Крапива

Когда-то, помню, вразумив сначала,
Чтоб  рук  и  ног  себе  я  не  отрезал,
Давала  нож  единственный  в дому  мне
Седая  бабка  –  строгая  хозяйка.
Я  в  сад  бежал.  И  там  в  глуши  тенистой,
Забравшись  в  дебри  зарослей  черемух,
Я  выбирал  побег  сырой  и  гибкий,
Срезал, согнув  у  корня, осторожно,
Чтоб  не  задеть  соседние  побеги,
Привязывал  его  к  руке  тесьмою.
Нож  отдавал  назад  суровой  бабке
И  выходил  за старую калитку.
 
Зелено-желтым  ядовитым  морем                                                                      
Пустырь  бескрайний  на меня  катился.
О, как  его  тогда  я ненавидел!
За то, что  пуст  он  и  доволен  этим,
За  то, что  по  нему  никто не  ходит,
За то, что он  зарос  крапивой  дикой,
Которая, как  мне  тогда  казалось,
Умеет  и  на  расстояньи  жалить.
И  со  своей  черемуховой  саблей
Врубаясь  в  эти  полчища  крапивы,
Я  не  искал  от  жал  её  укрытий,
А шел упрямо  с нею  на  сближенье.
На хруст упавших в первые  минуты                                                                                Пустырь  глухим  шуршаньем  отзывался
И  посылал  всё  новые  отряды,
Которые  со  всех  сторон  стекались,
Как  будто  собираясь  по сигналу.
Огромные,  дремучие,  седые
Кусты  сходились  плотною  толпою
И,  не  давая  подойти  поближе,
Ко мне  свои  верхушки  устремляли.
А я старался  их  рубить  под  корень,
Хоть так  оружья  век  и  был  короче.
Свистел,  пугаясь,  воздух.   Расступались
Ряды  стеблей  граненых.   Злые  листья
Заглушенную  землю  устилали.
Шипы  бессильно  истекали  ядом,
А  ухитряясь,  жалили  больнее.
 
За  взмахом  взмах.  За  шагом  шаг.  Я  верил,
Я  верил  в  свою  трудную  победу!
И  сабля  жгла  направо и налево,
Как  молния,  врагов  уничтожая.
Черемуха,  рожденная  природой
Для  пышного  цветения  весною,
Для счастья  жизни,  радости  налива,
Для торжества плодов её созревших, 
Она  одним тугим  своим  побегом,
Привязанным к  руке  моей  тесьмою,
            Была  оружьем.  И  служила  верно.                                                                   
Но ведь запасы прочности  не  вечны.
Зеленой  став  от  сока  и  от  яда
Поверженных врагов,  она  ломалась,
Теряя  сантиметр  за  сантиметром.
Я  отступал,  покрытый  волдырями,
Когда у самых пальцев прут ломался.
Я  уходил.  Но  уходил  я  с  честью:
Ведь  после  отступленья  оставался
Кусок  земли,  отбитый  у  крапивы.
 
У  дома  -  ждал:  а  вдруг  начнет  ругаться
За  волдыри  и  в  зелени  рубашку
Седая  бабка, строгая  хозяйка  –                                                                         
С  рубашки  зелень  отстирать  непросто…
Но,  видно,  бабка  как-то  подсмотрела 
Мои  кавалерийские  наскоки.
Она  ни  слова  мне  не  говорила.
Прохладные  ладони  ненадолго
Накладывала  на  мои  ожоги,
Снимая  боль от  сотен  игл  крапивных,
И  смахивала  на  землю  брезгливо
Вцепившийся  в  плечо  листок  колючий.
     
А  вечером,   пред  тем,  как  мне  забыться
Под стеганым  надежным  одеялом
 (А  стебли  колыхались,  извивались
              Перед  моими  сонными  глазами,
И остро пахло трепетом  черемух),
Я  видел,  как  склонялась  над  корытом
Седая  бабка,  строгая  хозяйка,
И  с  тихой  потаенною  улыбкой
Отстирывала  зелень  от  рубашки.
 
Она  меня  ни  разу  не  бранила,
А  нож  беспрекословно  выдавала,
Настойчиво предупредив опять же,
Чтоб рук и ног  себе  я не  отрезал.
И был вооружен не только саблей  – 
Побегом в жизнь влюбившихся черемух  –
Но  тихой  потаенною  улыбкой,
Когда  назавтра   шел  я    в  новый  бой!