... я под вечер в том городе буду...
* * *
Шумят все сильнее деревья и сыростью тянет лесною.
Извечная тяга к кочевью томит, словно птицу весною.
От ветра поежишься злого, и, словно зверек, от испуга
душа встрепенется от зова цветущего пряного луга.
И как перелетная птица, парящая в облачной хмари,
за все, что с тобою случится, ты снова судьбе благодарен.
* * *
Когда-то тебя будил надрывный бакланий ор.
Когда человек один, он видит во сне простор.
Там воздух горяч и сух, настоянный на меду.
Там лето варит свой суп из водорослей и медуз.
Ты был не один тогда. Щипало глаза от слез.
И вздрагивала вода у ног, как послушный пес.
И, рушась на валуны, ракушки в муку дробя,
улыбкой каждой волны одаривала тебя...
* * *
На дворе - разгар зимы, снег устал, похоже, падать.
Горьким соком бузины обжигает душу память.
В той стране, где светлый сад на ветру ветвями машет,
опьяняет аромат зверобоя и ромашек.
Подпирал я там плечом теплый ствол цветущей сливы
и не думал ни о чем, потому что был счастливым.
И так хочется опять, охмелев от красок мая,
это счастье испытать, ничего о нем не зная.
* * *
Я под вечер в том городе буду,
где удача меня не ласкала.
Я в ларьке сдам пустую посуду
и возьму себе пару бокалов.
Я стоять буду долго за кружкой
в телогрейке и рваном треухе.
И, подумав, что я - побирушка,
мне дадут на похмелку старухи.
Осенят меня крестным знаменьем
и попросят, наверно, у Бога,
чтобы он даровал мне спасенье
от тоски - мне не надобно много.
А потом я пойду по аллее
(там деревьев ухоженных мало),
и на севере будет светлее,
чем над морем, где туч понагнало.
Я почищу под краном одежду,
трону волосы мокрой рукою.
И затеплится в сердце надежда
на хорошее что-то такое.
* * *
Вездесущий виноград оплетал стволы оливы...
Шел по саду Поликрат – человек вполне счастливый.
Он не знал, что значит зло, жизнь была - одна услада.
И всегда ему везло – даже если и не надо.
Но однажды, удивлен до предела всей душою,
испугался счастья он – до того оно большое.
И тогда пришел он в храм, что стоял над быстрой речкой,
и пожертвовал богам изумрудное колечко,
чтобы, слыша плеск воды, мучась, точно в зной от жажды,
холодок большой беды ощутить хотя б однажды,
чтобы, дней умерив прыть, вдруг почувствовать усталость,
чтобы было с чем сравнить то, что так легко досталось...
Было так, а может, нет, досконально я не знаю,
но спустя три тыщи лет ситуация иная.
Суматошный мчится век, и прическа поредела.
И стою я - человек, несчастливый до предела.
Жизнь уходит - не настиг, с будущим - несовместимость.
Что бы в жертву принести, чтобы счастье обрести мне?
* * *
Одна мне осталась отрада - увидеть заброшенный сад,
где в тощие ребра ограды лохматый репейник зажат.
Он вырос на угольном шлаке, а рядом - с забитым окном,
как дачник в соломенной шляпе, стоит покосившийся дом.
И словно рассеется лето и детству уступит права...
Здесь жил я, как хилая эта, сухая от зноя трава.
Отсюда однажды весною, тревожной, как первый роман,
я вышел из клейкого зноя навстречу картавым громам.
И сердце сильнее забилось, и правильней сделалась речь.
Но что-то такое забылось, что с детства хотелось сберечь.
А время стремительно тает, теснит от волнения грудь.
И снова душе не хватает того, что уже не вернуть.
... и ничего, что надо все начинать
с начала...
* * *
На мгновенье забудь, что наш век суетлив,
что в прихожей не выключил свет, уходя, -
и услышишь давно позабытый мотив,
что сентябрь подбирает на струнах дождя.
И услышишь, как тихо деревья поют,
и кусты, и цветы... С ними вместе запой.
И забудешь свой угол и сытый уют,
и, как должное, примешь, что будет с тобой.
Не страшись ничего. Не пугайся беды:
ты уйдешь, чтоб потом повториться опять,
чтоб хрустальной струною летящей воды,
чтобы музыкой этой когда-нибудь стать.
* * *
Вновь поклонюсь, как флагу, лесу, что прям и светел.
Алою кровью ягод брызнет под ноги ветер.
Настежь раскрою двери, слушая шорох вербный.
Я с малолетства верил в этот простор целебный,
в шорох ночного сада, груши, что одичала.
И ничего, что надо все начинать с начала.
* * *
Когда беда жизнь пополам поделит,
и память превратится в сталагмит,
все тайные и явные потери
твоя душа уже не различит.
Твое лицо морщинами изрыто,
и ты мешаешь осень и весну.
И слепнет сердце, как речная рыба,
попавшая в соленую волну.
* * *
Обдуваемый ветром июня, я стоял, незнакомый с тоской,
бесконечно счастливый и юный и беспечный, как ветер морской.
Плыли тучи над берегом плоским, запоздалый закат оттеня,
и девчонка в костюме матросском неумело ласкала меня.
И глядела, как мелкою рысью волны мчались на пирса настил.
И грустила со мной бескорыстно, если я ненароком грустил.
И не знал я, что гулкие грозы жизни выпятят горькое дно,
и не сбудутся вовсе прогнозы, что сулили блаженство одно.
Словно мячик, тонуло светило, в воду блестки роняя огня,
чтобы помнить об этом хватило мне до самого черного дня.
* * *
Сумрак осенний палев, раннее запустенье.
Листья давно опали, с собственной слившись тенью.
Светом луны окутать ночь бесконечно рада...
Я постою покуда с тенью своею рядом.
Маленьких два уродца. Неразличимы лица...
Скоро и мне придется с тенью своею слиться.
* * *
Соловей защелкал в роще, юным ветром зацелован.
А поймать его - что проще может быть для птицелова?
Подходи к нему неспешно - он густой не видит сети.
Он своей отдался песне, позабыв про все на свете.
Только сложит крылья туго и умолкнет в безразличье.
Разорвется от испуга сердце маленькое птичье...
Я, как он, не зная сладу с песней, не дождавшись мая,
вывожу свои рулады, про опасность забывая.
Лишь бы кто-то лунным летом, смяв подушку в изголовье,
слышал отзвук песни этой, переполненной любовью.
* * *
Сойдешь по ступенькам крыльца - и сразу померкнет весна.
Беда не имеет лица - сплошная гримаса одна.
Но шалого ветра порыв надежду вселяет опять,
что эту беду пережив, ты радость достоин принять.
Чтоб встретить и правду, и ложь, печалясь и снова смеясь...
Наш мир потому и хорош, что трудно понять эту связь.
* * *
Унеси меня, ветер, снежинкою - прочь
от беды, раствори ее в синьке морей.
Новогодняя ночь, новогодняя ночь,
приюти меня вместе с тоскою моей!
Чтоб в веселье твое окунаясь душой,
уходя, что есть силы, я хлопнул дверьми
и опять ощутил этот шумный, большой,
этот мною однажды потерянный мир,
где раскрыться подснежник еще не успел,
где исходит слезами сосулька в углу,
где когда-то я жил, улыбался и пел,
протянув шелестящие руки к теплу.
* * *
Оглушая, гудят сирены пароходные над рекой...
Расширяющейся Вселенной неизвестно слово «покой».
Отворяю в окне фрамугу - в небе вспыхивает звезда.
Все галактики друг от друга разбегаются - кто куда.
Я стою - молчаливый зритель, созерцатель далеких сфер...
Люди, милые, не берите, не берите со звезд пример!
* * *
Когда летит на влажный мох листва, и в рощах дым и голо,
мне кажется, что я бы смог понять берез прозрачный голос,
чтоб навсегда в душе сберечь и пронести через лишенья
их ненавязчивую речь, бессвязный шепот утешенья.
Я никогда не обрывал его, надеждой сердце грея,
что шелестящие слова разумной жалости добрее.
* * *
Наверное, кончится все. Зарубцуется рваная рана.
Сдадут мое дело в архив – будет новый учет.
Но можно свихнуться от этой зимы и от этого крана -
похоже, что сальник прогнил, и вода постоянно течет.
Здесь днем тишина. Она словно пропитана ядом.
Я здесь задыхаюсь. Я столько обиды тут снес.
Хоть чей-нибудь голос услышать! Хоть кто-нибудь рядом
со мной оказался! Хотя бы какой-нибудь пес.
Чтоб душу облегчить. Погладить за ухом - и ладно
(но кто бы меня приласкал – я не хуже собак?).
И только тревога. И только луна, улыбаясь злорадно,
глядит мне в глаза, как глядит торжествующий враг.
* * *
Все куда-то кануло, превратилось в небыль.
Голубые гранулы упадают с неба.
Я ловлю их, светлые, бьющие без цели,
что летели с ветрами в облачной метели.
Точно так же, балуя и лишая силы,
как снежинку малую, жизнь меня носила.
Я летел над падями и листвой кудлатой.
А теперь я падаю, падаю куда-то.
Ни во что не веруя, не дождавшись стаи...
Разобьюсь, наверное, если не растаю.
* * *
Деревья зеленые руки
с мольбою к огню простирали,
но слышен лишь голос разлуки
в торжественном звездном хорале.
И вздрогнет, доселе немая,
душа, очищаясь от черни,
загадочный смысл понимая
мелодии этой вечерней.
Наполнена сумраком синим,
струится она над обрывом,
обняв с неожиданной силой,
как женщина перед разрывом.
В комнате все тот же абажур,
на окошке сушится трава...
Я отвыкшим голосом скажу
самые обычные слова.
Вспомню, как грузил в вагоны мел,
как грустил без милых мне людей.
И тоска, которой я болел,
как собака, ляжет у дверей.
* * *
Прислушайся: в мире, где птиц заглушают клаксоны,
где лук в огороде и вырос бурьян у сарая,
на летнем наречии шепчутся липы бессонно,
как шепчутся люди, тревоги свои поверяя.
Они уже были людьми, только раньше немного.
Теперь не пугаются их воробьиные стаи.
Повсюду, повсюду застыли они одноного,
как памятник тем, из которых они вырастают.
Послушай ночами их стоны и горькие всхлипы,
их радость при встрече пришедшего заново мая.
Послушай, прошу я, что скажет усталая липа,
моими руками, как прежде, тебя обнимая.
* * *
Сентябрь насылает прохладу, осеннюю тягость дождя,
а сердце и этому радо, других перемен не найдя.
Листвы истомленной круженье оплакать пока не спеши:
быть может, природы движенье пробудит движенье души.
Чтоб листьев багряная почта, слетая, сгорала дотла,
чтоб новые чувства, как почки, набухли в преддверье тепла.
* * *
Всех на шмоне в сердцах обругав
за задержку, иду налегке -
инвалидская клюшка в руках,
клок щетины на грязной щеке.
Сколько лет мне? Наверное, сто.
А в кармане - не шелест банкнот,
только пачка бумажных листов,
где сам черт ни черта не поймет.
Хмур, как осень дождливая, зол,
на весь мир (голодал я и мок).
Что искал - ничего не нашел.
Что имел - ничего не сберег.
И такая сырая весна.
Только хлюпают чьи-то шаги.
Что теперь? Неизвестность одна.
Только мрак и не видно ни зги.
* * *
Засохла, как аптечная трава,
душа во мне, и нет тепла нигде.
И не под силу подобрать слова,
чтоб рассказать о собственной беде.
Скорей бы выпить боль свою до дна,
чтоб в лес войти, где, как рубинов горсть,
щемящая лесная тишина
подарит мне рябиновую гроздь.
Услышать гром. Увидеть дождь грибной.
Лесную прель. И дятла на сосне.
И все забыть, что было не со мной,
в каком-то веке, в тридевятом сне.
* * *
Любим, прощаем и судим, тихую ищем обитель....
Был ли ты милостив к людям - к тем, кого сам ты обидел?
Вспыхивал ты, словно пламя, был истеричен в запале.
Как поступал ты с врагами, так и с тобой поступали.
Став для насмешек мишенью, ежась, как будто от града,
ждешь ли ты чье-то прощенье, если прощенья не надо?
* * *
Вот и осень уже на излете:
рдеет клюква на топком болоте,
словно церкви, леса опустели.
Нянчит ветер из чахлые тени.
Улетели последние птицы.
Что-то завтра, наверное, случится:
снег ли выпадет, солнце ль пригреет...
Поскорей бы уже, поскорее!
Всех прощаю, все в мире приемлю.
Мне б когда-то вернуться на землю
белым снегом, скрывающим дали,
вьюжным ветром - лишь только бы ждали!
Новые комментарии