~~Правдивые истории
Поэзия и стог сена
«Все они красавцы,
Все они таланты,
Всё они поэты…»
Лето подходило к концу. Через неделю в школу. Алёшка уже гото-вился к этому важному событию. Шутка ли, впереди 9 класс, весной экзаме-ны. И ещё предстояла встреча с любимым учителем литературы Димычем, так его ребята прозвали. Димыч учил Алешкин класс всего один год, но всё перевернул с ног на голову. Сколько он знал, сколько умел, и всё на совре-менной волне. Он играл на гитаре, а как пел. Наконец-то зазвучало школьное пианино, которое давно уже пылилось в кабинете истории. После уроков в затемнённом помещении класс с замиранием сердца рассматривал слайды Дали, помните там младенец с крысой во рту. Девчонки от ужаса пищали. На классных вечерах Димыч учил ребят новым для них танцам: твисту, рок – н - роллу, шейку. Это благодаря нему многие впервые услышали о Битлах. Ду-маете всё? Нет, ещё много чего принёс этот бывший филфаковец деревен-ским подросткам.
Но до школы была ещё целая неделя, последние денёчки свободы. Конечно, гитара и стихи хорошо. Но в деревне, особенно летом, и других дел много. Семья Алёшки собралась на сено. Осталось один стожок сметать. Копны отец с Алёшкой заранее свезли в одно место, где стог ставить будут. Теперь только сложить осталось сено. Отец не любил чужих помощников звать, старался всё своими силами делать. Алёшка уже третий год на стогах стоял. Уже навык имел. В этом году его даже сосед брал на такую работу. Чужие люди доверяют. Отец метал. А мать помогала, что поднесёт, что под-скребёт. Отцу, конечно, больше всех доставалось. Но вот был он - последний в этом году заход. Сборы были недолгие. Всё что нужно погрузили в крас-ный «Жигулёнок» и, айда, на покос за деревню. На переднем сидении как всегда домашняя любимица овчарка Хан.
Хотя лето закончилось, но ещё стояла жара, день был даже знойной. С утра, правда, трава долго обсыхала, и вечерело раньше. А так деньки на июльские походили. Приехали уже в полуденное время, выгрузились и сразу за работу. Каждый своим делом занялся. Хан, тот отправился по знакомым охотничьим местам промышлять. Он был охотничьей овчаркой. Без добычи из леса не приходил. Он ловил мышей, землероек, птичек. Как-то с барсуком схватился, это вам не шутки. А несколько раз приносил домой в окровавлен-ной пасти ежей. Вреда он им не причинял, принесёт и отпустит. И бегает бе-долага ёжик около дома, пока кто-нибудь его не изловит и в ближайшую ро-щицу не оттащит. Сначала отец сам стог спланировал, сено понизу разложил, а как стал стожок расти, тут Алёшкина очередь пришла, включился и он в работу. Мать спустилась в ложок. Там можно было ещё остатки малины найти, не нарвать, а так поесть. Работа спорилась. Отец, когда со своими ра-ботал, всякие байки рассказывал. Время летело незаметно, и усталость не так сказывалась. Отец мечет, Алёшка на стогу сено укладывает, топчет, мать подбирает, кучкует. Стог рос, а день укорачивался, вечер приближался. Солнце на западе уже было, всё ниже опускалось. Вот и роса уже появляться стала. Работы немного осталось, но до темноты не уложиться. Вечера шибко короткие стали, всё вроде светло было, и сразу тебе ночь нагрянула. Хан набегался и мокрый и грязный лежал возле машины, ему велели обсыхать. Ведь не садиться же в машину в таком виде. Вокруг машины валялись мыши. Это результат его охоты. Мама брезгливо от них отворачивалась. Шибко она их не уважала. Солнце село, но некоторое время ещё светло было на фоне вечерней зорьки. Темнота сгущалась. Каждый подумал:
– Не успеем, придётся, наверное, завтра вершить стог.
И вдруг опять как рассветать стало. Что это? Это был восход луны. Луна поднималась из-за леса огромная, ярко – жёлтая. Чудесная была картина. Диск луны вползал медленно на небо всё выше и выше. Становилось всё светлей. Сумасшедший хор кузнечиков оглашал начало ночи. В лесу на бо-лоте изредка, но очень громко, квакали лягушки. В деревне их почему-то было не слышно. На светлом от лунного сияния небе проступали слабые звёзды. Слышны были крики какой-то незнакомой птицы, лунные тени ло-жились от деревьев, от кустарников и от Алёшки на стогу. Ну, вот и он – по-следний навильник. Отец с Алёшкой прокричали дружно: «Ура!». Это озна-чало конец. Мама уже сидела в машине, немного замёрзла на росистом лугу. В августе вечера уже холодные. Алёшка счастливый рухнул на сено там, на макушке стога, и замер, глядя в бездонноё ночное небо, а точнее, в лицо бес-конечности и вечности. Отец любил помечтать, пофилософствовать. Он стоял внизу, задрав голову, и твердил:
– Ты смотри, смотри, Алешка, смотри и всё запоминай, впитывай в себя. Та-кое редко увидишь. В жизни таких моментов немного бывает. Вот у Фета строчки есть, как раз подходящие под эту картину:
- На стоге сена ночью
- Лицом ко тверди я лежал…
- Дальше вот подзабыл точно, но дома я найду эти стихи, прочитаю.
По небу пролетел какой-то светящийся объект, прокричала сова. Ну, всё, по-ра собираться домой, а то по росе ещё машина забуксует. Отец воткнул длинные вилы в жирный бок стога, и Алёшка сполз на них со своей верхоту-ры, а потом на землю. Сказка закончилась. Домой приехали в первом часу ночи. Вот так поработали. Ужинали, чай пили. Вспоминали, как день прошёл. Отец не забыл, нашёл на книжной полке томик Фета, полистал его и начал читать вслух:
- Земля как смутный сон немая,
- Беззвучно уносилась прочь,
- А я, как первый житель рая,
- Один в лицо увидел ночь…
Хорошо, когда в семье тебя понимают.
Ну, на этом Алёшкин Фет ещё не закончился, было продолжение.
Август позади. Начались школьные будни. Решались задачи, писались упражнения, доказывались теоремы, в общем, всё как всегда. И, конечно, не-повторимые, интереснейшие уроки литературы у Димыча. Тема тут такая пошла «Поэты Тютчевской плеяды». Читали стихи Тютчева, Фета, Полон-ского… Димыч приходил на уроки с гитарой и пел романсы на стихи замеча-тельных поэтов. В этот раз он придумал новую игру. Он спрятал сборник стихов под стол, открывал его на какой-нибудь странице и читал несколько строк. А ученики должны были определить, кто автор. Многие стихи были уже ребятам известные, и их сразу узнавали на ура. Если встречалось незна-комое стихотворение, нужно было по сюжету, по манере письма определить кто автор. И вот Алёшка слышит чудесные строчки, как далёкую музыку из того догорающего августа:
- На стоге сена ночью южной..
- Я ль нёсся к бездне полусонной…
Перед глазами всплыла картина той августовской ночи: полная луна, крик совы и он Алешка - крохотная фигурка, раскинувшая руки, как на рас-пятии, лежит он не на стоге сена, а на дне бесконечного мерцающего океана вселенной. А внизу маленькая фигурка отца. Он воскликнул так, как будто только он один и имел право узнать эти стихи, ведь они о нём:
– Я знаю, знаю… .
Димыч одобрительно кивнул головой, он и не сомневался, что Алёшка обя-зательно узнает эти строчки. А тот набрал побольше воздуха в лёгкие и начал читать:
- …И с замираньем и смятеньем
Я взором мерил глубину,
В которой с каждым я мгновеньем
Всё невозвратнее тону.
Класс замер, и, может быть, всего на мгновенье ребята увидели этот тёмный силуэт стога сена, диск луны над головой, ощутили аромат поспевшей травы. Они ведь деревенские, это им знакомо. А Алёшке так хотелось крикнуть:
– Мгновение остановись…
Кому человек нужен?
«Одним всё, а другим …?»
Колька родился на свет божий непонятно для чего, и кому это надо было. Мать его – рыжая Люська жила со своей матерью, старой уже бабкой. Замужем она никогда не была. Жили они в казённой квартире, треть дома занимали. Квартирка малюсенькая – кухонька да комната. Печку топили дровами и углём. Уголь возле школы приворовывали. Мебелишка скудная. Так, нищета, одним словом. Люська работала телятницей. Зарабатывала не-плохо. Но не было у неё тяги к красивой жизни. Её и такая жизнь, какой они жили, устраивала. К тому же она к спиртному прикладывалась. Пивцо у них дома всегда стояло. Бабёнка она была похабная в поведении своём, чем и гордилась. Мать её Степанида была маленькой тихонькой старушкой. Она свой нос ни во что не совала, принимала всё, как Бог давал. Жила себе и жи-ла никому не мешала. Была у неё ещё одна дочь Шурочка, но та мужа имела и двоих детей. Тоже жили скудновато, но это ничего. Тогда в деревне многие так жили. А Степанида была при непутёвой Люське. Нельзя её было бросать, пропасть могла бабёнка.
Тянулись дни – денёчки, Люське тогда уже тридцать восемь стукнуло. И тут она будто спохватилась, решила свой женский долг исполнить. Рожать Люська собралась. Не знаю, может, тому и другая причина была. Надеялась, что родит она, и вся жизнь по-другому пойдёт, к лучшему переменится. Кого она в отцы своему будущему ребёнку выбрала, никто не знал, мало ли у неё дружков было на ферме. Беременной срок отходила, как положено и родила вовремя. В марте мальчишка на свет божий появился. Махонькое дитя, как сама Люська и рыжий, как она. Родила Люська пацана, бабке на руки его спихнула, а сама опять в разгул пошла.
Степанида, хоть и стара уже была, но с Колькой справлялась. Чудо не свершилось, и Люськина жизнь не переменилась. Колька рос, не знал детско-го сада, мать трезвой почти не видел, так возле старой бабки дни проводил. Был он маленький, хилый, некрасивый, рыжий в рыжих веснушках, да ещё всегда и сопливый. Обидела его природа, обошла. Но было его ещё счастье, что сыт он и в тепле при бабке обитает. Горе навалило, когда ему шесть стукнуло. Люська совсем спилась. Два раза её на ферме из петли вытаскива-ли, а в третий раз не досмотрели. И стал Колька круглой сиротой. Как дальше жить? Бабка старая сама пошла к старшей дочери, да недолго там и прожила. А Колька оказался никому не нужен. Да и справиться с ним ни бабка, ни тётка уже не могли. Жил он, как хотел и никого не понимал, свободная душа. Чья там кровь в нём верх брала?
Вот и определили Кольку в детский дом. Но совсем родня от него не отказывались. Даже на лето его к себе в деревню поначалу брали. Но потом шибко он бедокурить стал. Из детского дома его после седьмого класса вы-пихнули.- С Богом!
Он сначала по городу поболтался. То приятель какой-то его приютил временно, то в подвале у деда чужого несколько месяцев жил. К зиме надо было куда-то пристраиваться. Зимы у нас холодные, это Сибирь. И подался он к тётке в деревню. Колька, точно, не подарок был. Жить он привык вольно, без всяких ограничений. Курил он с семи лет, работать его никто не приучил. Вот и говорю я: не понятно для чего он на свет появился. Никому он был не нужен, всем мешал, ни к чему хорошему приучен не был. Приехал он в де-ревню со своими городскими вольными замашками. Явился к тётке весь заросший, угрюмый. Шурка, как его увидела, так на крылечке и присела, слезу смахнула платком, всё-таки племянник, на Люську шибко похож. А мужик её Тимоха глянул на Кольку искоса:
– Что, явился, не запылился? - И во двор вышел. Он и вообще не сильно был болтливым, а тут…, было бы с кем говорить.
- Ну, раз уж приехал, пусть живёт.
Так они порешили, а там жизнь покажет, что да как. Какую мелкую работу по дому Колька делал. То дровишек тётке подколет, то за водой сходит. А всё больше с удочкой да на речку. Толку от его рыбалки ноль, а время убивает. Ну, ладно, хоть не бедокурит. Дома обстановка напряжённая. Тимоха дуется, тётка вроде как виноватая ходит. Взрыв случился, когда Колька однажды пьяный домой приплёлся. Местные пацаны – пастухи, жгли костёр, уху варили, Колька к ним прибился. А они брагу пили. И он присоединился к ним. Вот и накликал беду на свою голову.
Тимофей как ждал этой минуты. Сцепились Колька с дядькой Ти-мофеем. Пух да перья летели. Тимофей, конечно, всяко Кольку обозвал, ещё и сапогом в него пульнул. Колька тоже не молчал, но руку на дядьку не под-нял, ума хватило. Закончилась перепалка тем, что Тимофей ему прямо на дверь указал. Шурка хоть Кольку и жалела, но против мужа не пошла. Сми-ренная она была бабёнка. Выскочил Колька из дому, слёзы размусоливает по лицу своему конопатому. День пасмурный был, дождь накрапывал. Да и не день уже был, вечерело. Залез Колька на крышу сарая, там сено прошлогод-нее прело. Долго сидел на корточках, обхватив голову руками. Такая тоска на него напала. Думал он, выход искал, что ему делать, куда ему податься.
На следующий день слух по деревне пошёл, что в магазине на Центре вече-ром опять происшествие приключилось. Болтали люди добрые, что Колька рыжий из города приехал и витрину разбил. Народ знать путём ничего не знает и судачит себе разное:
- Видно, пьяный был.
- Наверное, пьяный был, за водкой лез.
- Ездют тут городские, хулиганют.
Народ версии строить горазд. Как дело это случилось, милиционер наш Григорий на месте оказался. Кольку задержал, свидетелей опросил, как положено, протокол составил. А свидетели тут же сами и объявились, искать шибко и не надо было. Один – это мальчонка, что живёт рядом с магазином, а другой свидетель – деваха с другой стороны улицы. Они в один голос подтвердили, что витрину бил Колька, сами видели, как палкой он её хлабыстнул. Ну что, тут дело ясное. Вези Григорий Кольку в район, дело за-води. Но Григорий наш мужик дотошный. До другой он правды докопался, до самой настоящей.
А дело-то так было. Приплёлся Николай понурый такой к магазину. Поздно уже было, но не все же рано спать ложатся. Вот он этого Костю пар-нишонка да Верку девчонку и приметил. Позвал их и сказал, что сейчас бу-дет витрину бить. Сигнализация сработает, народ прибежит, мент Григорий примчится, а они свидетели будут, подтвердят, что витрину он бил. Удиви-лись Коська с Веркой, отговаривают его, а он на своём стоит. Ну что тут по-делаешь, раз на человека такая блажь нашла, в тюрьму захотелось. Всё так и произошло, как Колька спланировал. И мент Григорий прибежал, и показа-ния свидетели против Кольки дали.
Но вот что Гришка выяснил. Решил Колька, что раз ему податься некуда, холодно, голодно, никому он не нужен, решил он в тюрьму идти. А что, там тепло, светло, накормят вовремя. Это же надо до такого додуматься, в тюрьме успокоение человек ищет, какая безысходность быть должна! Гришка и тот сильно ему тогда сочувствовал. Увёз он Кольку в город. Там в кутузке его действительно и накормили, и спать уложили. Подержали его немного, пока место ему не нашли в училище каком-то, в общежитие устро-или. А что дальше было, не знаю. Больше он в наших краях пока не появлял-ся. Но слабо мне верится, что после таких скитаний – мыканий он на верную дорожку встанет, да ещё без поддержки родни. Думаю, так и будет он при-бежище искать в местах не столь отдалённых. Вот и помозгуй, для чего его Люська на свет выпустила, кому он нужен? Помогай ему Бог!
Ночь Творила
(о доброй женщине Таисье К.)
Накануне Ивана Купала у нас в деревне умные люди спать не ложатся. Ум-ные люди знают, что ночь проспишь, утром не разгребёшь. Каждый год мо-лодёжь по деревне в эту ночь такое вытворяет, такое…. Нет, уж лучше ночь не поспать, подежурить, да избежать ненужных неприятностей. Но одному мало радости сидеть, глаза в темноту таращить. Вот и собираются соседи группками, спать не так хочется, сидят байки друг другу рассказывают.
В этом году три соседки с вечера собрались у дома деда Михеича: Катерина, Валюша и Верка. Почему у этого дома? Да он как раз между их домами по-серёдке и находится. У деда тут берёзы, на дрова привезённые лежат, с деся-ток будет. Вот на тех берёзинах женщины и пристроились. Дома все управи-лись, коровок подоили, молочко процедили. В ограде, где, что не так лежа-ло, всё попрятали, да и мужиков накормили, не забыли. Темнеть стало. А в эти дни долго не темнеет. Солнце село, запад неба догорал. Сначала Катюха с Валюхой пришли на дрова-то к деду. Разговор завели. Потом к ним и Ве-рунчик присоединилась. О чём разговоры-то? Да про этот день, а, вернее, про ночь эту чудесную. Каждая в своей жизни разное повидала. Опыт не ма-лый у каждой имеется. Вот и стали они вспоминать, что, где, когда творилось. Она и ночь-то недаром так называется – НОЧЬ ТВОРИЛА.
Катька махнула веткой черёмухи, она ей комаров отгоняла. Да мах-нула она на окно Михеича:
– Что-то свету у деда нет. То ли спит уже, то ли где бродит. Опять все чудеса проспит у себя в ограде. Сиди тут ему карауль, как бы, что ему не напако-стили. А ему уже немало раньше доставалось. Молодёжь любит над ним по-шутить. Лет пять назад, помните, Тимоха рябой здесь жил, потом они пере-ехали в соседнюю деревню. Ох, он и организатор был боевой. Не позавидую я тем, кто с ним теперь рядом живёт. Что они тогда деду учинили. У Михеича в ограде одежонка висела: штаны да рубаха, сохли. Он под дождь в этот день попал. А на завалинке сапоги стояли. Так вот этот Тимоха с ребятами всю его одежонку на черёмуху подвесил, на самый верх и сапоги тоже. И ещё табличку прикрепил: «Продаётся», а рядом цены в долларах указал. И ведь не поленились, на верхотуру слазили. Черёмуха, вон она какая у деда мощная, раскидистая, старая. А ловкий какой был Тимоха, и собаки на него не лаяли, за своего признавали. Полдня дед бегал вокруг дерева. Потом ма-лец Санька снял ему одёжку за мороженое, а табличку не тронул, она всё ле-то на ветру полоскалась.
Потом Верка включилась в разговор:
- А вот я, когда в девках была, я в Ельцовке жила у папы с мамой. У нас там тоже всякие случаи были. Школа у нас там была старенькая деревянная. А туалеты на улице. Берёза росла большая, слева от неё кабинка с буквой М, а справа с буквой Ж. Так оно всегда было, так привыкли. А в стороне отдель-ный туалет стоял для учителей. А после Творилы всё поперепутали. М и Ж местами поменяли, а учительский туалет вытащили на самую середину про-езжей дороги. Это надо, такую тяжесть двигали, и не поленились, заставь их это днём по договорённости делать, в жизнь не стали бы. Вот утром стоит народ наш и решают, кому в какой отсек идти налево или направо. Пришёл завхоз Семёныч и краской всё поисправил, всё на место поставил. А учи-тельский ящик трактором на место волокли. Смеху было, ругани.
Потом эстафету рассказчицы Валюха переняла.
– Эх, женщины, это ещё ничего, это всё ещё на место вернуть можно. А вот на Калиновском краю в том году совсем не по-людски поступили. Огурцы у Федоры на грядке все повыдернули, и плети на ограду повесили. А огурчики только – только пошли. Это не по-людски, говорю я вам. Люди трудились, о зиме думали, а их без запасов оставили. А у нас в том году калитку сняли с петель и к кустам смородины приставили. Проспали мы с Николаем. Смех и грех. Но всё таки не так обидно, как Федоре.
Где-то в стороне послышался смех, пробежала стайка ребят.
– И, что им не спится. Куда матери смотрят. Ведь тоже вытворять понеслись, – проворчала Верка.
Женщины разошлись дозором по своим дворам, проверить всё ли в порядке. Мужиков своих проведали и через полчаса опять встретились у Михеича на дровах. И разговор опять в том же русле потёк.
- А помните в том году огромный камень, глыба целая, на дорогу вытащили. И откуда у них силушка берётся. Три дня эта глыба там пролежала, всё дви-жение тормозила. Потом трактором её в овраг уволокли. Ведь и участковый дежурит, и мужики вроде как дружинники ходят, всё равно, что-нибудь да натворят.
Долго ещё разговоры женщины вели. Потом по своим дворам без-опасность проверяли ходили. Тихо было на улице. Дело к утру уже шло. Спать захотелось.
- Ну что, миновала нас напасть в этом году, - так они порешили,- Пора по домам. К утру уж, наверное, все спать разбрелись творильщики.
И, вправду, тишина стояла, только птички кое-где попискивали. Собаки и те не лаяли. Отправились женщины восвояси, к мужьям своим под бочок. И по-спали-то часа три, может быть.
В деревне, особенно летом, подъём ранний. Коров доить надо, да в стадо провожать, да и вообще управы много. Первое, что Катерина увидела, так это то, что те берёзы, на которых они ночь коротали, по всей дороге рас-катаны.
- Во! - Воскликнула Катька, - когда это они успели, уже делов деду понаде-лали. Ещё подумает, старый, что это мы тут сидели, да и набедокурили.
Но это ещё не всё. Очень удивилась Верка, когда у себя под летней крышей обнаружила привязанной Валюшину коровку, а та пошла доить Розку, а вме-сто неё Веркина Ночка на привязи. Погнали женщины чужих коров на обмен, сами хохочут.
- Вот это мы даём. Сторожа-то мы некудышные, оказывается.
А утром по всей деревне одни разговоры про ночные приключения.
- У Михайловны всю поленицу дров разобрали. Теперь снова надо склады-вать.
- А Семёна бобыля закрыли на палку. Сосед его только к обеду выпустил.
В общем, что говорить, повеселилась молодёжь, поразвлеклась. Но на том всё не закончилось, а как же, ещё целый день обливаний да купаний впереди. Берегись народ! Да, весело живёт деревня.
Любовница
(играли наши мужики в карты…)
Дед Кастрюк живёт со своей женой Анной на самом краю села в маленьком стареньком домике. Дед роста невеличка, но шустёр и ловок. А Анна жен-щина крупная, спокойная, уважительная. Вообще-то дед от рождения Мишка, но за глаза его зовут Кастрюк, а в глаза просто - дед. А жену его люди Аннушкой величают. Детей у них двое: сын и дочь, они давно в городе жи-вут, хорошо устроились. Внуков трое, но они редкие в деревне гости, взрос-лые уже, свои дела, проблемы. Дед Кастрюк такой уж дед, что с ним всегда всякие истории случаются. Где что в деревне произошло, он тут как тут. Всё он знает, обо всём своё мнение имеет. Но дед он не вредный, а наоборот, ещё и помощь некоторым оказывает. К нему многие за советом приходят, даже бывает и бабы молодые в его советах нуждаются. Вот с Альбинкой недавно история приключилась. Беда у неё была, да дед-то ей помог.
Алька женщина ещё молодая, ей всего тридцать с хвостиком. Детей у неё двое, обе девки, а муж тракторист Виталька. Сама Альбина в больнице нянечкой пристроилась. Больные её шибко хвалят – ловкая она и приветли-вая. Дома у них тоже всегда порядок был, вот был, да сплыл. Горе у женщи-ны, чует она, что-то неладное с мужиком творится. Раньше вечерами в ограде всё что-то мастерил, или телевизор смотрел, иногда на рыбалку бегал, котам всё больше ловил мелочёвку. В общем, был мужик в норме, как все. И вдруг переменился. Из дома стал часто отлучаться, а куда не говорит. Да, ладно ещё бы засветло уходил, а то ведь уже и спать ляжет, и свет выключит, потом вроде как покурить выйдет, глядишь, а его уже и след пропал. Стала Альбина его пытать, что, да куда, а он молчит, как партизан. Да ещё заметила бедная женщина, что из их заначки стали денежки пропадать. Они кассу общую вели, деньги друг от друга не прятали, как в других семьях бывает. Виталька не пил, зря деньги не тратил. Если что купить надумает, ей скажет. А тут, глядишь, то сотни нет, то двести пропали. Он не отрицает, что взял, а для чего - опять молчит. Думала, думала Альбина и придумала. А вы знаете, что у женщин в мозгах на этот счёт разнообразия никакого нет. Всё у них к одному сводится, к любовнице. Ну и Альбинка решила, что завёл кого-то на стороне её муженёк. А как до этого додумалась, плохо ей стало, слёзы потекли из глазок-то, жить сразу на белом свете расхотелось. Стала она к Витальке поподробней присматриваться, может он помадой где испачкан, или духами пахнет. Ничего такого не обнаруживает, а беготня его по вечерам не прекра-щается.
Вот вчера шибко весёлый утром был, видно, вечером хорошо пораз-влёкся. Хотела она уже скандал устроить, да Виталька в гараж ушёл от её разговоров. Она на всякий случай казну проверила, а там пятьсот рубликов прибавилось. Ещё больше Алька перепугалась. Может, кого ночью-то огра-бил? Помчалась она к тётке Анне. Она ведь на самом деле ей племянницей по матери приходилась. Мать недавно умерла, так Анна Альку привечала, жалела. Прилетела Альбинка к ней и всё ей и выложила: и про уходы ночные мужа, и про деньги, и про его молчание. Анна сочувствует Альке, давай му-жиков ругать. Обещала всё разузнать и ей доложить, иными словами, сплет-ни пособирать. А дед на печи сидел, всё слушал, не встревал. К слову ска-зать, печек таких с лежанками для старых людей «раз-два да обчёлся», по деревне осталось. Дед своей печкой очень гордился, звал её матушкой. Так вот, когда Анна на мужиков-то попёрла, тут он не выдержал, встрял в разго-вор:
- Вы чего это на нашего брата катите, что бы вы без нас делали? А ты, Аль-бина, скажу я тебе, зря воду мутишь. Что ты, ничего не узнав, ничего не раз-ведав, на Витальку попёрла. Знаю я, нету у него никого, окромя тебя.
– Ага, нету, а куда же он по ночам шастает, что это за чудеса с деньгами?
Дед почесал затылок
– Ладно, чужих тайн я выдавать не могу, а тебе совет дам. Коли мне не ве-ришь, сделай так: вот стемнеет, засобирается твой Виталька в отлучку, ты оденься потемнее, чтобы тебя не заметно было, да сапоги надень, вечером роса большая, вымокнешь, да ступай за ним потихоньку. Сама всё и разузна-ешь.
– Ага, а если я пойду, а там она – разлучница, я ведь не сдержусь, что тогда будет?
Дед ухмыляется:
- Послушай ты меня, нет там никакой зазнобы, это я тебе говорю. Да про са-поги не забудь, а то роса.
Вскоре вечерком Виталька засуетился. Поужинали вместе. Девчонки из кино пришли, в клуб бегали. Уже спать улеглись. Вот муженек-то в туалет подал-ся, да покурить, потом на крылечке присел.
– Всё, сбежит, - думает Алька.
И тоже себе снаряжаться, как дед учил. Юбку на ночнушку натяну-ла, платок на плечи тёмный набросила, ноги голые в сапоги всунула. Виталь-ка за калитку, а она за ним. Он-то, Виталька, по дороге себе чешет, а она за ним по обочине, а там крапива. Собаки облаяли их, из-под ног чья-то кошка выскочила напуганная, крапива жалит. Всё терпит бедная женщина. И вот Виталька к Чурикину во двор свернул. А у Чурикина жена молодая, хороша собой, да сестра незамужняя Катерина. Обомлела Алька, так в крапиву-то и села.
– Так ты вот куда похаживаешь, муженёк….
Видит она, в летней кухне свет горит.
– Ага, вот где они встречаются.
Зашёл Виталька в кухню, а там голоса слышны, смех.
. – Видно ждёт она его, зазноба-то. Вон как они веселятся. Подойду поближе, гляну.
Подобралась она к окошку, а сама думает:
– Вот, и собаку прикрыла, чтобы не лаяла, приготовилась.
Альбина к окошку, а оно занавешено, ничего не видно.
– Эх, была – не была!
Рванула она дверь. С темна на свет сразу глаза ослепли немного, да она ещё их жмурит, чтобы срама не видеть.
– Ах, вы, срамцы, блудом тут занимаетесь.
С кулаком вперёд она двинулась неизвестно на кого, да осеклась. Сидят за столиком мужики пять человек и её Виталька тут же. Глаза во! У всех они из орбит лезут от удивления. На неё все таращатся. А женщин нет, только карты на столе, обыкновенные игральные карты.
- Ох! Вы что это в карты, что ли играете? -
Только она и промямлила.
Тут мужиков прорвало. И давай они над Виталькой, да над ней потешиться. Ржут все, как кони.
– А я-то решила, что ты, Виталька, к женщинам бегаешь.
– Ну, да, к женщинам, вон сразу четыре дамы на столе, чем не женщины. - Это всё мужики над ней потешаются.
– Дура я, дура, -
причитает Алька.
А сама то ли плачет, то ли смеётся.
- Простите меня, мужики, ради Бога. И ты, Виталька, не обижайся.
И вышла, и пошла, приплясывая, напевая.
– Ты бы, Виталька, проводил бабу, а то совсем умом тронулась, ещё вместо дома куда учешет,-
мужики ему советуют.
– Да, ну её, она только теперь в ум-то и вернулась. А вообще, странные они женщины. Вот если бы она сразу узнала, что я в карты играть хожу, она бы меня со свету сжила, а сейчас рада до беспамятства, лишь бы не любовница. Она меня сама теперь сюда провожать будет, первое время, – добавил он.
Мужики заржали:
– Ну, сдавай, Виталька, тебе сегодня должно везти.
Альбина пришла домой счастливая, хотя и с потерями: руки и ноги горели от крапивы, юбка и подол рубахи были мокрые от росы, но она на это не обра-щала внимание.
– Надо завтра деду Кастрюку настоечки отнести, пусть старый побалуется. Для хорошего человека ничего не жалко.
Она спокойно уснула, не дождавшись мужа.
Маргарита
(была у нас такая учительница К.З.Т.)
Вечер встречи, как всегда проходил в конце февраля, через пять лет после последнего. Как всегда была метель, но, не смотря на это, выпускников собралось много. Да и учителя, что в школе работали, многие приехали. Среди них были те, с кем мы начинали работать там, в стареньком здании школы, за речкой под тополями. Бывшие девчата теперь почти пенсионеры. Милые родные лица. Они такие же вдохновенные и совсем не изменившиеся. Мы все вышли из той нашей общей далёкой юности. Мы были дороги друг другу, потому что знали и помнили друг друга ещё молодыми. Мы жили в памяти друг друга уже многие годы.
Было застолье, было веселье, тосты, воспоминания и, конечно, наш любимый тост «За бабс!». Потом были уединения, тихие интимные беседы о настоящем и о том далёком полуреальном прошлом, где мы были молоды, где мы были вместе. Мы с Маргаритой, моей обожаемой Марго, оказались в кабинете домоводства. Кабинет маленький, уютный, с вязаными зайчиками, пёстрыми собачками и прочим рукотворчеством. Марго моя несбывшаяся подруга. Бывает так: вроде люди созданы друг для друга, но жизнь распоря-жается по-другому, разводит их, разъединяет. Мы вспомнили кое-что из той далёкой жизни. Там было всякое: и смешное, и грустное.
- Знаешь, что я не могу забыть из той жизни? – начала Рита, - это последний Новый год здесь в деревне. Он стал для меня каким-то пророчески - опреде-ляющим. Началось всё с новогоднего бала в школе. Мы тогда целый спек-такль ставили, ты же помнишь, сама нам со сценарием помогала. Ну, дети навеселились, проводили мы их, ты тогда тоже рано ушла. А мы в тесном кружке праздник продолжили. Помню под ёлкой сидели, наряжались, песни пели, дурачились. Я сначала как все была в ударе: пела, плясала даже, что со мной редко бывало. Потом, помню, настроение резко изменилось, с чего бы это? Девчонки говорят, что я сильно побелела и куда-то засобиралась. Они пытались меня удержать, но бесполезно. А я зов почувствовала странный, что это такое, трудно передать. Оделась, вышла на крыльцо. Темно, где-то за облаками осколок луны, метёт. Старая наша школа, где она находилась! На краю деревни, за каким-то ужасным болотом. Весной и осенью там все тону-ли в грязи, а зимой в снегу. Мы жили тогда в двухэтажке на Центральной, ты помнишь. Чтобы туда, на центр добраться, надо было и мост над замёрзшей речкой одолеть, и гору могильную, а дальше мимо этих самых могилок по поляне пройти метров 300. А поляна, конечно, снегом занесена, хорошо, ес-ли тропинку вслепую нащупаешь. Так следы кое-где пунктиром намечены. Сейчас, наверное, зимой там никто не ходит. А тогда большая часть учени-ков эту тропку всю зиму топтали, сугробы мерили. Ну, вот я и подалась по этой дороге одна в странном своём состоянии.
Шла как во сне. До моста кое-как пробилась. Тут ориентиров по-больше было, не заблудишься и ночью. На мосту, помню, стояла долго. Хотя смотреть-то было не на что. Речку замело. На мосту хорошо летом было по-стоять, на бегущую воду посмотреть, цветы в неё побросать. Романтика. А зимой, что я стояла, не знаю. Наверное, отдыхала. Тоскливо мне было. Но чувствую опять, что надо мне идти.
На ту гору и в хорошую погоду пока влезешь, три раза передохнёшь. А тут снег. Темно. Следов не видать. Потом, помнишь, там тропинка раздва-ивается наверху. Которая правее по полю к домам выводит, а которая левее - та к могилкам ведёт. А тут не знаю, что случилось. Может, я просто ошиб-лась, или ещё что, но я, видимо, влево подалась. Видно не очень я сообража-ла куда иду. Казалось мне, что я иду по следу. Потом чувствую, кружить начала, в снег проваливаться, но опять шла, не останавливалась. А метель разыгралась не на шутку, снег крутит, вертит. И вдруг я как очнулась. Сооб-ражаю, что стою возле какой-то могилки. Снег кругом по пояс, куда ступить не знаю. Нет мне хода ни вперёд, ни назад. Хотя я уже потеряла этот самый вперёд. Сразу и мысль прорезалась:
-Что я тут делаю? Где я? Куда иду?
Почувствовала, что очень устала и замерзаю. Уже и видения начались. Уви-дела я себя маленькой с братом - близнецом Вовочкой, потом вижу, мы с мамой пельмени лепим, мама что-то тихо напевает, вижу, мы с отцом едем на мотоцикле с коляской на покос. Опять маму вижу. И вдруг мама говорит:
- Дочка я тебе к празднику подарок приготовила, посмотри вниз, ты возьми его, не отказывайся.
И тут я увидела у ног своих маленькую чёрную собачку. Сидит она, молча на меня смотрит. Я понять не могу, то ли мне это кажется, то ли на самом деле собака возле меня. Наклонилась я к ней, пощупала, она от страха жмётся, но не уходит, даже тихонько заскулили как-то. Я, честно говоря, то-гда этому не удивилась. Всё шло, как должно было идти. Это потом я долго над этим думала, откуда ночью, в метель на могилках взялась эта кроха.
Собачка сдвинулась с места. Она лёгкая была, а наст твёрдый, мело с силой. Собачка почти и не проваливалась, как скользила по снегу. Тогда и я подня-лась с сугроба и за ней двинулась. Вроде сил прибавилось. Куда идём мы с ней, не вижу. Шли мимо оградок, мимо крестов покосившихся, долго шли, но, уверена, не плутаем, верно идём. Вывела она меня к кладбищенской оградке, дальше по тропке на основную дорогу привела. Иду, промажу мимо тропки, провалюсь, выкарабкиваюсь. Собака ждёт меня. Наконец поворот на основную дорогу. Тут осколок луны из-за тучи показался. Поляна по обе стороны тропинки блестит, как отшлифованная. Ветер её гладит лучше наждака. Мне тогда показалось, что я вижу себя со стороны: маленькая оди-нокая фигурка долго, устало движется по узкой дороге в слабом свете луны. Кажется, этой дороге нет конца. Пусто, одиноко, тоскливо.
Но, слава Богу, конец моим похождениям пришёл. Добрела я до пере-улка. И тут я поняла, что собачки-то нет, исчезла. Что убежала она, успела скрыться? Сразу фраза вспоминается: «А был ли мальчик?». А была ли собач-ка? Добралась я до дома. Поднялась на второй этаж по нашей очень крутой лестнице. Вошла в квартиру вся в снегу, опустилась на стул возле двери и за-рыдала. Снег на мне тает, ручьи бегут, слёзы бегут, всё перемешалось. Потом рыдала на кровати и никак не могла понять, что же это такое со мной было.
Рита провела ладонью по лбу, как будто отгоняла прочь какое-то видение. Потом она продолжила уже более уверенно и обыденно:
– Вот видишь: я хороший учитель, устроилась неплохо, дети меня любят. Но я одна. Понимаешь, как та фигурка среди зимнего занесённого снегом поля. Прошло столько лет, а я живу всё как под властью того события, того виде-ния. Не было большой любви, нет семьи, даже ребёнка себе не родила. Мой удел – одиночество.
Я, глядя ей в глаза, сжала пальцы её руки и спросила:
- А ты не хотела бы пройти по тем местам. Может это твоё наваждение ис-чезнет, и в жизни будут перемены к лучшему?
– Нет – вздохнула Маргарита, – теперь поздно уже что-то менять. А к этому видению своему я привыкла, без него мне, пожалуй, скучновато будет.
Кто-то из гостей весело шумно ввалился в класс, разрушив наш интим. Что ж, пора возвращаться из прошлого в реальность. Мы ещё долго сидели с дев-чатами за столом, всё шло, как положено в весёлой компании. Когда мимо-лётно я бросала взгляд на немного плоское, широкое, круглое лицо Риты, такое родное и немного отстранённое, в голове звучали строчки Ахматовой, написанные, в общем-то, по другому поводу:
«Как будто вышедшие из тюрьмы,
Мы что-то знаем друг про друга ужасное,
Мы в адском круге,
А, может, это и не мы…»
Очень грустная история
(У Андрея был брат…)
Павлику было 12 лет. Он учился в шестом классе нашей старенькой де-ревенской школы и жил с мамой и отчимом, его он звал дядей Петей. Но ещё были два живых существа, которых он всей своей детской душой любил: старший брат Андрей и верный преданный пёс по кличке Жук. Андрей давно уже жил у тётки Натальи в большом сибирском городе, учился в речном училище. Братья редко виделись. Андрей не любил приезжать к матери в гости. С отчимом они не ладили. У него была красивая чёрная форма речника. Он был большой, умный и очень добрый. Письма Пашке он писал раз в месяц. Тот их помногу раз перечитывал и складывал в большой красивый пакет из-под каких-то конфет. Пёс Жук был большой, лохматый, чёрного цвета с роскошным белым воротни-ком, он был неизвестной породы собакой. Он тоже был очень умным и добрым. Пашка любил гулять по окрестным лугам и рощам вместе со своим верным дру-гом.
Матери было совсем не до Павлика. Она много работала. У неё всегда была куча непеределанных дел. Дядя Петя был к мальчику равнодушен. Ну, жи-вёт подле человечек и пусть живёт, лишь бы не мешал. Вобщем,Пашка жил сам по себе. Он был немного меланхоличный, любил помечтать, присев где-нибудь на поваленном дереве. О чём были его мысли? Бог его знает, он ими ни с кем не делился. Но его глаза в такие минуты добрели, светлели. Понятно, что мысли бы-ли о чём-то хорошем.
Они с Жуком по выходным дням могли часами бродить на старом карьерском пруду, собирать грибы или ягоду, смотря какое время года на дворе. Он пробовал складывать строчки в стихи. Но никому их не пока-зывал. Боялся - засмеют. Дядя Петя иногда ворчал матери в укор, что Пашка как девчонка. Ему бы Павлиной родиться. В школе его любимый предмет была литература. Ему нравилась его молодая учительница, что приехала недавно из города. Она была высокая с большим широким свет-лым лицом, с доброй улыбкой и ярко – голубыми глазами. Она часто зада-вала ученикам написать небольшие сочинения. У него это хорошо получа-лось, и его расположение к этому предмету ещё улучшалось. Почему я го-ворю обо всём этом в прошедшем времени? Подумаете, что давно это бы-ло. Нет, всего две недели прошло с того ужасного дня, начиная с которого о Пашке стали говорить в прошедшем времени.
Зинаида учительница опять и опять открывала эту тоненькую синюю тетрадку. Вот теперь и она никому больше не нужна. Чей это такой ровный детский почерк? «Да был ли мальчик?». Она читала последнее Пашкино сочинение. Его тема была «Мой выходной день». Хотите по-слушать? Странное это сочинение.
«В субботу утром мы с моей собакой Жуком пошли на Карьерский пруд. Мы часто туда ходим. Меня туда как будто тянет что-то. Утро было чу-десное. Лес стоял нарядный. Говорят, что это Бабье лето. Через мрамор там бьёт чистый прозрачный ключ, вода такая холодная. Даже зубы ломит, когда пьёшь её. Мы попили этой весёлой водицы, я умылся. В бегущем ручье купа-лось раннее солнце. Стало так весело. Потом мы подошли к березняку. Я очень люблю берёзы. Можно к деревцу прижаться. Оно тёплое. Я подошёл к одной берёзке, начал гладить нежную молодую кору. И тут произошло что-то стран-ное. Мой Жук оскалился на дерево. Шерсть на загривке стала дыбом, он начал лаять. Я подумал, может какой зверёк там прячется, всё хорошо осмотрел. Ни-кого не было. Собака лаяла с ненавистью на дерево. Я стал его успокаивать, но Жук разошёлся не на шутку. Я даже подумал, не сошёл ли он с ума. Пёс лаял до тех пор, пока мы не отошли от берёзок к пруду. Потом мы долго ходили по берегу, я бросал в воду камешки. Ещё я нарвал боярки, а Жук ел её прямо с ве-ток. Он очень любит эту ягоду. Домой мы вернулись к вечеру. Я немного устал, и мне было немного тревожно. Я никогда не узнаю, почему так странно в тот день вёл себя мой Жук, что не понравилось ему в той берёзовой роще. Если бы собаки могли говорить…»
Зинаида закрыла тетрадку. А в ушах всё звучала эта последняя фраза. Да, думала она, наверное, пёс что-то чувствовал, уж он рассказал бы, чего Пашке надо остерегаться. А вот нам людям это почувствовать не дано. Если бы Жук мог, то он предупредил бы мальчика о беде, и всё было бы по-другому. Но всё было так, как было…
На следующей недели после той субботы, о которой Павлик написал, в воскресенье, дядя Петя за дровами собрался. Зима скоро, дров ещё, считай, что и не наготовили. Не очень он был расторопный хозяин. Одному такая работа не по силам. Взял он всё семейство: и жену, и Пашку. А что, парнишка уже большень-кий, пусть привыкает к мужской работе. Поехали на лошади, бензопилу «Друж-бу» дядька водрузил на телегу, в неё же верёвки покидал, рукавицы. Мать что-то в узелке еды собрала, не на гулянку, чай, едут. Старый синий свитерок, чёрная, облезшая кепка, резиновые сапоги по колено – вот он Пашка, готов к труду, си-дит на дребезжащей телеге, едет от дома. Жук сзади бежит, в телеге ехать не за-хотел. Поехали в сторону карьера.
Приехали к той роще, где Пашка с собакой обычно гулял. Дядька Петя подпиливает небольшие берёзки, валит их, Пашка с матерью ветки об-рубают. Работали уже часа два. Жук всё время у Пашки под ногами крутился, не отходил ни на минутку. И вот это случилось. Как всё произошло, Бог его знает. То ли вальщик неосторожен был, то ли дерево вкось как-то пошло, то ли Пашка не на том месте оказался, где должен был быть.
Свалилась берёза на Пашку, обняла крепко его своими раскидистыми ветвя-ми, крепко к себе прижала. Когда берёза падала, Жук всё сразу понял. Он бросился на неё, пытаясь остановить её своей слабой собачьей грудью, ста-раясь защитить Пашку. Берёза накрыла их обоих.
Петро не сразу сообразил, что произошло. Он раздвигал эти крепкие ужасные объятия берёзы, пытаясь найти Пашку и вытащить его из-под дере-ва. Мальчик был без сознания, но дышал. Ну, слава Богу, жив! Он отнёс Пашку на телегу. Бросил туда мягкой травы, куртку свою постелил. И что вы думаете, в больницу поехал? Нет. Он ещё часа два с берёзами упражнялся. А мать? И мать решила, что дело не срочное, оклемается. Ну, подумаешь, при-шибло немного.
Пашка умер в дороге. Не вытерпел до больницы. Потом была бурля-щая, гудящая, плачущая школа. И хоронили Пашку из школы. На деревен-ском кладбище появилась свежая могилка, холмик. А там, на карьере, под той ужасной берёзой лежал верный Пашкин друг Жук. О нём-то никто и не вспомнил.
Зинаида погладила рукой обложку тетрадки.
- Бедный, бедный Пашка, это всё, что от тебя осталось. Надо эту тетрадку отдать Андрею.
Милиция тогда приезжала туда к пруду. Всё посмотрели, всё проверили и уехали. Через день после похорон приехал брат. Ходил к той ужасной берёзе. Что там он делал? Не знаем. Долго он там находился. Андрей нашёл маленькое тельце собаки, завернул его в свою куртку и унёс к Пашке. Закопал его там же в том же холмике.
А вообще-то люди эти не местные были, приезжие. Они недолго у нас прожили, скоро уехали. Сначала Андрей на могилку изредка приезжал. А потом жизнь видно закрутила и его. Зинаида тоже уехала из нашей деревни. А кто ещё про Пашку помнит?
Экзамены
(курьёзы студенческой жизни)
День жаркий. Окна в классе занавесили шторами. На входных дверях и в проходе на второй этаж висит табличка «Тихо, идут экзамены». Это мы в небольшой нашей сельской школе. Экзамен по черчению сдаёт ма-ленькая группа девятиклассников, всего шесть человек. А и всего-то в классе двенадцать учеников. Но экзамены по выбору. В комиссии завуч и два учи-теля. Главный сегодня, конечно, Иван Николаевич, он черчение в школе уже лет сорок преподаёт. На экзамене всё как всегда. Обстановка спокойная. Четверо взяли билеты, и пошёл творческий процесс: пишут, чертят, рисуют. Вот Иван Николаевич столько лет уже в школе, а волнуется каждый раз больше, чем ученики. Ну, во-первых, человек он незлобивый. А, кроме того, несмотря на его солидный возраст, он сам недавно из студентов. Так уж по-лучилось, веяние такое пошло в системе образования, что желательно, чтобы все учителя с институтскими дипломами были. Ну, как всегда перегнули не-много. Человеку до пенсии малость осталось, а на него наседают:
– Учись!
Вот Иван Николаевич, попав под такой пресс, сдался. Учиться по-ступил в институт, когда ему уже пятьдесят стукнуло. Учился вместе со сво-ими бывшими учениками. Ладно, отвлеклись. Ну, теперь в школу вернёмся. Идёт экзамен своим чередом. Дети отвечают, комиссия слушает, вопросы за-даёт. Часа два проработали. Осталась самая малость - обсудить оценки и объявить их ученикам. Комиссия довольная расслабилась, пошли разговоры на разные темы, но как-то с экзаменами связанные. У каждого есть что вспомнить: все учились, все ночи не спали перед экзаменами, все билетики тянули. А у Ивана Николаевича всегда в запасе была такая история, которой он мог всех удивить и заставить улыбнуться. Любил он эту историю при случае рассказать. Вот и сейчас не упустил момента. Он уже точно не пом-нил, кому её рассказывал, кому нет. Но это не столь важно, все слушали его, если и не по первому разу, то всё равно с удовольствием. Вот его рассказ и вы послушайте, и оцените. Сначала всегда шло предисловие, как он учиться поступил. Но про это я уже рассказала. А вот и сама история.
«Я когда учился, то по предметам своим профильным хорошо успевал. Для меня технология, черчение это одно удовольствие изучать бы-ло. Тут я на белом коне. И всё, что с этим связано хорошо одолевал. В группе я был старший, меня старостой назначили. Я лекции не пропускал, стыдно было пропускать-то. Не мальчик бегать с уроков. Всегда сидел за первым столом, это, чтобы преподаватели меня запомнили. Глаза им мозолил. Со мной в группе два моих бывших ученика учились. Они тоже не со школьной скамьи, уже женатые были, детей имели. А у меня уже внуки подрастали. Всё бы ничего, да ведь математику высшую и физики разные тоже изучать нужно. А где уж мне интегралы в моём возрасте осилить. Но была у меня палочка - выручалочка. В школе у нас учительница работала молоденькая девчонка – физичка. Она и в университете, и в институте поучилась. Вот она меня и выручала. Сделает мне контрольную работу, а потом ещё растолкует попу-лярно так, что бы и я мог элементарные объяснения при необходимости дать. Я работы раньше всех сдавал. А если преподаватель с улыбкой спросит:
– Помогал кто, Иван Николаевич?
Я никогда не отрицал. Признавался чистосердечно. А что, заочникам помощь очень нужна, это всем понятно. Так и учился. Что мог сам одолевал, что помогала палочка – выручалочка.
Второй курс завершили, помнится. На сессию летнюю нас вызвали. Читали много чего: семинары, лекции. Всё нормально шло. По математике уже в такие дебри забрались! Дифференциальные уравнения решаем. У нас по этой теме зачёт предстоит. А преподаватель мужичок такой лысенький с хитринкой в глазах нам и пообещал, кто все семинары посетит и на них хо-рошо работать будет, а также выполнит его задания, так сразу зачёт и полу-чит. Ну, посещение у меня, как всегда стопроцентное, за первым столом ра-ботаю, стараюсь, то есть перерисовываю с доски значки непонятные, как бы не ошибиться. А на одном семинаре, это к концу занятий, наш преподаватель, фамилия у него такая была Кум, и говорит:
– Вот вам пять уравнений, ну этих - дифференциальных, кто решит к следу-ющему занятию, получит автоматом зачёт.
Понятно, что вся наша братия тщательно уравнения перерисовала в надежде найти где-нибудь решение и получить зачёт. Ну, конечно, и я тоже не отставал. А дело это было в субботу, а следующий семинар в среду. Время ещё было. Ну что мне делать, я к палочке - выручалочке за помощью об-ратился. Домой приехал на выходной и к ней бежать. Да, объяснил, что зав-тра уезжаю, так что на всё про всё времени совсем мало. Ну, девочка эта и не возражала, сказала:
– Постараюсь сделать.
Я вообще-то не подозревал, что задание трудное. Это я потом по-нял, на семинаре уже. Ну, дело обычное, порешала она мне уравнения. Я с результатами на следующий день отправился на учёбу. Среда подходит. Парни наши из группы, ученики мои, ходят гордые. Сразу видно, у них всё в порядке. Они с решениями. Стал я их пытать – что да как. Они мне с гордо-стью и рассказали о своей хитрости. Пошли они к Беликову, он на кафедре математики зам декана был, человек взятки не брал, но от хорошего коньяка не отказывался. Так вот он им за коньяк-то и решил так это, шутя, мимоходом уравнения. У них гарантия сто процентов, сам Беликов решал. А я как-то сник. То замдекана, а то простая сельская учительница. Ну что ж, будь, что будет. Пришли мы на занятия, я как всегда за первым столом. Тут наш Кум прямо в лоб и спрашивает:
– Кто решил первое уравнение из тех пяти?
Понятно, парни руки тянут, мол, они тут самые умные, зачёт зара-батывают. Пошёл Серёга к доске, точнее Сергей Васильевич. Старательно все значки закорючки выводит. Ошибиться нельзя. Но не угодил он нашему Куму. Не верное, то есть, решение вышло у них. Покритиковал его матема-тик.
- Других решений нет?- он спрашивает.
Тогда я так робко, несмело, а что, и вправду, после такого Серёгиного дебю-та страшно, так я и говорю:
– Вот у меня по-другому решено.
Вышел я к доске, ни жив, ни мёртв, написал решение со своей тетрадки. И что вы думаете? В яблочко.
- Отлично, Иван Николаевич.
Я так прямо окрылился, грудь распрямил. Да нет, не за себя гордость, а за нашу учительницу сельскую. Перешли ко второму уравнению. А парни рас-пределили, кто какое уравнение на доске рисует.
Теперь Игорь вышел, долго писал, длинное решение выдалось. Я со своим решением сравниваю, опять не похоже. А Кум его тоже критикует:
- Не верное у вас решение, молодой человек.
Опять другие варианты спрашивает. Я тут снова робко так к доске выползаю. И опять в яблочко. Четыре уравнения мы, таким образом, на доске рассмот-рели. Они мимо, я в яблочко. До пятого дошли. Тут уже преподаватель сдал-ся:
- С вас Иван Николаевич, достаточно. Зачёт вы свой получили.
Парни, правда, тоже без зачёта не остались. Но ещё пришлось им попыхтеть, потрудиться. Понятно, что потом немного сконфуженные они меня пытали:
– Кто Вам уравнения решал.
А я и не скрывал:
- Да учительница у нас есть в школе, простая сельская учительница.
Конечно, я не думаю, что Беликову такие уравнения не по зубам. Отнесся он к этому делу не так добросовестно, как моя палочка – выручалочка. Но нра-вится мне рассказывать, как наша сельская учительница зам декана превзо-шла. История эта подлинная.
Иван Николаевич, потёр руки, это было признаком его хорошего рас-положения духа. Я с тех пор, как сам учился, ученикам своим на экзаменах сочувствую. Оценки в тот день были четвёрки и пятёрки. Все расходились довольные. А больше всех доволен был Иван Николаевич. Как же: экзамен хорошо дети сдали, и ещё раз приятную историю вспомнил, рассказал.
Новые комментарии