ПРИТОН РАЗВРАТА
«Все то, что происходило в старину, когда гульба на Нижегородской ярмарке доходила до полной разнузданности, в настоящее время отошло в область преданий».
Александр Мельников. «Очерки бытовой истории Нижегородской ярмарки (1847 – 1917 гг.)».
«В нашем обществе для того, чтобы предаваться разврату, тушат свет разума вином, табаком, морфием».
Лев Толстой.
«Пьют и едят все люди, но пьянствуют и обжорствуют только дикари».
Виссарион Белинский.
Сто с лишним лет назад ярмарочный сезон ознаменовался в Нижнем Новгороде гульбой такого размаха, которого здесь еще не знали.
Ярмарка как притон разврата
190 лет назад Всероссийская ярмарка переехала из Макарьева в Нижний Новгород. Так повелел император Александр I после того, как страшный пожар уничтожил все строения у Макарьевского монастыря. Этот указ был подписан в последний день февраля (по новому стилю) 1817 года.
Своими ярмарками Нижегородчина известна еще с 1524 года. Царь Василий Иванович, воспользовавшись тем, что татары ограбили русских купцов на Арском поле возле Казани, учредил ярмарку в Васильсурске. Но место было выбрано им неудачно. Пограничный Васильсурск часто становился ареной военных действий, и в 1641 году царь Алексей Михайлович перенес ярмарку в Макарьев. И она пользовалась огромной популярностью, здесь торговали купцы со всей России. Было построено полторы тысячи казенных помещений и почти две тысячи лавок. Если в конце XVII века привоз товаров в Макарьев составлял 80 тысяч рублей, то спустя сто лет – 30 миллионов.
Но была одна проблема, которую никак не удавалось решить. Места для Всероссийской ярмарки было крайне мало, к тому же Волга постоянно подтопляла берег. И когда «красный петух» всласть погулял по ярмарке,
превращая в пепел все и вся, канцлер Н. Румянцев высказал Александру I по этому поводу такие соображения: «Ярмарку прилично поставить у самого Нижнего Новгорода и не трудно то предвидеть, что сей город оною возведен будет в степень третьей государственной столицы».
«Процветающая особа»
Ярмарку по первоначальному проекту А. Диго и И. Пуадебарда решено было разместить на левом берегу Оки, но этот проект был отклонен Комитетом строений и гидравлических работ. Его глава, Августин Бетанкур, сам взялся за проектирование ярмарочного ансамбля. Уже 3 ноября 1817 года он представил в Комитет министров свои эскизы.
- Я хочу создать лучший в Европе торговый комплекс, - сказал архитектор. – Этим я думаю оказать истинную заслугу России.
Строительная площадка была перенесена ближе к Кунавинской слободе. Бетанкур привлек к работе лучших архитекторов и инженеров: Петра Готмана, Рафаила Баусу, Ивана Ефимова, Антона Леера, Якима Эспехо. И уже в 1822 году ярмарка насчитывала 30 тысяч лавок и балаганов. Был освящен Спасский староярмарочный собор – монументальное сооружение высотой 35 метров. Росписи внутри него выполнил основатель школы живописи в Арзамасе Александр Ступин. Позже появились армянская церковь, татарская мечеть и собор Александра Невского, спроектированный Робертом Килевейном. В 1890 году был построен Главный ярмарочный дом. Несколько раньше – ярмарочные театр и цирк, плакшоутный мост и водопровод, столовые и чайные, больница. Под всей территорией обширного торжища была сооружена канализация для спуска сточных вод. Эта канализация была первой в Европе, хотя и не образцово-показательной: нечистоты сбрасывались непосредственно в Оку.
Известный в то время литератор В. Соллогуб назвал Нижегородскую ярмарку «процветающей особой». Он писал: «Тут решается благоденствие народов, тут ключ наших русских сокровищ». И действительно, ярмарку ежедневно посещало 200-300 тысяч человек. Это было солидное достижение, так как население Нижнего Новгорода в середине позапрошлого века не превышало 40 тысяч человек, а в Москве тогда проживало 370 тысяч. Товарооборот ярмарки составлял 60 процентов общей стоимости товарооборота России. С 1852 по 1860 год он возрос вдвое (с 52 до 102 миллионов рублей), а к концу 1881 года достиг максимума – 246 миллионов.
«Волшебный городок». А нужен ли он?
Популярный беллетрист, уроженец Нижнего Новгорода Петр Боборыкин посвятил ярмарке два письма из трех, опубликованных в 1865 году в журнале «Библиотека для чтения». «Ярмарка на плоской стреле кажется волшебным городком, - писал он, - посредине правильные линии каменных рядов, собор, мечеть, китайские крыши, каналы, ряд каких-то белых башенок по продольным направлениям. А кругом, и по берегу, и по каналам, влево и вправо, пестрейшая масса балаганов, трактиров, сараев, складов, горы вьюков…По реке, обступая мост, лес мачт, флаги, трубы, кормы, раскрашенные всякой пестротой, расшивы, тихвинки, коноводные машины… Ко всему этому несмолкаемый, трескучий, чисто ярмарочный гул».
Но дальше Боборыкин резко менял тональность. По его мнению, Нижний Новгород от того, что здесь находится ярмарка, не только ничего не приобретает, а наоборот, многое теряет. «Ярмарке вовсе не нужен город, - утверждал Боборыкин, - она может существовать помимо Нижнего. В ярмарочное время скорее город служит пригородом ярмарки. Что она дает? Можно без обиняков ответить, что она отнимает многое, и дает все такие вещи, без которых он, право, мог бы обойтись. Ярмарка обессцвечивает городскую торговлю. Нижегородец ждет ее в чаянии купить все лучшее, найти в ярмарочных рядах разные диковинки. А выходит на проверку что же? Самый плохонький товар продают втридорога. Все лишние деньги и лишнее время идут на ярмарку и там остаются. Для Нижнего, собственно, ярмарка едва ли приносит существенную пользу. Земское его преуспеяние вряд ли в сильной степени поколеблется оттого, если б нижегородская ярмарка потеряла свое прежнее значение».
Главным вредом для города Боборыкин считал картежные игры, продажу вина и водки, которых привозили сюда до ста тысяч ведер, и ничем не прикрытый разврат. «По модной линии на парных дрожках разъезжают разодетые во все цвета радуги одалиски ярмарочных гаремов, - писал он. – По бульвару пробегают также дешевые петербургские камелии, воспользовавшиеся удобствами железной дороги… В трактире Бубнова гудит хор певиц и певцов неизвестно какого происхождения… Завывают шарманки, бурлят цыгане. У Затыкевича жесткий канкан, нараспашку гуляет и тяжелая купеческая пазуха, и приказной вицмундир, и заезжий помещик, урвавшийся от дражайшей супружницы». И далее автор приводит такие цифры. На ярмарке в 1864 году работало 711 проституток. Из них 74 заболели сифилисом. Сколько мужчин заразили они, такой статистики в ярмарочной больнице не велось.
А вот сколько преступлений фиксировалось здесь, известно. В 1876 году, к примеру, с 15 июля по 10 сентября 154 ярмарочных стража порядка занимались расследованием 42 обычных краж и 42 краж со взломом, 8 умышленных поджогов, 5 грабежей, 3 мошенничества и столько же нанесения тяжких телесных повреждений и недозволенной карточной игры. За пьяные драки, «слишком скорую езду и курение в присутственных местах» наказанию было подвергнуто 1139 человек. Полицейские нашли также 7 мертвых тел. Их отправили в морг, записав в сопроводиловке, что умершие лишились жизни «от перепоя» или в результате «несчастного случая». Квалифицировать это как убийства никто не хотел. Уж больно много мороки.
«Дамы при ресторане»
Больше всего на ярмарке славился ресторан Никиты Егорова, которого нижегородские газеты называли «жрецом кулинарного искусства». «Его ресторан, - писал Боборыкин, - снаружи имеет вид более европейский, чем обыкновенные трактиры». Но тут же констатирует: «Внутри отделка тоже не трактирная, но с каждым годом заведение Егорова делается все грязнее и грязнее. Вероятно, хозяин его повторит собою обыкновенную историю развития всех русских промышленников. Сначала хорошо, а потом спустя рукава».
Так оно и вышло, в конце концов. Вскоре возле театра появился конкурент ресторации Никиты Егорова – ресторан москвича Мореля. Потом потеснили самоучку-буфетчика рестораны «Россия», «Германия», «Повар», «Эрмитаж», «Аполло». Каждый из них имел свой хор. В «Германии» исполнялись тирольские песни, в «России» – исключительно русские, в «Поваре» и «Аполло» – цыганские. «Эрмитаж» привлекал посетителей хором «сибирских бродяг».
Основную массу хористов составляли женщины: арфистки, шансонетки и просто «дамы при ресторане», то есть обычные проститутки, хотя и арфистки, и шансонетки обычно работали на два фронта. И перебирали струны, и выходили на эстраду, и ублажали богатых клиентов. Им платили процент из заказанных дорогих напитков и блюд.
Но все эти увеселения многим были не по карману. Как не по карману и многие товары, которые здесь продавались. С 1881 года товарооборот ярмарки стал стремительно падать. В 1893 году он составил 152,4 миллиона рублей, в 1902-м – 144 миллиона рублей. Это объяснялось тем, что упала покупательная способность населения, и перенесением сделок по купле-продаже в места непосредственного их производства.
В последний раз нижегородская ярмарка подняла свои флаги в 1929 году. В следующем году она была закрыта. Ярмарка стала «социально-чуждой» для нового общества, которое, кстати, тоже по историческим меркам просуществовало не очень-то долго.
Заодно и помоемся
После переноса в Нижний Макарьевской ярмарки увеселения на этом торжище носили весьма незамысловатый характер. Они ограничивались «лубочными комедиями» и «механическими представлениями» господина Маджио из Венеции – сменяющими друг друга, как в калейдоскопе, картинками (это был прообраз будущего кинематографа). Работали также балаганы с кукольными «фантасмагориями», свое мастерство демонстрировали канатоходцы, дрессировщики, фокусники. Люди состоятельные могли посетить «ресторацию», для остальных были открыты трактиры.
Но приток товаров и заезжих купцов, участившиеся грабежи и дебоши вызвали у властей предержащих необходимость уделить проблемам досуга больше внимания. К началу прошлого столетия «культурно-развлекательная» сфера ярмарочной жизни включала уже 9 перворазрядных ресторанов, 45 трактиров, 49 кухмистерских, 13 пивных, театр и цирк братьев Никитиных. Только на синематограф было истрачено 10 тысяч рублей. Народ валом валил на Самокаты, чтобы посмотреть картины о войне буров с англичанами, о переправе конницы через реку и об игре в снежки.
Эту «культурно-развлекательную» площадь с балаганами и каруселями Владимир Гиляровский окрестил «гнездом разврата». «Редко трезвый решался сунуться в это волчье логово, всегда буйное, пьяное, - писал он. – Зато вся уголовщина, сбегавшая отовсюду на ярмарку, чувствовала себя здесь дома».
«Гнездо разврата» немыслимо было без бань, гостиниц и «номерных заведений», которых насчитывалось в общей сложности аж 112. Это были, по сути дела, публичные дома, хотя и рестораны с трактирами тоже не брезговали поставкой «живого товара». В «Кратком очерке проституции на Нижегородской ярмарке в царское время», опубликованном в 1932 году в «Нижегородском медицинском журнале», его автор, Николай Торсуев, писал о том, что в 1889 году Нижний Новгород по количеству «зарегистрированных публичных женщин» занимал четвертое место после Москвы, Петербурга и Варшавы. Назывались и причины бурного роста проституции – «разгул купечества, алкоголь, атмосфера искусственного веселья».
Н. Торсуев сообщал о том, что рост венерических заболеваний в городе заставил местные власти еще в 1844 году создать «комитет для ограничения любострастной болезни». Потом его переименовали во «врачебно-полицейский комитет» и он просуществовал вплоть до 1917 года. Были созданы картотека проституток и обширный архив, где хранилось 15 тысяч фотографий «гулящих девок». Примерно 300 из них обслуживали состоятельных господ в парных и банях «с отдельными апартаментами». Видимо, тогда и родилась поговорка: «Идем в баню, заодно и помоемся».
Но тогда в городе руководствовались «Правилами по надзору за публичными женщинами». Им вменялось в обязанность «каждый день принимать ванну, вести себя как можно скромнее, не выказываться из окон в неблагопристойном виде».
Заботились и о клиентах домов терпимости. В 1890 году в Нижегородском кавалерийском училище вышел приказ, в котором определялась очередность посещения этих заведений. Каждый, кто побывал там, должен был пройти медицинский осмотр. «Юнкера, - гласил приказ, - во время отпуска для совокупления должны соблюдать порядок и тишину, плата за один визит - 1 рубль 25 копеек, допускается на эти деньги совокупиться только один раз и в течение не более получаса времени, при этом юнкера должны помнить, что более позорного долга, как в доме терпимости, не существует».
В ЯРМОРОЧНЫХ РЕСТОРАНАХ ВСЕ БЫЛО ПРОЩЕ. На обедах здесь играл оркестр Степана Рябова, а пели хоры – то цыганский, то венгерский, чаще же русский. Последний пользовался особой любовью. Содержательница его, Анна Захаровна, была в почете у гуляющего купечества. Она могла порекомендовать разгуляям ту или иную хористку – в зависимости от его вкуса. А певица исполняла всякий приказ Анны Захаровны – это было обозначено в условиях контракта.
Но купцов больше интересовали иностранки. Николай Рябушкин заплатил за француженку Фажетт 200 тысяч рублей, подарил ей колье с жемчугом и бриллиантом за 10 тысяч. В то время рабочий-металлист получал 50 копеек в день.
Самые разнузданные свои оргии Рябушинский устривал на собственной даче «Черный лебедь». Эта дача была украшена коллекцией отравленных стрел из Новой Гвинеи. В случае отказа участвовать в оргии женщину ждала смерть от яда.
«Плачу за бесчестье»
«Дикое пьянство, озорство, необузданный разгул, невероятные скандалы были обычным явлением ресторанной жизни», - писал в своих мемуарах, опубликованных в 1940 году, директор Горьковского драмтеатра Н. Собольщиков-Самарин. И рассказывал о случае, свидетелем которого стал он сам. Сидевший за соседним столиком изрядно захмелевший купец обмакнул свою руку в горчицу и «залепил ею в физиономию официанта. На протесты окружающих орал: «Плачу за бесчестье!». В купце этом опознали «водяного короля» Гордея Чернова.
Чернов был ветлужским крестьянином, потом стал водоливом расшивы – так называли в старину старост барж. Неожиданно для всех разбогател. Обзавелся двумя буксирами и десятком баржей. Потом, когда занялся доставкой бакинской нефти, флот Гордея Чернова состоял уже из пяти пароходов и 50 баржей.
Но удачливый пароходчик не просыхал от пьянства. В ресторанах буйствовал, вдребезги разбивал рояли и зеркала, отбирал у музыкантов скрипки, истязая их, пока не засыпал. И неожиданно исчез, как в воду канул. Обнаружили его в…Афонском монастыре, где Чернов принял монашеский постриг. Он раскаялся во всех своих многочисленных грехах и оставил наш бренный мир, завещав часть своего огромного состояния раздать нищим.
Дым коромыслом
Каждый ярмарочный ресторан хоть чем-нибудь, но отличался от других. Прежде всего, конечно же, своими фирменными блюдами. В «России» признавали только русскую кухню, в «Германии» - западноевропейскую, в «Поваре» - татарскую. Здесь, кстати, и официантами были татары.
Вот примерное меню нижегородских купцов: сиерляжья уха, белуга в рассоле, телятина, индюшка, которую нужно было кормить грецкими орехами, расстегаи из стерляди и налтмьих печенок, поросенок с хреном, поросенок с кашей. Эти поросята откармливались в особых кормушках, в которых ноги поросят перегораживались решеткой. Делалось это для того, «чтобы он с жирку не сбрыкнул», - объяснял главный кормящий Иван Яковлевич Тестов.
Каплуны и пулярки поставлялись а Нихний из Ростова и Суздаля, а телятина – из Троицы.
Различия касались и музыкальных услад. В «России» пел хор, наряженный в костюмы бояр. В «Германии» - ее содержал некий Шаульдарт – исполнялись песни на немецком языке, а в «Поваре» и «Аполло» пели и плясали цыгане. Но всех своих конкурентов перещеголял «Эрмитаж». Сюда шли насладиться экзотикой, послушать хор «Сибирских бродяг».
И все же главной приманкой клиентов были, конечно же, не сибирские бородатые бомжи, а хорошенькие женщины – арфистки, хористки, шансонетки и просто «дамы при ресторане», то есть проститутки. Впрочем, и арфистки, и хористки с шансонетками были не прочь подработать на интимном фронте. Арфисткам в ресторане вообще не платили – они обходили публику с кружкой в руках с просьбой «подать на булавки».
Под ласкающую слух музыку посетители злачных ярмарочных заведений устраивали такие кутежи, такой дым коромыслом, что сегодня даже трудно себе представить. Официанты не успевали подавать солянку, расстегаи и пироги, подносили осетровую икру «ведрами» и «полуведрами», мороженое и сладости. Столы ломились от деликатесов: ветчины, семги, балыка, копченостей, заморских фруктов. Пили же на «разгуляе» все, что подороже, не только «долговскую очищенную» или «монопольку». Заказывали главным образом французские коньяки, яванский ром, шампанское «Вдову Клико», массандровские вина многолетней выдержки. И случалось так, что кое-кого с перепоя хватала кондрашка. Нижегородский ярмарочный генерал-губернатор Н. Огарев в своем отчете, опубликованном в 1866 году в «Нижегородских губернских ведомостях», сообщал о том, что «от пьянства на ярмарке умерло 30 человек, в том числе 9 купеческого сословия».
Запретный плод слаще
Нижегородцы тихо роптали. Это дошло до губернатора П. Унтербергера, который вступил в должность в 1895 году. И он не знал, за что хвататься. Заботы навалилось каменной глыбой: в 1896 году в Нижнем должна была проводиться Всероссийская торгово-промышленная и художественная выставка. Открыть ее планировал сам государь, а город к этому мероприятию не готов. Но даже если упущенное будет все-таки наверстано, это не грело сердце. Впечатление царя от эпохального в масштабах страны события могут быть смазаны, поскольку Нижний буквально оккупирован женщинами легкого поведения, они просто мозолят глаза. И губернатор издает распоряжение: запретить «в гостиницах, ресторанах, вообще в трактирных заведениях всех наименований и открытых для публики садах в Нижнем Новгороде и на всей площади принадлежащей городу земли содержание хоров арфисток, шансонетных певиц, венских капелл и венских оркестров». Запрет распространялся и на любую «женскую прислугу» в трактирах и ресторанах.
Таким образом, проститутки формально остались без работы. Но только формально. Они ушли в подполье. И на эти подпольные публичные дома полиция налеты не устраивала: в Уголовном уложении не было соответствующей статьи, и выходило, что хозяева этих заведений не преступают закон.
Табу на ресторанных и трактирных хористок и арфисток действовало до 1905 года. Сложившаяся в России революционная ситуация заставила власти пойти на попятную – нужно было чем-то отвлечь народ от политики. И новый губернатор К. Фредерикс снова разрешает «женские увеселения».
И тут началось что-то невообразимое. Купцы как с цепи сорвались. Два сезона подряд – в 1906-м и особенно в 1907 году – ярмарка пошла, что называется, вразнос. Газета «Нижегородский листок» с горечью констатировала: «Своеобразно воспринимаемая иногда улыбка свободы, радость светлых возможностей кружит голову и в известных слоях общества ликование освобожденной души часто выражается широких разгулом».
После сезонов 1907 и 1908 годов владельцы питейных заведений остались в большом прогаре. Загулявшие купцы не возместили всех их убытков. Забулдыги-толстосумы перебили гору посуды, изувечили дорогую мебель и нанесли тяжкие телесные повреждения нескольким официантам. Такова была горькая цена купеческим увеселениям.
Новые комментарии