопытное, что это не было «инициативой» местных властей. Царь Федор Алексеевич своим высочайшим указом узаконил тюремный «хозрасчет». Потом передумал, повелел городским воеводам обеспечивать кормежку колодников. А воеводы государево повеление то и дело нарушали. Это касается и нижегородского градоначальника Василия Коржбока-Столпина. Десятки голодных, одетых в рубища, бренчали своими цепями и умоляли о помощи, пытаясь вызвать сострадание нижегородцев.
При всем при этом Коржбок-Столпин был человеком предприимчивым. О себе ни в коем случае не забывал. В 1627 году позаботился и о собственном кармане: половина собранного подаяния доставалась ему. Когда царю донесли о злоупотреблениях воеводы, он только слегка его пожурил.
В 1711 году Петр I издал указ, согласно которому выпускать из тюрем узников, дабы они просили милостыню, строго воспрещалось. Виновных ждала каторга. Однако и этот указ не исполнялся. Вплоть до 1767 года, когда благотворительные пожертвования арестантам стали использовать для закупки продовольствия и одежды.
Рубленую избу-тюрьму сменила в Нижнем каменная темница. Она тоже была построена на территории кремля. Но сюда в первой половине ХVIII века попадали только по большому блату – в основном местная знать, подозреваемая в мздоимстве, а также проворовавшиеся торговцы и купцы, которые вовремя не платили долг ростовщикам. Их отправляли не на каторгу, а «на исправление» в Балахну, на соляные промыслы. И порой новоиспеченные солевары находились там пожизненно. Так, одного из разорившихся торговцев, Ивана Бударина, приговорили к работам на варницах на срок... 120 лет, 6 месяцев, 11 дней и 10 часов.
В 1823 году закончилось строительство острога на улице Овражной – теперь это площадь Свободы. И арестанты, как и тюремные начальники, были весьма довольны: условия содержания и работы здесь были куда лучше, чем раньше. В мае 1826 года флигель-адъютант Мансуров докладывал государю, что новая тюрьма «вмещает в себя с большой удобностью военных и гражданских арестантов и, сверх того, проходящие партии ссыльных в Сибирь».
Но «удобность» вскоре сменилась теснотой. Если весной 1826 года в остроге было 70 заключенных, то после суда над декабристами, здесь постоянно находилось не менее 280 человек. Ссыльные, чей маршрут пролегал в Сибирь, никак не могли миновать Нижний Новгород. Как и в нынешних тюрьмах, этапникам приходилось спать по очереди.
Приговор: пожизненное заключение
Начальник тюремного замка в городском табеле о рангах занимал место в первой пятерке. Он не подчинялся никому, кроме губернатора. В его команду входили смотритель и смотрительница (среди арестантов были и женщины), священник, врач, надзиратели, прачки, кухарки и другая обслуга. В тюрьме даже была своя школа. Занятия в ней в обязательном порядке посещали малолетки. Они учились грамоте, арифметике и Закону Божьему, осваивали навыки чистописания.
Смотрителя боялись больше, чем начальника острога. Он находился здесь постоянно, то есть, по сути дела, был приговорен к пожизненному заключению. Но в то же время смотритель олицетворялся с кормильцем, поскольку обеспечивал тюрьму провизией. И, как раньше, с голоду арестанты не умирали. Их рацион включал в себя в начале ХIХ века полтора килограмма хлеба в сутки, фунт мяса, 100 граммов крупы (обычно варили пшенную или гречневую кашу, приправляя ее салом) и 10 золотников соли. В середине позапрошлого века зеков неожиданно побаловали молоком и овощами. Чтобы не было цинги, им выдавали чеснок и лук.
Смотритель мог поместить арестованного в карцер. Сюда, в каменный мешок, где зимой вода превращалась в лед, попадали за нарушение тюремного режима, грубость и драки. Ни коек, ни нар здесь не было, приходилось спать на холодном полу. В обед давали лишь ломоть хлеба, да кружку кипятка.
По утрам над острогом плыл колокольный звон. Он возвещал побудку. Вскоре после этого смотритель обходил камеры, пересчитывал узников, стучал молотком по решеткам, проверяя их крепость. Периодически устраивались обыски. За хранение запрещенных предметов тоже можно было угодить в карцер.
День заключенного заканчивался вторым обходом. Снова перекличка, снова проверка надежности решеток и замков на дверях. И снова звонил колокол, возвещая, что свобода стала чуть-чуть ближе…
Когда отсидка казалась лафой
Поначалу все арестованные вне зависимости от вменяемых им в вину статей Уголовного уложения содержались вместе. Но в 1842 году Николай I повелел разделить заключенных по четырем разрядам. Уголовников теперь надлежало помещать к уголовникам, политических – к политическим, должников – к таким же, как они, разорившимся мещанам и купцам. Для пересыльных начали строить отдельный барак.
В это же время, кстати, появились и камеры-одиночки. Как говорилось в царском указе, «для особо опасных государственных преступников». К ним относились те, кто «замышлял заговор против существующего строя», убийцы и насильники. Однако срок пребывания в одиночках ограничивался полутора годами.
До 90-х годов позапрошлого века основную массу заключенных составляли уголовники, которым «светили» либо виселица, либо каторга. Но вскоре убийц и разбойников потеснили революционеры всех мастей. Сначала это были члены марксистских кружков. Их было столько, что начальник тюрьмы был вынужден направить прошение в вышестоящие инстанции с просьбой разрешить построить во дворе острога три новых барака.
Однако режим содержания был достаточно либеральным. Арестантам можно было гулять по двору до захода солнца, они устраивали концерты, чаепития, митинги. Кому такая отсидка лафой не покажется?
За Семашко отдувались все
В 1905 году тюремным старостой был избран Николай Семашко. Арестанты надеялись, что пользовавшийся авторитетом среди них самих и тюремного начальства будущий нарком здравоохранения станет их надеждой и опорой. Но, увы, вышло все по-другому.
Существуют две версии падения авторитета тюремного старосты. Согласно одной из них, Семашко возомнил себя вождем всех времен и народов (он действительно был очень самолюбив), а согласно другой, ему дали банальную взятку. Так или не так, установить уже невозможно. Фактически же Семашко поспособствовал бежать из острога латышу В. Левниексу.
Побег был успешным. За это отдувались все: и политические заключенные, и уголовники. Прогулки без вооруженных охранников с собаками начальник тюремного замка отменил вообще, митинги и чаепития запрещались, за исполнение революционных песен тюремных солистов помещали в карцер, а свидания с родными ограничили во времени. Кто-то из заключенных после этого плюнул Семашко в лицо, назвав его негодяем и предателем. Биографы наркома здравоохранения об этом при застое, естественно, умалчивали.
Но прошло два года, революционный пыл поутих, и режим в остроге снова помягчел. Здесь даже выпускался рукописный журнал под названием «Тополь». Снова двери днем камер открывались настежь, можно было беспрепятственно навестить друзей, выпить с ними чаю или чего-нибудь покрепче. За целковый охранники приносили из соседней лавки и вино, и водку, и фрукты. Ну чем, спрашивается, не курорт?
В 1914 году, когда началась Первая мировая война, всех обитателей острога в спешном порядке переселили в новое здание тюрьмы на Арзамасском шоссе. Их места заняли германские и австрийские военнопленные.
Пламя красного террора
С октября 1917 года острог пустовал. Но после того, как большевики объявили о начале красного террора, камеры снова заполнились. Правда, уже совсем другим контингентом - бывшими царскими офицерами, представителями дворянства, купцами, банкирами. Их в 1918 году доставляли сюда группами по 20-30 человек, многих затем здесь же и расстреливали.
Кровь отмыли новые хозяева острога. Эта нелегкая работа выпала на долю рабочих мастерских Нижегородской стрелковой дивизии. Они в 1929 году передали здание аптекоуправлению.
В наши дни острог стал музеем. Только вот как быть с площадью Свободы? Всю дорогу она не была свободной от насилия. Может, лучше вернуть ей прежнее название – Острожная?
Новые комментарии