Былое
В Арзамасском поместье отца аграрной реформы Столыпина крестьяне сразу же поняли, что она обречена, а фермерство по западному образцу в России не приживется.
В конце ноября «великой столыпинской реформе» исполняется сто пять лет. Она началась с указа со скромным названием «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования». Однако этот указ, словно многотонный заряд тротила, взорвал страну, разделил ее на два лагеря и стал прелюдией раздора и гражданской войны.
«Сфинкс, не разгаданный до гроба»
Сегодня историки, политики и экономисты на все лады поют осанны царскскому премьер-министру, убитому в результате заговора. Ему ставят памятники. Кто-то даже примерил к борцу-реформатору слова Вяземского «Сфинкс, не разгаданный до гроба», хотя поэт отозвался так об императоре Александре I.
Насчет сфинкса - конечно же, перебор. Столыпин не был загадкой. Его поняли сразу: честолюбивый и очень мстительный человек. И называли вешателем. Кстати, было за что. После того, как террористы взорвали его дачу на Аптекарском острове, в результате чего погибло 27 человек, а сын и дочь Петра Аркадьевича получили тяжелые ранения, по настоянию разгневанного премьера был принят указ о военно-полевых судах. Они выносили приговор «по совершению преступного деяния без надобности расследования». Злоумышленника, задержанного с оружием в руках, ждали либо пуля, либо петля. И только совсем немногие попадали на каторгу. «Да, я схватил революцию за глотку и кончу тем, что задушу ее», - заявлял он по случаю и без. И все это было наглядным пособием для большевиков, которые спустя 12 лет провозгласили красный террор.
Весьма характерный пример. Каждый использует наследие Столыпина в собственных интересах. Одним нужно набрать политический вес, другие хотят показать себя знатоками экономики, третьи просто, как попугаи, повторяют то, что уже сказано. Они рассуждают так: если говорят об этом такие-то и такие авторитеты, то все правильно, сомневаться не стоит.
А сомневаться все-таки надо
Столыпину прочил блестящее научное поприще не кто иной, как Дмитрий Менделеев. Но он пошел другим путем. Начал с личных проблем. Женился на невесте своего старшего брата, погибшего на дуэли. Сам стрелялся с его убийцей, был ранен в руку. Из-за этого долго не продвигался по служебной лестнице, занимая смешную должность помощника столоначальника в Министерстве государственных имуществ. Лишь в 40 лет стал гродненским губернатором. Но – ненадолго. Спустя год, в 1903-м, его переводят в Саратов. На такую же должность.
В Гродно и Саратове Столыпин делает первые попытки ввести частную собственность на землю в крестьянской среде. Но реализовать эту программу, хотя и не в полной мере, ему удалось лишь тогда, когда он занял пост российского премьера.
Тут вполне закономерен вопрос: можно ли рассматривать Столыпина как генератора идей? Первый же его биограф, Александр Изгоев, ответил однозначно: нет. «У Столыпина был сильный ум, - писал он, - но это был какой-то ум второго сорта, лишенный углубления и смешанный с мелкой хитростью и лукавством».
Изгоев хорошо знал объект своих исследований. Столыпинская реформа столыпинской, по сути дела, никогда не была. Проект этот разработала в начале 1906 года группа чиновников во главе с премьером, графом Витте. Но Витте вскоре ушел в отставку, и Столыпин продолжил то, что собирался сделать его предшественник.
Цель реформы состояла в том, чтобы разрушить крестьянскую общину, которая арендовала землю у ее собственника. Это был пережиток феодализма. Но очень удобный пережиток для самодержавия. По давней традиции власти налоги взимались не с каждого крестьянина, а с общины в целом, внутри же нее подати раскладывались «по справедливости», то есть по едокам. Но эта уравниловка становилась тормозом на пути развития рынка. Крестьянин не был заинтересован в производстве товарной продукции.
Витте, а затем и Столыпин ратовали за создание класса фермеров по западному образцу. С ноября 1906 года крестьянин мог выйти из общины. Он либо оставался жить на старом месте, но в этом случае его земли сводились в отдельный участок – отруб, либо выезжал на хутор. Для выкупа земли у государства и общины можно было получить ссуду в Крестьянском банке с рассрочкой на 50 лет. Дополнительные льготы касались тех, кто переселялся в Сибирь и на Дальний Восток.
Что же дала реформа? Называются такие цифры: с 1906 по 1914 год переселилось 3 миллиона человек, а если считать вместе с семьями, - около 15 миллионов. Примерно 9 миллионов крестьян стали собственниками земли, а урожайность в их хозяйствах на 15 процентов была выше средней.
Таким образом, фермеры-кулаки вроде бы появились. Но они были и раньше, теперь же их зарегистрировали официально. Потом, когда большевики станут изымать хлеб в деревне, они поймут, какую неоценимую услугу оказал им Петр Аркадьевич.
А Столыпин, насаждая в деревне капиталистические отношения, преследовал совсем другую цель. Он боролся с революционерами. 1905-й год наглядно показал, что община – это организация, вполне подготовленная к борьбе. Крестьяне шли громить помещичьи усадьбы «всем миром», а рассредоточенные по хуторам, они уже не смогут объединиться и поднимать мятежи. Да и надо ли это свободному фермеру?
Но что должно было появиться на месте разрушенной общины? Тут мнения наших политологов и экономистов порой расходятся. Класс процветающих фермеров, - утверждают одни. Сельский капитализм, - говорят другие. Но никто почему-то не допускает мысли о том, что аграрная реформа стала прелюдией 1917 года. То есть, Столыпин его и спровоцировал. Лидер партии кадетов Павел Милюков прямо предупреждал: премьер играет с огнем, насильственная ломка крестьянских общин «будет революционизировать массы больше, чем что-либо другое, ибо вызовет социальную борьбу богатых и бедных в самых злобных формах».
Любопытно, что бесперспективность реформ первыми осознали крестьяне в имениях самого Столыпина в Арзамасском и Сергачском уездах. «Я владею земельным наделом на 5 душ и нахожу закрепление за собой этого участка без права на дополнительный крайне нежелательным и нарушающим интересы крестьян, - писал один из жителей села Анненково Арзамасского уезда в январе 1907 года в редакцию «Нижегородской газеты». - Через пять-шесть лет семья моя прирастет, в ней будет уже не 5, а 6-7, а то и больше душ, значит, такое закрепление кроме убытка мне ничего не принесет. Если же я, допустим, возьму и заплачу за излишек земли, то где ее будут брать остальные? Станут просить ее у меня в аренду? А я возьму да повышу плату. Следовательно, от нового законодательства никакого облегчения бедняку нет».
В 1909 году Столыпин продал свое имение в Анненкове Крестьянскому банку. Банковские служащие перед тем, как оформить сделку, побывали в селе. Вот что говорилось в их отчете о командировке: «По ликвидационному плану имение разбито на 4 участка. Первый разделен на три поселка с 30 отрубами и на 12 хуторских участков, причем каждому поселку отведен лес и общее владение. Второй, третий и четвертый участки разбиты на 15, 6 и 2 отруба без переселения. В двух поселках построились 9 домохозяев. Избы в большинстве пока еще без надворных построек. В третьем поселке живет только один покупщик и также на отрубе. Он произвел посевы вики и клевера, урожай шведского овса дал ему по 130 пудов с десятины.
Но те, кто выделяется из общины на отруба, нередко становятся объектом ненависти своих соседей. «Колом их надо лечить», - заметил в разговоре с нами крестьянин Л. В период с октября 1907-го по март 1909-го года зарегистрировано 4 поджога в хозяйствах отрубщиков, 11 избиений и одно убийство.
Следует также отрешится от неверного представления, будто на отруба выходят лишь «крепкие мужики». Землеустроительные комиссии предпочитали не возиться с домохозяевами, а разбивали на отруба всех поголовно. Крестьяне же сопротивляются реформе не только по невежеству, но и руководствуясь здравыми житейскими соображениями. Земледелие очень зависит от капризов погоды. Имея полосы в разных частях общественного надела, крестьянин обеспечивал себе ежегодный средний урожай. В засушливый год его выручали полосы в низинах, в дождливый – на взгорках. Получив же закрепленный надел в одном отрубе, он невольно оказывается во власти стихии. И в первый же засушливый год многие, у кого отруб был на высоком месте, разорились…».
В конце своего отчета служащие банка делают вывод: «Хутора в Арзамасском уезде, как нам представляется, могут прижиться лишь с большим трудом. У отрубов несколько больше перспектив, но и тут очень много проблем, кои решать необходимо на государственном уровне, и, прежде всего, нужно хорошо продумать порядок и источники финансирования аграрной программы».
Столыпинская реформа провалилась. Она была слишком абстрактной и непонятной для крестьянства. Да и не только для него. Против реформы выступили совершенно разные слои общества. Царь и его окружение не желали разрушения общины – она служила монархии. Поместное дворянство не хотело забывать своих вековых привилегий, а главное - делиться излишками земли. Переселение на хутора не понравилось женщинам – им не с кем стало общаться. Революционеры в лице кулаков теряли своих активных сторонников…
На этом фоне Столыпин не выглядит Дон-Кихотом, сражающимся с ветряными мельницами. Он, скорее, напоминает брандмейстера, вызванного для того, чтобы срочно ликвидировать очаг возгорания, но вместо этого подливает в огонь бензин и одновременно играет на скрипке, отвлекая внимание от бушующего пожара. Уже упоминавшийся Павел Милюков, упрекая отца аграрной реформы в недооценке возможностей парламентаризма, писал: «Великая Россия, вместо того пути демократических реформ, на которые звала подлинная, без кавычек, русская общественность, была направлена на путь великих потрясений – услужливыми руками царедворца и честолюбца».
Новые комментарии