7.
27 июня немцы потопили транспорт «Виениба» с
ранеными, женщинами, детьми и стариками на борту.
Неказист был транспорт этот -
днище белое от соли.
Много он ходил по свету,
был в Гааге и Бристоле,
на Гавайях, на Босфоре,
груз соленый вез и сладкий,
а теперь он вышел в море
с очень сильною осадкой.
За кормой след пенный таял,
чайки расправляли крылья...
Как ворон крикливых стая -
две немецких эскадрильи.
Сколько жаркого металла
враг здесь сбросил безвозмездно?
Сколько взрывов прозвучало
над ревущей этой бездной?
Разве кто-нибудь ответит?
Да и как сказать словами
то, что знает только ветер,
угасающий, как пламя?
8. Монолог шуцмана^
Командует сотник: «В атаку!».
Из фляжки глотну самогон...
Быстрых смертей ватага -
это наш батальон.
Но только чего же ради
старуха падает в пыль,
и ветер седые пряди
треплет, словно ковыль?
Лучше лишиться рассудка,
чем этот рассудок иметь.
Бог мой, как это жутко -
сеять повсюду смерть!
Закроешь глаза - и снова
вершат мертвецы свой суд,
не говоря ни слова,
они на тебя идут.
Свободны от всяких тягот,
под крики ушастых сов
руки к тебе они тянут,
как будто стебли вьюнков.
И солнце висит над площадью
яблочком перезрелым.
Как будто казнит нас прошлое
холодным своим презреньем.
______________________________
^ Шуцман - пособник фашистов в Латвии.
9.
Ветер дымное стелет
над водой одеяло.
Прокопченые стены,
южный берег канала.
Чаек резкие крики,
чайки вечно несыты.
Солнца падают блики
на холодные плиты.
Здесь сражались с тобой мы,
здесь мы прятали знамя,
как патроны в обойме,
прижимаясь плечами.
В несмолкающем гуле
пролетающей стали
мы последнюю пулю
для себя оставляли.
Жизни миг быстротечный...
Чаек резкие крики...
Мы погибли, чтоб вечно
пламенели гвоздики.
Мы погибли с тобою
в шуме этого боя,
защитив голубое,
навсегда голубое.
10.
В Лиепае и ее окрестностях было замучено более 30
тысяч человек, в том числе три тысячи детей.
Ивы склонились низко,
нежно траву лелея.
нету здесь обелисков
в этих сквозных аллеях.
Словно прожектор яркий,
солнечное сиянье...
Бродят в старинном парке
чьи-то воспоминанья.
Никнут деревьев кроны;
птиц заглушая трели,
память доносит стоны
тех, кто здесь был расстрелян.
В розовой мгле сирени,
листья слегка колебля,
призрачней легкой тени
смотрят они сквозь стебли.
К ночи их станет больше -
парк не вмещает столько.
Видишь, идет подпольщик,
вынесший пытки стойко?
Кровь на земле бугристом,
где зеленеют всходы...
И не казнить фашистам
ненависти народа!
Близится час расплаты,
город глядит в глаза им,
острым лучом заката,
будто штыком, пронзаем.
Город, чей подвиг славен,
столько хлебнувший горя.
Он, как янтарь, в оправе
волн голубого моря.
P. S.
Под синими глазами
бессонницы печать.
Три года, как в Рязани
с войны ждет сына мать.
Иззябла, как березка,
от стужи ледяной.
Обходит письмоноска
ту хату стороной.
Вздыхает мать неслышно,
молитвой сушит плоть:
«Спаси его, Всевышний,
убереги, Господь!
В заоблачном чертоге
внемли мольбам моим:
пусть будет он безногим,
безруким, но живым!
Но если взыщешь строже,
и в землю ляжет рать,
пусть хоть во сне, но все же
дозволь его обнять».
Комментарии
Спасибо Вам, Сергей!