Сергей СЕРПАНОВ
НЕИЗВЕСТНЫЙ ГОРЬКИЙ
«Работа интеллигенции всегда сводилась – главным образом – к делу украшения бытия буржуазии, к делу утешения богатых в пошлых горестях их жизни. Нянька капиталистов – интеллигенция – в большинстве своем занималась тем, что усердно штопала белыми нитками давно изношенное, грязноватое, обильно испачканное кровью трудового народа философское и церковное облачение буржуазии».
Максим Горький, 1932 год.
КАК ОДНАЖДЫ «БУРЕВЕСТНИК» СТАТЬ ПЫТАЛСЯ ФИЛАНТРОПОМ
Что побудило Горького заняться благотворительностью, сказать трудно. До 1899 года он своим вниманием детей бедняков не удостаивал. А тут в канун Рождества преподнес учащимся Троицкого начального училища сразу сто детских книжек. И объявил, что собирается устроить нвогоднюю елку для малообеспеченных. И призвал нижегородцев пожертвовать на это «кто сколько может».
Вскоре в редакцию газеты «Нижегородский листок» стали поступать деньги, продукты, вещи. Но откликнулись далеко не все состоятельные горожане. Всего было собрано 303 рубля, 500 аршинов разной материи, 80 пар валенок, 100 носовых платков, 500 калачей, 50 фунтов чая и 86 детских книжек.
Елку установили в зале городской думы. Духовой оркестр играл веселую музыку, хор мальчиков исполнял народные песни.
Но когда елка засверкала огнями, дети испугались. Шестилетняя девочка заплакала. Горький взял ее на руки, обещал много гостинцев.
- Много гостинцев дашь? – не поверила малышка.
- Мешок.
- И на платье дашь?
- И на платье.
- Не обманешь?
Горький не обманул. Но не все остались довольны подарками: кому-то достались валенки, а кому-то – только носовой платок.
Раздосадованный тем, что праздник оказался с горчинкой и даже клюквенный морс его не подсластил, Алексей Максимович, позабыв про детей, стал лихорадочно создавать различные благотворительные общества. Начал он с «Общества поощрения высшего образования» Затем возникли «Общество любителей изящных искусств», «Секция гигиены воспитания и образования», «Общество любителей физики и астрономии», «Общество распространения начального образования» и «Общество дешевых квартир».
Но больше всего благоволил «буревестник» представительницам прекрасного пола. С его легкой руки путевку в жизнь получили «Общество вспомоществования учительницам Нижегородской губернии» и «Общество помощи нуждающимся женщинам». Сам он был почетным членом этих организаций. Умудрился вступить писатель и в «Экономический союз», председателем правления которого был вице-губернатор К. Фредерикс, которого Горький страшно не любил.
Такая «благотворительность» денег не стоила. Нижегородцы ждали от Горького большего. И «буревестник» наконец-то решился отстегнуть в пользу бедных малую толику от своих многочисленных гонораров. 14 ноября 1900 года газета «Волгарь» в разделе «Хроника» сообщала: «Писатель М. Горький пожертвовал в городскую библиотеку значительное количество различных книг». Назвать их общее число «Волгарь» постеснялся Всего книг было 75 – в основном произведения самого Горького, выданные ему как авторские экземпляры.
Несколько раньше – 7 ноября – писатель обратился к горожанам через газету «Нижегородский листок», сотрудником которой он являлся, с призывом собрать средства для проведения еще одной новогодней елки для бедных. «Хочется всем им дать какой-либо существенный подарок и устроить хороший, радостный день для них, - писал он. – Нет сомнения, что добрые люди города отнесутся к этой затее хорошо и горячо».
Но добрые люди не спешили афишировать свою доброту. И не потому, что были скупы. Метания Горького от одного благотворительного общества к другому, его стремление прослыть благодетелем бедных детей за чужой счет нижегородцы расценили как погоню за дешевой популярностью.
Средства поступали плохо, и Горький не на шутку рассердился. Он разразился статьей в «Нижегородском листке», но подпись свою поставить под ней поскромничал, спрятался за псевдоним: «Один из устроителей елки в прошлом году». Взывая к совести горожан, «буревестник» писал: «Жаль, что учебные заведения, за малыми исключениями, так равнодушно относятся к делу устройства праздника для обездоленной городской детворы. А между тем обратить внимание учащихся детей и юношей на это дело, вызвать в них сочувствие к их менее счастливым, а иногда и очень несчастным сверстникам было бы не бесполезно в воспитательном отношении... Чувство сострадания – хорошее человеческое чувство. Отчего бы не вызвать его к жизни в стенах учебных заведений перед наступлением рождественских, по преимуществу детских праздников?».
Но и это не помогло. Пришлось Горькому обращаться за помощью к своим московским друзьям. 14 декабря на его имя пришел перевод от Константина Станиславского, который прислал 25 рублей. Артисты этого театра собрали еще 47 рублей, 18 шарфов, 10 кушаков, три пары перчаток и разное ношеное белье и платье. 100 рублей прислал Савва Морозов. Собранных средств хватило только на 1200 детей из 1965.
После этого «буревестник» как-то охладел к благотворительной деятельности. Его увлекла идея революционной борьбы...
«Наша... интеллигенция состоит из небольшого количества честных, преданных специалистов, прослоенных множеством гнусных предателей»
Максим Горький, 15 ноября 1930 года.
ДОМ ПРОКУРАТОРА
28 марта нынешнего года мы, по идее, отмечали 144-ю годовщину со дня рождения Максима Горького – самого, пожалуй, противоречивого российского писателя, значимость которого оценить нельзя, если руководствоваться только личными пристрастиями и политической предвзятостью. Во всяком случае, в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона говорится, что Горький появился на свет не в 1868, а в 1869 году, а сведения в этом словаре всегда были проверенные. И сам писатель отмечал свое 50-летие не в 1918, а в 1919 году.
Но тут вмешалась большая политика. Скорее всего, подкорректировал дату рождения «буревестника» сам Сталин. Его 60-летие непременно должно было совпасть с посещением Горького СССР, которое планировалось на 1928 год.
Этот очерк основан на документах, недавно обнаруженных в ЦГАЛИ и других архивах, в том числе и зарубежных, а также на воспоминаниях Корнея Чуковского, писателей, художников и философов, эмигрировавших после октября 1917 года за границу. Часть этих воспоминаний, как, например, мемуары Чуковского, опубликованы не полностью, другие так и не увидели свет. Они затрагивают в основном жизнь «буревестника» в первые годы после прихода к власти большевиков.
Всемирная халтура
Осенью 1918 года по инициативе Горького было создано издательство «Всемирная литература», которое он и возглавил. Задумывалось оно для популяризации зарубежных классиков. Но с самого начала между Горьким и сотрудниками издательства начались разногласия. Прежде всего, по списку авторов. Горький с ходу отверг Стивенсона, Сэмюэля Бетлера и Карлейля. Под вопросом был и Виктор Гюго.
- Но ведь «Несчастные» (тогда так назывался роман «Отверженные», - С.С.) - это гениальное произведение, - сказал Чуковский.
- Не люблю Гюго, - отрезал Горький.
- А «Труженики моря»? Это ведь проповедь энергии, человеческой победы над стихиями, это мажорная вещь.
- Не люблю.
Все прояснилось немного позже. «Буревестник» ориентировался на интеллект высших чиновников, а с ним у многих государственных вельмож была напряженка.
- Надо задобрить правительство, - сказал Горький. – Чтобы, понимаете, не придиралось.
И в результате выходили книги второстепнных авторов, а классики оказывались за бортом. Острый на словцо беллетрист и критик Аркадий Горенфельд, калека с детства, назвал «Всемирную литерату» «Всемирной халтурой».
«Ленин тоже сумасшедший»
Но отношения с правительством у Горького были напряженными. Эти осложнения, как считал поэт Владислав Ходасевич, сотрудник «Всемирной литературы», были вызваны прежде всего ссорами его жены, Марии Федоровны Андреевой, с тогдашним комиссаром народного просвещения Анатолием Луначарским и с женой Каменева, Ольгой Давыдовной, – сестрой Троцкого, которая возглавляла театральный отдел Наркомпроса. У Марии Андреевны был взрывчатый характер, а главное – она претендовала на место, которое досталось Каменевой. И Ольга Давыдовна обиделась заодно и на Горького, хотя тот был совершенно ни при чем. Она как-то заявила Ходасевичу:
- Как вы можете знаться с Горьким? Он только и делает, что покрывает мошенников – и сам такой же мошенник. Если бы не Владимир Ильич, он давно бы сидел в тюрьме.
Но настоящая война разразилась между «буревестником» и всесильным тогда комиссаром Северной области, куда входил и Петроград, Григорием Зиновьевым. В чем причина этой вражды, до сих пор остается тайной. Одна из версий - из-за того, что по настоянию Зиновьева в числе оппозиционных изданий была закрыта газета, которую редактировал Горький. В дальнейшем Зиновьев перлюстрировал его переписку. Умудрялся вскрывать даже письма Ленина. По его распоряжению был устроен обыск на квартире писателя, а главный цензор Лисовский приказал, чтобы каждый номер журнала «Завтра» приносили ему на просмотр.
- Мы совсем не уверены в Горьком, - заявил он Чуковскому.
«Ища защиты у Ленина, - вспоминал Ходасевич, - Горький то и дело звонил ему по телефону, писал письма и лично ездил в Москву... Ленин, конечно, ценил Горького как писателя, а Зиновьева – как испытанного большевика, который был ему нужнее».
Но вражда чередовалась с временными перемириями. После эсеровского мятежа газеты опубликовали сообщение о заседании Петроградского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов под одним и тем же заголовком «Смерть предателям!». В этом заседании принимали участие Горький и Зиновьев. Они сидели рядом – в президиуме. Оба приветствовали вынесенную резолюцию – всех без исключения арестованных по делу восстания эсеров приговорить к смерти. Под резолюцией поставил свою подпись и Горький. По этому поводу критик Аким Волынский (Флексер) выразился так:
- Горький – хоть и плохой, но все же дипломат. Здесь, с нами говорит одно, а там (подразумевалось правительство, - С.С.) – другое.
Потом снова начались военные действия между Зиновьевым и «буревестником». Однажды Горький сказал философу Штейнбергу:
- Они там все в правительстве сумасшедшие.
- Ну, не Ленин же? – возразил Штейнберг.
- И Ленин сумасшедший! – в запальчивости воскликнул писатель.
Наверное, это дошло до вождя пролетариата. И Ленин посоветовал Горькому полечиться за границей. Не помогли и документы, вроде бы уличавшие Зиновьева, в том, что именно он спровоцировал крондштатское восстание (эти документы странным образом исчезли). По словам тогдашнего заведующего Госиздатом Боровского, буквально за несколько часов до отъезда Горького в Германию Дзержинский собирался его арестовать. Помешало, скорее всего, заступничество Ленина. Он понимал, что арест Алексея Максимовича вызовет резкий протест со стороны мировой общественности.
Эта странная любовь
По большому счету, дела издательства Горького интересовали мало. День его проходил так, как описывал Чуковский: приходит кто-нибудь, рассказывает анекдот. «Буревестник» в ответ начинает вспоминать истории из своей жизни. Однажды на заседании совета «Всемирной литературы» ни с того, ни с сего громко захохотал.
- Вспомнил анекдот, который мне рассказал Шаляпин, - признался он. – Ха-ха-ха. Так я весь день смеюсь. Ночью вспомнил и ночью смеялся. Как одна дама в обществе вдруг вежливо сказала: «Извините, пожалуйста, не сердитесь, я сейчас заржу. И заржала, а за ней другие.
14 марта 1919 года, как вспоминал Корней Чуковский, намечалось заседание совета «Всемирной литературы», «но, в сущности, никакого заседания не было, ибо Горький председательствовал и потому при первом удобном случае отвлекался от интересующих нас тем и переходил к темам, интересующим его».
Горький командовал не только «Всемирной литературой», но и Домом литератора, Домом искусств и Домом ученых. Дом литераторов тот же Горенфельд сразу же окрестил «Домом прокуратора». Сходство «буревестника» с Понтием Пилатом были налицо. И тот, и другой, если надо было решить какой-то сложный вопрос, умывали руки.
Однако и к Дому искусств, и к Дому литераторов, и к «Всемирной литературе» Горький как-то почти сразу охладел. Не в пример Дому ученых. Эта странная любовь, как считал Штейнберг, объяснялась его любовью к евреям. «Горький, - вспоминал философ, - задумал издать сборник, ясно и популярно объясняющий населению России, «откуда есть пошел» еврейский народ, зачем он нужен». Дядя Штейнберга, литератор Эльяшов (Бальмахшовес), получил от «буревестника» заказ – написать статью об истории еврейской литературы. Он отказался. Мотивировал это тем, что «издание книг для пропаганды, для рекламы еврейскому народу не поможет, а только повредит, так как внедрит в сознание большинства, что существует группа людей, обладающая особенностями, которые объясняют напряженность в отношениях между этой группой и окружающим ее населением».
Однажды Горький, который крайне негативно относился к Достоевскому и считал его врагом иудейства, признался тому же Штейнбергу:
- Меня как литератора открыл еврей, часовой мастер, в Нижнем Новгороде. «Ты будешь писателем», - сказл мне он. И я стал.
Речь шла об отце Свердлова, фамилия которого на самом деле была Нахамкес. С тех самых пор Горький поверил, что все евреи могут предсказывать будущее.
Штрихи к портрету
Новый, 1918 год, на квартире Горького, как вспоминал Штейнберг, встречала большая компания. Кто-то предложил игру: каждый из присутствующих должен был выразить в одном слове свое заветное стремление, написать на бумажке и бросить ее в вазу. Потом вынимали записку и читали вслух. В одной из записок было написано «Власть» с подписью Максима Горького. Разумеется, на власть политическую или полицейскую он не претендовал. Речь шла о власти духовной.
Но стал ли Горький властителем дум россиян? Большой-большой вопрос.
В 1919 году неожиданно умер писатель Леонид Андреев. Но вечер его памяти был сорван по вине Горького. После выступления Александра Блока должны были читать отрывки из произведений Андреева актеры ведущих театров. Но тут, как писал Чуковский, «выскочил на эстраду Горький – и этим изгадил все дело... Он читал глухим басом, читал длинно и тускло, очень невнятно, растекаясь в подробностях и малоинтересных анекдотах... Когда он кончил, все стали стремиться к последним трамваям».
Еще одно свидетельство того же Чуковского: «Горький прибыл в Дом искусств очень рано. Стоял среди комнаты, нагоняя на всех тоску. Обсуждения программы Народных чтений не получилось. Горький понес такую скучную учительскую чепуху, что все прекратили с ним пикироваться». В результате волевым рещением Алексея Максимовича были исключены лекции о Достоевском, Гоголе и даже Пушкине. На другом заседании «Горький раздражительно стучал своими толстыми и властными пальцами по столу», когда слышал то, что ему не нравилось. На третьем – «ставил окурки в виде колонн стоймя на столе, отрывал от бумаги ленту – и быстро делал из нее петушков (обычное его занятие во время волнения)».
В Петрограде царил голод. Не было электричества, керосина. Город был мертв и жуток. Художники, литераторы умирали от голода. Интеллигентнейшие Дмитрий Мережковский и его супруга Зинаида Гиппиус ели собачатину. Однако бывшего пролетария Горького это волновало мало. Леонид Андреев как-то заметил, что он всегда льнул к богатым – к Савве Морозову, Сытину, нижегородским миллионерам Бугрову, Бубнову. Однажды Андреев вместе с Горьким ехали в поезде. Андреев сообщал друзьям в письмах, что практически разорился: Горький путешествует, как принц.
Огромный дом, где жил Горький, по словам его современников, всегда был ярко освещен, в столовой, куда никого, кроме самых близких писателя, не приглашали, «буревестника» ждал роскошный ужин. А вот свидетельство Чуковского: «У Горького был в четверг. Он ел яичницу. На столе – стакан молока. На шкафах – вазы голубые, редкие. Маска Пушкина, стилизованный портрет Ницше». У автора «Айболита» слюнки текли.
Вечерами Горький любил играть в карты. Но играл плохо, обычно проигывал и очень сердился. После карточной игры затевались танцы.
«Буревестник» имел немалые доходы – в месяц в переводе на доллары больше 10 тысяч. Но практически все уходило на его окружение. Кто-то даже подсчитал, что на иждевении Горького находилось не менее 15-20 прихлебателей.
«Он вырос и долго жил среди всяческой житейской скверны, - писал Ходасевич. – Ему нравились решительно все люди, вносящие в мир элементы бунта или хоть озорства, - вплоть до маньяков-поджигателей. Он и сам был немножечко поджигателем. Его привычкой было, когда наберется в пепельнице довольно много окурков, спичек, бумажек, незаметно подсунуть туда зажженную спичку. Сделав это, он старался отвлечь внимание окружающих, а сам лукаво поглядывал через плечо на разгорающийся костер».
С каким-то глубоким почтением относился Горький к фальшивомонетчикам, бандитам, мелким жуликам и попрошайкам. И даже радовался, когда его кто-то обманывал. И обманывал других сам, по выражению Ходасевича, «относясь ко всякой истине как к проявлению злого начала… Восстановление правды казалось ему серым и пошлым торжеством прозы над поэзией». Однажды, прочитав «Сказку о царе Салтане», заметил:
- Умный царь. Дурных вестников обязательно надо казнить.
«Употребляется ли ради развития сознания человека насилие над ним? Я говорю – да!.. Культура есть организованное разумом насилие над зоологическими инстинктами людей».
Максим Горький, 11 декабря 1930 года.
ЕГО ЖЕНЫ И ЛЮБОВНИЦЫ
... Утро выдалось свежее, росистое. Он всю ночь писал и был так возбужден, что спать совершенно не хотелось. Рассказ назывался «Старуха Изергиль» - может быть, лучший, вышедший из-под его пера. Он горел желанием прочитать его своему самому близкому человеку.
А этот самый близкий ему человек равнодушно воспринимал писанину будущего основоположника соцреализма. В самый кульминационный момент повествования Горький вдруг услышал мирное посапывание. Ольга спала.
Злоба душила его. Он вышел в сад и пнул ногой ни в чем не повинную яблоню. Хотелось одного - сунуть голову в петлю...
Печальная история первой любви
В марте подоспело время рожать. Пришлось звать соседского мальчишку.
- Сбегай скорей-ка к Гюнтерам, - попросила будущая мамаша. - Позови Варю, акушерку. Скажи, чтоб чемоданчик захватила с инструментом.
Варвара Николаевна не заставила себя ждать. Распорядилась, чтобы кипятили воду, принесли чистые простыни. И вскоре дом Кашириных огласился детским криком - родился младенец, которому суждено было
стать писателем. Но не знала об этом Варвара Гюнтер. Как и о том, что почти через четверть века ее дочь и вот этот горластый малец станут жить вместе. Хитросплетения человеческих судеб порой так причудливы, что поневоле подумаешь о провидении.
А между тем, казалось бы, ничто не предвещало такого поворота событий.
Дочь Варвары Николаевны, Ольга Каминская была на восемь лет старше Горького. Она родилась в Нижнем Новгороде в 1860 году. Отец ее, Юлий Алексеевич Гюнтер, был домашним учителем, а мать, Варвара Николаевна - акушеркой.
В 1877 году Ольга закончила Белостокский институт благородных девиц и познакомилась с членами народовольческой организации - братьями Гриневицкими и Фомой Каминским. Игнатий Гриневицкий впоследствии бросил бомбу, сразившую Александра II и его самого. Чуть позже состоялось знакомство Ольги с Болеславом Корсаком, который был сослан на 5 лет в Иркутскую губернию.
Ольга Гюнтер в 1882 году уехала в Москву, поступив там на акушерские курсы, и вышла замуж за Каминского. В июне следуюшего года у них родилась дочь, и супруги переехали в Белосток.
Жизнь шла неспешно, но нельзя сказать, что Ольга и Фома друг в друге души не чаяли. Похоже, Ольге размеренная семейная жизнь уже сильно наскучила.
И вот в 1887 году к ним неожиданно нагрянул Корсак. Он не был демоном-обольстителем. Он просто стал катализатором, ускорившим распад супружеских отношений. И Ольга стала его сожительницей.
Но тут любовный треугольник перекроили по своему усмотрению полицейские «геометры». Корсака и Каминских, а также Ивана Гриневицкого и его невесту арестовали и выслали этапом туда, где они
родились.
Каминские, которые вновь оказались «в одном купе», поехали в Оренбург, где жил брат Ольги Юльевны, а в сентябре 1892 года она вновь покидает законного супруга и возвращается в Нижний, где к ней присоединяется супруг незаконный - Корсак. Здесь и состоялась их встреча с Горьким. Этому событию посвящен его рассказ «О первой любви».
Встреча с Ольгой Каминской вообще могла никогда не состояться, если бы Горький не вышел из дома именно в то мгновение, но ни минутой раньше или позже, если бы его маршрут не совпал с маршрутом Ольги и Болеслава. Но судьба распорядилась именно таким образом. И «неотесанный волгарь», как иногда с иронией называл себя «буревестник», был сражен, что называется, наповал. В провинциальном городе, каковым считался тогда Нижний, польские наряды и манеры не могли не произвести фурор.
«Я хорошо чувствовал ее цепкий ум, понимал, что она культурно выше меня, видел ее добросердечно-снисходительное отношение к людям; она была несравненно интереснее всех знакомых барышень и дам, - писал Алексей Максимович.- Нижняя губа маленького рта ее была толще верхней, точно припухла; густые волосы каштанового цвета коротко обрезаны и лежат на голове пышной шапкой».
Однако пристав Второй кремлевской части Чеховский восторга Горького по поводу внешности Каминской не разделял. Вот его сообщение полицмейстеру: «Роста низкого, волосы светло-русые, худощавая, нос большой, стрижена коротко под польку».
Встречи Горького с Ольгой Юрьевной и ее сожителем продолжались каждый день. «Моя любовь, углубляясь, превращалась в страдание, - писал он. - Сидел в подвале, глядя, как, согнувшись над столом, работает дама моего сердца (она занималась картографией, - С.С.), и мрачно пьянел от желания взять ее на руки, унести куда-то из проклятого подвала... Мучительно трудно было мне сдерживать эту страсть - она уже физически сжигала и обессиливала меня».
В феврале 1890 года Корсак получил заграничный паспорт и выехал во Францию. Каминская-Гюнтер осталась. Но старания Горького добиться ее любви были напрасны. Вскоре она отправилась в Париж, к Корсаку.
Будущий «буревестник» был в трансе. И он затеял свое первое странствие, два года шатался по дорогам России, пока не оказался в Тифлисе. И здесь он снова повстречал Каминскую, которая после долгих странствий тоже по странной случайности приехала сюда. Вот уж где мистика, так мистика!
И Ольга Юльевна наконец-то осчастливила Горького своим расположением. Сначала он уезжает в Нижний, а затем и она. Здесь, как сообщал начальник Нижегородского губернского жандармского управления Познанский, Каминская поселилась в квартире «негласно поднадзорного мещанина Алексея Максимовича Пешкова», с которым «состоит в любовной связи, имеет десятилетнюю дочь».
Но счастье Горького продолжалось недолго - всего четыре месяца. В мае 1893 года, узнав, что Корсак вернулся в Россию и его арестовали, Каминская поехала его выручать. Когда Корсака освободили, вернулась в Нижний. Но в их отношениях с Горьким произошла существенная перемена. Размолвки стали повторяться. Ольга Юльевна повадилась часто исчезать из Нижнего, и надолго. «Я большей частью оставалась одна, - вспоминала она. - Разговоры наши были немногословны, редки и только касались дел».
«К моим рассказам она относилась равнодушно, - писал Горький. - Однажды утром, когда я читал ей в ночь написанный рассказ «Старуха Изергиль», она крепко уснула... Я встал и тихонько вышел в сад, испытывая боль глубокого укола обиды, угнетенный сомнением в моих силах».
Но окончательно расстались они, когда Ольга Юльевна стала оказывать знаки внимания какому-то лицеисту, который стал дарить ей богатые подарки. Горький выходил из себя. «Я спросил, чем, по ее мнению, должна окончиться эта грустная история?» . «Не знаю, - ответила она. - У меня нет определенного чувства к нему, но мне хочется встряхнуть его. В нем заснуло что-то, и, кажется, я могла бы его разбудить»... Я чувствовал, что такая жизнь может вывихнуть меня с пути, которым я иду».
Горький предложил ей уехать либо к своему законному мужу, либо к Корсаку. И Каминская так и поступила. Она вернулась к супругу, а потом опять к Корсаку. И вновь к мужу... Не могла она долго жить с каким-то одним мужчиной.
Но Горький ее помнил. Он честно признавался: «Эта женщина была принята сердцем моим вместо матери. Я ожидал и верил, что она способна напоить меня пьяным медом, возбуждающим творческие силы».
Не напоила. Но мистика на этом не заканчивалась. Она только начиналась.
Первый опыт
Надо сказать, что с с женским полом у Горького были серьезные сложности. Если верить рассказу «Однажды осенью», относящемуся к «казанскому циклу», первый опыт половой любви Алеша получил от проститутки под перевернутой лодкой на берегу реки. Застигнутые ливнем, продрогшие, они согревали друг друга. С того самого дня у «буревестника» стали возникать проблемы с женщинами. Он пытался покончить с собой из-за того, что любил сразу двух девушек и не мог определиться, какую любит больше.
Самарская корректорша
В 1895 году Горький уехал в Самару, устроился в «Самарскую газету». Но не все у него ладилось. Вот что вспоминал поэт, журналист и литературный критик А.А.Смирнов (Треплев): «У меня долго хранилась его записка с такими ошибками, от которых поднялись бы волосы на голове преподавателя русского языка». И действительно, грамотешки начинающему литератору явно тогда не хватало.
К счастью, подвернулась спасительная соломинка в лице молоденькой корректорши Екатерины Волжиной. Она стала править его репортажи, фельетоны и рассказы, иногда просто их переписывала, всячески его опекала.
Дело пошло, и Горький предложил Екатерине Павловне руку и сердце. В конце августа 1896 года состоялась их свадьба, а через год родился сын Максим. В 1901 году появилась на свет дочь Катя. Но она умерла через пять лет, когда пути супругов разошлись, несмотря на то, что Пешкова тоже была женой-«мамой» - « буревестник всю свою жизнь выбирал только таких, кроме, пожалуй, Муры. Но об этом позже. А развод с Екатериной Павловной был обусловлен главным образом тем, что литературный правщик Горькому был уже не нужен.
Были друзья, а потом - враги...
Савву Морозова в России знали все - от мала до велика. Это был не полуграмотный купец, выжимающий последние соки из рабочих. Морозов начал обучение на физико-математическом факультете Московского университета, закончил Кембриджский университет, знал европейские языки. В 25 лет стал управляющим несколькими текстильными фабриками.
Сгубили миллионера женщины. Он увлекался почему-то только замужними светскими львицами. Сначала - супругой своего племянника Зинаидой. И сделал все, чтобы она получила развод, а потом обвенчалась с Морозовым.
Но Зинаида Григорьевна стала вскоре тяготиться этим браком. У нее появились многочисленные поклонники. Впрочем, и Савва тоже охладел к своей «половине».
Новым предметом его воздыханий стала актриса Художественного театра, жена чиновника Желябужского Мария Федоровна Андреева, которая благоволила к большевикам и тратила свои гонорары на помощь революционному делу. И так насела на своего поклонника, что тот, мягкий по характеру человек, сдался без боя. На поддержку РСДРП направлялись баснословные суммы. Морозов даже сам контрабандой привозил из-за границы типографское оборудование и запрещенную литературу.
Роман с Андреевой продолжался, как и предыдущий, очень недолго. На свою беду Савва познакомил Горького с Марией Федоровной. В итоге «третьим лишним» оказался сам. Андреева стала гражданской женой «буревестника».
Такого предательства фабрикант снести не смог. Отношения с Горьким вконец разладились. Весной 1905 года он уехал в Канны и застрелился в отеле. Согласно его завещанию Андреева получила 100 тысяч рублей. Из них 40 тысяч оставила себе, а 60 тысяч передала на нужды революционной борьбы.
Еще одна «мамка»
Мария Федоровна на четыре года была старше Горького. У нее было двое детей: сын Юрий и дочь Катя. Любопытно, что Катя звала своего отчима запросто - Алеша. Чувствовала: ее мать стала и его «мамкой». Но их роман, как бокал черного алжирского вина, был наполнен туманной и дурманящей воображение мистикой. Что такое брак, Горький и Андреева понимали весьма своеобразно.
Горький мог, например, заявить, что желает завести новый роман. Андреева не возражала. Впрочем, и она сама в этом плане была не промах. Своим любовником она сделала Петра Петровича Крючкова, своего секретаря, а он был моложе ее на... 21 год. Крючков сменил некого Якова Львовича Израилевича. После того, как он сильно избил КрючковаЮ скрываясь от полиции Израилевич подался в в Берлин.
В 1906 году Горький вместе с Андреевой отправился в Америку, тогда еще достаточно пуританскую. Но там разразился крупный скандал. Ни один отель не хотел пускать на постой писателя, который оставил дома законную жену (церковный развод было в то время оформить достаточно сложно), а приехал с любовницей.
Спустя шесть лет Мария Федоровна вернулась на родину, оставив Горького одного среди его итальянских любовниц. Но он и не возражал. Что
касается Андреевой, то в России она ненадолго попала в тюрьму. Но ее пожалели, и актриса работала в театрах Суходольского и Незлобина, а в 1919 году создала Большой драматический театр, где выступала до 1926 года. Горький то жил с ней, то уезжал.
Его любовницы
С легкой руки «буревестника» в Нижнем Новгороде то и дело возникали различные благотворительные общества и кружки, которые вскоре разваливались. Особенно женские. Например, «Общество вспомоществования учительницам Нижегородской губернии» или «Общество помощи нуждающимся женщинам». И, конечно же, у Горького было много поклонниц. В их числе дочь убитого черносотенцами М.И. Гейнце, В.Н. Кольберг, Е.А. Золотницкая, которая аккомпонировала Шаляпину, М.И. Орехова-Медведева. Причем трое из четырех жили в его доме.
В Италии Горький, ничуть не стесняясь присутствия Андреевой, оказывал всяческие знаки внимания жене художника Андрея Дидерикса, Варваре Шайкевич. Роман протекал очень бурно, но закончился, как и все другие, разрывом, после чего Шайкевич поочередно выходила замуж за литераторов и издателей Александра Тихонова и Зиновия Гржебина. Богема есть богема.
Вот что вспоминала художник Валентина Ходасевич: «В 1919 году мы не только сдружились с Алексеем Максимовичем и Марией Федоровной Андреевой, но так случилось, что они предложили нам с мужем переехать жить к ним в большой квартире на Кронверкском проспекте. Мы согласились и жили с ними до отъезда в Италию.
В квартире было 12 комнат. В них жили: Алексей Максимович, Мария Федоровна, Петр Петрович Крючков, художник И.Н. Ракицкий, Мария
Игнатьевна Будберг-Бекендорф-Закревская, секретарь издательства «Всемирная литература», потом секретарь Горького и жена по совместительству, переводившая его произведения на английский язык, Мария Александровна Гейнце, приехавшая из Нижнего Новгорода учиться в медицинской академии... Питаться приходили живущие в верхней квартире этого же дома дочь Марии Федоровны с мужем и ее племянник Женя Кякшт с женой». Кроме того, в качестве медсестры в доме обитала Олимпиада Черткова.
Тогда Горький увлекся Будберг-Бекендорф-Закревской, о которой разговор дальше, но иногда делал «окно» в их отношениях. Однажды, например, всерьез заинтересовался исполнительницей частушек, фамилию которой история не сохранила.
Кошачья полуулыбка
Такой авантюристки, как Мария Игнатьевна Будберг-Бекендорф Закревская, свет, наверное, не видывал. Поэт Андрей Вазнесенский назвал ее «российской Матой Хари». Среди ее бесчисленных любовников и мужей были международный шпион Локкарт, чекист Петерс, барон Будберг, Ницше, Рильке, Фрейд, Уэллс... Горький посвятил ей роман «Жизнь Клима Самгина». Впрочем, список ее возлюбленных куда длиннее.
Предком Муры (так прозвал ее Горький за лукавое, кошачье выражение лица) был Аркадий Андреевич Закревский, служивший при Александре I генералом-адьютантом. С 1823 года он был генерал-губернатором Финляндии. Его жену, Аграфену, Пушкин назвал «медной Венерой» и посвятил ей два стихотворения. В общем, предки Марии Игнатьевны были не так уж просты.
Мура ушла от барона Будберга на второй день после свадьбы. С Бенкендорфом, который был потомком того самого Бенкендорфа, так насолившего Пушкину, она прожила 12 лет. Будберга убили крестьяне, а Бенкендорф скончался сам. За это время Мария Игнатьевна закончила Кембриджский университет и в совершенстве знала английский язык. Достаточно сказать, что за свою жизнь она перевела 36, а может, и больше, толстенных романов.
После этого Мура пустилась, что называется, во все тяжкие. Естественно, привлекла внимание Горького. От нее исходила какая-то особая сексуальность, мужчины мимо просто не могли пройти. И в то же время, по выражению Нины Берберовой, Мура была «железной женщиной», а к таким «буревестника» тянуло всегда.
Берберова прожила с Марией Игнатьевой три года под одной крышей. «Она любила мужчин, - вспоминала Берберова, - и не скрывала этого, хоть и понимала, что эта правда коробит и раздражает женщин и возбуждает и смущает мужчин. Она пользовалась сексом, она искала новизны и знала, где найти ее, и мужчины это знали, чувствовали это в ней и пользовались этим, влюбляясь в нее страстно и преданно... В ее жизни не нашлось места для прочного брака, для детей, для родственников и семейных отношений... Во многих смыслах она была впереди своего времени. Если ей что-нибудь в жизни было нужно, то только ею самою созданная легенда, собственный миф, который она в течение всей своей жизни растила, расцвечивала, укрепляла».
О Муре ходило великое множество слухов. Некоторые из них подтверждены документами. Например, комендант Московского кремля Мальков, который пришел арестовать Роберта Брюса Локкарта, обнаружил в его спальне под кроватью Марию Игнатьевну. В то время она уже жила с Горьким. Было бы известно куда больше, но Мура на излете дней сожгла весь свой обширный архив.
Колхозный бригадир - тоже женщина
1 мая 1934 года в Москве состоялась встреча знатных людей страны. От Азова-Черноморья (ныне Ростовской области) на эту встречу откомандировали полеводческих бригадиров, в том числе Ирину
Никульшину, комсомолку, которой было всего 18 лет.
Бригадиры решили поприветствовать Горького, поехали к нему на дачу.
- А что это за девочка, такая маленькая? - спросил он, сверля глазами Никульшину. И глаза у него при этом блестели.
- Нет, я не девочка, а бригадир, - ответила Ира.
Видно было, что она ему приглянулась. Когда стали пить чай, Горький усадил ее рядом с собой и говорил, по сути дела, только с ней одной.
- Учиться тебе надо, Ира, - посоветовал он ей напоследок.
- Вот как только добьюсь двенадцати килограммов зерна на трудодень, так и пойду учиться, - заявила Никульшина.
Бригадиры вернулись домой, а Иру уже ждало письмо от Горького. Потом еще одно, еще... Никому из полеводов он не писал, только ей. Может, это было его последним увлечением?
Роковая супруга
Максим Пешков, сын Горького, тоже был не прочь приударить за женщинами. Совсем, как отец. Но вначале за ним приударила жена, в девичестве Надежда Введенская. Она пришла к нему сама в день своей свадьбы с другом умершего накануне отца доктором Синичкиным. Пришла потому, что сбежала от мужа, выпрыгнув из окна. Ну не нравился он ей, и все.
А Максим, с которым они познакомились на катке на Патриарших прудах, наоборот, нравился. И она попросила его приютить ее у себя. Максим поговорил с отцом, и тот пошел навстречу девушке.
Но поженились они только в 1922 году, когда были в Берлине. На скромной свадьбе присутствовала дочь Шаляпина, Лидия.
Две девочки - Марфа и Дарья - появились на свет уже в Италии. Тимоша - такое прозвище еще в детстве дали Надежде за то, что больную тифом ее остригли наголо - была женщиной красивой и сильной. Она была хозяйкой в доме, а Максим увлекался какими-то несерьезными проектами. Потом стал сильно пить. Начались размолвки. Появились любовницы...
Горького много раз уговаривали вернуться в СССР, но он колебался. Настаивал на этом и сын, которому пообещали подарить автомобиль и обеспечить другими благами.
Наконец, "буревестник" решился на возвращение. Но потом горько об этом пожалел. С самого начала опеку над ним взяло ОГПУ, где заместителем тогдашнего председателя Менжинского был давний друг Горького, бывший нижегородец Генрих Ягода. Его карьерный рост был обеспечен другим бывшим нижегородцем - Яковым Свердловым, с которым Ягода состоял в родстве. Потом он женился на племяннице Свердлова - Иде Леонидовне Авербах.
Ягода зачастил к Горькому, который как бы находился под домашним арестом. А вот Максима Пешкова возили по разным колхозам и заводам, где устраивались застолья, спаивали. Кончилось это все тем, что Максим простудился и 11 мая 1934 года в 38 лет скончался. Хотя есть еще одна версия.
Между Ягодой и Надеждой Пешковой возник роман, Ягода мог устранить своего соперника с помощью яда. Многие историки, в частности Густав Герлинг-Грудзинский, говорят, что "нет никаких оснований не верить обвинительному акту процесса 1938 года, в котором утверждается, что Ягода мог частично по политическим, частично по личным мотивам отправить на тот свет Максима Пешкова".
Но вскоре расстреляли и самого Ягоду. Та же судьба постигла и философа, литератора, историка, директора Института мировой литературы имени А.М.Горького Ивана Капитоновича Луппола. Как только Тимоша собралась выйти за него замуж, его арестовали. Он погиб в лагере в мае 1943 года.
Рок преследовал всех, кто связывал с Надеждой Пешковой свою судьбу. В 1946 году "воронок" увез в тюрьму очередного супруга Тимоши, архитектора Мирона Ивановича Мержанова. Он тоже бесследно исчез в застенках НКВД. Наконец, после смерти Сталина арестовали и нового ее спутника, инженера Владимира Федоровича Попова. Он единственный, кого выпустили спустя полтора года. Но семья распалась.
Роковая женщина часто бывала в Нижнем, участвовала в Горьковских конференциях. Умерла она в январе 1971 года.
Женщина-смерть
Самой последней женщиной Горького была та, что изображена на картине. Вот что писала Валентина Ходасевич: «Утренний кофе пили в зале верхнего этажа, чтобы Алексей Максимович не тратил времени и сил на спуск вниз. Ему не терпелось, и он еще до кофе пригласил меня пройти в кабинет... И вижу замечательно написанную картину. Ясно, что Нестеров. Потрясена сюжетом: передо мной почти в натуральную величину на квадратном холсте изображена молодая женщина, умирающая от туберкулеза... Все вокруг жемчужно-белое, волосы черные, и только запекшиеся губы и роза, почти падающая из безжизненно свесившейся, предельно исхудавшей руки, напоминали сгустки крови... Но почувствовала я, что с картиной этой сама смерть вошла в кабинет Алексея Максимовича».
И действительно, через две недели сердце его остановилось.
* * *
Известно, что у Горького были дети, рожденные от женщин, с которыми он заводил короткие романы. Одна из его внебрачных дочерей, Людмила Назаревская, была очень похожа на отца. Она хранила у себя рукописи Осипа Мандельштама до тех пор, пока не пришел к власти Никита Хрущев.
«Наша революция дала простор всем дурным и зверским инстинктам, накопившимся под свинцовой крышей монархии».
Максим Горький. «Несвоевременные мысли».
ПАВЛИК – ЭТО ГОРЬКИЙ, ГОРЬКИЙ – ЭТО ПАВЛИК
60 лет назад в Москве, на Красной Пресне был установлен памятник «пионеру-герою» Павлику Морозову, по доносу которого отправили в ссылку сроком на 10 лет его родного отца. Порешили Павлика тоже его прямые родственники, но убиенного представляли, как жертву борьбы с врагами колхозного строя.
Судьба мальчика трагична. Он действительно жертва. Но жертва другой жестокой борьбы. Борьбы, рушившей вековые нравственные устои, борьбы, которая фарисейски именовалось построением светлого будущего. И миф о «пионере-герое» просто не мог не появиться. Не прошел мимо этой истории и «буревестник революции».
Как создавался миф
Нет смысла пересказывать историю предательства. Она интерпретировалась многократно. Развенчан и миф о геройстве. Но вот как он создавался, я узнал в 1987 году, когда жил на Урале. Здесь волею судеб мне довелось познакомиться с Павлом Соломеиным, автором книги «Павка-коммунист», увидевшей свет в 1962 году.
Соломеин был тяжело болен, но на память его это никак не влияло. И он обронил такую фразу:
- А знаешь, первую свою книгу о Павлике я написал за десять дней? И это при том, что раньше в журналистике ничего не смыслил.
Выяснились такие детали. В январе 1932 года Соломеин был принят в редакцию уральской детской газеты «Всходы коммуны» как стажер. Первым его заданием была поездка в Тавду, где судили Трофима Морозова – отца Павлика. То есть, особых дивидендов из этого процесса редакция извлечь не планировала. Так, обычное дело. Иначе бы в Тавду командировали кого-то из более опытных журналистов.
Но стажер с заданием справился. Справился и с другим заданием, когда судили убийц пионера-доносчика, который пионером никогда не был. И когда Соломеин вернулся в Свердловск, его вызвали в обком комсомола и поручили написать книгу о Павлике Морозове. На все про все давалось 10 дней!
Соломеин отбрыкивался, но ему говорили: надо! И он подчинился давлению. В хатенке с холодной печкой (не было денег на дрова), питаясь только мучной размазней, он выполнил задание обкома. Правда, не через 10 дней, а через месяц.
Рукопись срочно заслали в набор. Правили ее пионерский вожак Урала Ломоносова и некто по фамилии Икс. Ежу понятно, что это была вымышленная фамилия.
Соломеин хорошо знал крестьянский быт. Он родился в селе Теплый Стан (ныне Сеченово) Нижегородской губернии в крестьянской семье, в восемь лет остался круглым сиротой, а в 15 лет был вожаком беспризорников, совершил 8 побегов из детских домов. В конце концов, оказался на Урале. Здесь из детдома стал писать в газету «Всходы коммуны». Когда ему исполнилось 18 лет, его пригласили поработать в журналистике.
Книга Соломеина, увидевшая свет 6 мая 1933 года, называлась «В кулацком гнезде». Я держал ее в своих руках, читал. Автор рассказывал, как трудно жили в деревне Герасимовка и, судя по всему, симпатизировал крестьянам. Но чувствуется, что в авторский текст грубо вмешались правщики. Стиль их был совершенно иным.
История о том, как Павлик разоблачил своего отца, в их трактовке выглядела так. Однажды ночью Павлик подсмотрел, заглянув в замочную скважину, как отец «дрожащими руками пересчитывал толстую пачку червонцев». Герой-пионер решил выяснить, что это за деньги, и «установил наблюдение». И вот...
Все уже спали. Трофим сидел в горнице и писал что-то, Павел не спал. В полночь он услышал, как скрипнули ворота. В горницу вошли двое. Павел встал и на цыпочках подошел к двери. Долго стоял на холодном полу, прислушиваясь к тому, что говорили за дверью. Так же бесшумно лег на койку». А на следующий день пошел в сельсовет и рассказал все, что высмотрел, «человеку в военной форме».
Но тут правщики прокололись. Выяснилось, что Трофим Морозов раздавал спасительные справки спецпереселенцам уже после того, когда ушел из сельсовета.
Горький сердится
В Горьковском архиве в Москве я отыскал письмо Соломеина к «буревестнику». «Книга написана по-смешному, - признается он (письмо датировано 25 августа 1933 года, - С.С.) – Настоящие писатели так не пишут. Но я к Вам по другому делу. Меня беспокоит вот что. После одного пионерского костра, где обсуждалась моя книга, девочка лет 12 говорит мне: «Почему их расстреляют?» - «Кого?» - спросил я. – «Данилку, стариков Морозовых, Кулуканова». – «А что, тебе жалко их?». – «Нет, - сказала она.- Я бы сначала их изрезала помаленьку, сначала бы нос, уши, губы обрезала, а потом на костре изжарила...». И тут Соломеин спрашивает «буревестника»: «Хорошо ли, что так сурово?».
Горький в это время был осыпан неслыханными почестями. Торжества по случаю 40-летия со дня опубликования в тифлисской газете «Кавказ» первого рассказа «буревестника» «Макар Чудра» продолжались целый год. Его наградили орденом Ленина. В честь родоначальника соцреализма были переименованы МХАТ и Нижний Новгород. Сам усатый вождь пожелал ему «долгих лет жизни и работы на радость всем трудящимся, на страх врагам рабочего класса». Казалось бы, после всего этого писатель должен был быть благодушно настроенным. Нет! Письмо Соломеина вызвало «рвотную» реакцию почетного пионера. Раздражение его было спровоцировано тем, что Соломеин констатировал: дети растут такими жестокими потому, что писатели прилагают к этому немалые усилия.
Горький принял это как критику в свой адрес. «Написана книжка неумело, поверхностно, непродуманно, - отвечал он Павлу Григорьевичу. – Это не может придать широкое социально-воспитательное значение поступку Павла Морозова в глазах пионеров. Многие из них, вероятно, поняли бы, что если «кровный» родственник является врагом народа, так он уже не родственник, а просто враг и нет больше никаких причин щадить его». То есть надо было понимать пролетарского писателя так: следует еще больнее бить «кулацких недобитков».
Но он был неправ. Многие поняли. Я читал письма, присланные Соломеину после выхода в свет его второй книги, и охватывал тихий ужас. В Баку 14-летний пионер Виталий Абратян поступил так же, как Павлик Морозов. Он узнал о своем отце, что он «враг народа, и сообщил об этом органам НКВД». Отца расстреляли за то, что он «выбросил в мусорное ведро газету с портретом Сталина, слушал антисоветские анекдоты и не донес о рассказчике куда надо». В деревне под Гжатском (ныне город Гагарин) пионер Володя Коровин привязал своего пьяного отца к телеге и тащил волоком к сельсовету. Мало того, что отец бросил семью, как и отец Павлика Морозова, он еще и скрывал в подполье своего брата, дезертировавшего из Красной Армии. Отец до суда не дожил.
Но больше всего меня потрясло письмо пионера Антона Морозова из Костромы: «Я горжусь, что ношу фамилию такую же, как Павлик. Он герой. И мы продолжаем его дело. На совете отряда мы постановили следить за своими родителями и выявлять среди них классовых врагов. Уже возбуждено два судебных дела – одно уголовное, другое политическое, за антисоветскую пропаганду и агитацию. Но этого мало. Мы взяли обязательства в этом году выявить еще не менее пяти врагов народа… Что помогает нам в нашей работе? Книги Горького и Николая Островского. Наша пионерская дружина боролась за право называться именем Горького. И мы своего добились...».
Все письмо невозможно процитировать – оно большое. Вот только один характерный момент: «А позавчера у нас прошел диспут на тему «Павлик – это Горький, Горький – это Павлик». На нем мы сравнили великого пролетарского писателя, каким он был в детстве, по его книгам «Детство» и «В людях», с Павликом Морозовым. И все мы пришли к выводу, что они очень похожи».
Примерно такие же письма получал и «буревестник». Может быть, он действительно ощущал себя двойником Павлика Морозова? Вот, наверное, ответ на вопрос, почему его так разозлило письмо Соломеина. «Материал оригинальный, - отвечал ему Горький. – Новый, умный, но испорчен. Это все равно, как если бы вы из куска золота сделали крючок на дверь курятника или бы построили этот курятник из кедра, который идет на обжимки карандашей». После этого, правда, немного подсластил пилюлю: «Люди, которые заставили вас испортить ценный материал, конечно, виноваты более, чем вы».
Солмеин был в шоке. Он пообещал переделать книгу. И переделал, учитывая замечания «буревестника». Правда, через 29 лет. Да так переделал, что в новой книге правды о Павлике нет ни грамма. Вот только один пассаж – отца «пионера-героя» берут с поличным. Павлик, притворяясь, что спит, видит, как отец приводит в дом двух бородачей, продает им справки по 30 рублей каждая (намек на 30 сребреников Иуды). А бородачи «взглянули друг на друга и по команде сорвали с себя парики. «Ты арестован, Трофим Сергеевич Морозов», - услышал Павка».
Родоначальник социалистического реализма не дожил до выхода в свет этой энциклопедии вранья. Интересно, как бы он к ней отнесся? Впрочем, предположить можно. В августе 1934 года, на первом съезде российских писателей именно Горький заявил, что памятник предателю-пионеру должен быть, и это – самая первоочередная задача. Что тут еще можно добавить?
ЗНАК БЕДЫ
«Душа человека не бездонна, и не все она выдержать может. Даже спрятанная глубоко горечь остается горечью, а печаль – печалью, и если не растворить их среди людей, способных разделить с тобой и горе, и радость, то, накопившись, соединившись с другими печалями, вырвется все тяжкое наружу и приведет тебя в отчаянье, и не возникнет в тебе желания превозмочь боль».
Дмитрий Мережковский.
«Близкая смерть неминуемо перестраивает психику человека и толкает его на странные поступки, - подобно тому, как близкий Полюс сводит с ума компасную стрелку».
Артур Кеслер.
«Смерть одного человека – трагедия, смерть многих – статистика»
Иосиф Сталин.
«Буревестник революции», Алексей Максимович Горький, умер 18 июня 1936 года. Ровно за 13 месяцев до этого, 18 мая 1935 года, потерпел катастрофу самый большой в мире 8-моторный самолет. Назывался он… «Максим Горький». Еще 13 месяцами раньше, 18 апреля 1934 года, в конструкторском бюро Андрея Туполева было закончено его проектирование. В числе разработчиков чертежей значились А.П. Смертин и Л.Н. Умрихина.
«Шедевр инженерной мысли»
Летчик-испытатель Михаил Громов, севший впервые за штурвал авиагиганта, назвал творение Андрея Туполева «шедевром инженерной мысли». Размах крыльев АНТ-20 составлял 63 метра, длина фезюляжа – 30 метров, вес при крейсерской скорости 240 километров в час – 42 тонны. Это был самый комфортабельный по тому времени самолет, самолет, как сказали бы сегодня, бизнес-класса. Пассажирские каюты располагались в основании крыльев. В центроплане были размещены просторный конференц-зал, киноустановки, автоматическая телефонная станция, типография, где могли напечатать и обычную газету, и листовки, и даже брошюру, фешенебельный ресторан, спальные места. Была даже сауна. Всего АНТ-20 «Максим Горький» вмещал 72 пассажира и 8 членов экипажа.
Газеты и радио трубили на все лады об очередной победе советского самолетостроения – самого самолетостроительного в мире. Первый показательный и агитационный полет гиганта был назначен на 18 мая 1935 года. Первоначально планировалось, что в нем примут участие Сталин, Молотов, Орджоникидзе и другие руководители партии и правительства. Но «вождь всех времен и народов» панически боялся всяких перелетов и переездов. В последний момент он сослался на занятость, и тогда на борт «Максима Горького» поднялись 36 ударников труда из Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ). Экипаж почему-то состоял не из 8, а из 11 человек. Его «усилили», вероятно, за счет чекистов. За ударниками нужен был пригляд и в небе. А вдруг они замышляют чего-то?
Под грифом «секретно»
Архивные документы о катастрофе в подмосковном небе долгое время были засекречены. Часть их вообще исчезла. Другую часть, по-видимому, подменили.
Отсюда и неразбериха. Непонятно даже, кто исполнял обязанности командира корабля. Согласно одним документам – летчик-испытатель ЦАГИ Николай Журов, согласно другим – Иван Михеев.
О Журове мало что известно. Михеев же был участником перелета по неосвоенному еще маршруту Москва-Пекин в 1925 году. Он испытывал многие модели самолетов и считался одним из самых опытных пилотов в стране. Сталин лично вручал ему орден Красного Знамени. Скорее всего, именно он, а не Журов поднял АНТ-20 в небо со взлетной дорожки Центрального аэродрома.
Свита гиганта
«Максим Горький» сопровождали еще два самолета: тренировочный двухместный «Р-5» и истребитель «И-5». Их пилотировали летчики Владимир Рыбушкин и Николай Благин. На борту «Р-5» находился еще и кинооператор Щелкунов, фиксировавший на пленку эпохальный полет «советского птеродактиля» - так окрестили АНТ-20 западные журналисты. Истребитель же должен был показать истинные масштабы летающего гиганта – он действительно казался назойливой мошкой возле гороподобного Гулливера. Все, как говорится, познается в сравнении.
Но при знакомстве с архивными документами снова начинаешь теряться в догадках. Они просто противоречат друг другу. «Несмотря на категорическое запрещение совершать какие бы то ни было фигуры высшего пилотажа во время сопровождения, Благин нарушил приказ и стал делать эти фигуры в непосредственной близости от «Максима Горького» на высоте 700 метров», - значится в отчете о катастрофе. В другом документе указывается, что Благин получил официальный приказ совершить «мертвую петлю» и «бочку».
Гибель «птеродактиля»
Сделав два круга над Москвой, не очень разворотливый «Максим Горький» стал заходить на посадку. В это время Николай Благин, как явствует из официального отчета, «сделал правую «бочку» и отошел по инерции вправо. Затем летчик решил сделать левую «бочку», надеясь, что его самолет отнесет от «Максима Горького» влево. Но фигура не получилась. «Р-5» потерял скорость и врезался в левое крыло «Максима Горького», прямо в масляные баки».
Ужас охватил всех, кто наблюдал эту трагедию. Клубы черного дыма окутали «советский птеродактиль». Раздался оглушительный взрыв, самолет клюнул носом и стал разваливаться прямо в воздухе. Сначала оторвалась часть крыла, потом часть фезюляжа с хвостом. Из пролома посыпались обезумевшие от нереальности происходящего и совершенно не ожидавшего такого поворота событий люди. Обломки гиганта стали отвесно пикировать и врезались в сосны на территории поселка Сокол, рядом с аэродромом. Погибли все пассажиры и экипаж «Максима Горького», как и пилот «И-5» Николай Благин. «Р-5» каким-то чудом уцелел. Но кинокамера оператора почему-то зафиксировала удар истребителя не в крыло, а в фезюляж.
Месть или хулиганство?
В сентябре 1935 года в варшавской газете «Меч», которую выпускали белоэмигранты, было опубликовано «предсмертное письмо» Николая Благина. «Братья и сестры! – якобы писал не кто иной, как он. – Вы живете в стране, зараженной чумой. Именем ВКП (б) прикрываются бандиты, убийцы, идиоты и дегенераты. И вы должны нести этот тяжкий крест. Запомните имена узурпаторов, взявших труд восхвалять самих себя и называющих себя мудрыми и любимыми… Вы умирали от голода, а бандиты-коммунисты экспортировали нашу лучшую продукцию по самым низким ценам, чтобы показать, что в стране Советов все идет хорошо. В то время, как у нас отбирали последние средства в виде принудительных займов, они устраивали попойки и разбазаривали народные деньги. И вот завтра я поведу свою крылатую машину и протараню самолет, который носит имя негодяя Максима Горького. На его борту будут находиться Сталин и его свита. Таким способом я убью десяток мерзавцев, которые являются паразитами на теле народа. Перед лицом смерти я заявляю, что все коммунисты и их прихвостни – вне закона!».
Сейчас уже трудно понять: была ли это газетная «утка», или же на самом деле Николай Благин, не зная, что Сталин отказался лететь, намеренно совершил воздушный таран, в результате которого пострадали «передовики производства», а в действительности – партийные функционеры. Во всяком случае, вдова Благина категорически отрицала то, что ее покойный супруг причастен к написанию этого письма. И ее можно было понять. Сразу же после гибели АНТ-20 началась травля «воздушного хулигана». Правительство выделило семьям погибших единовременное пособие в размере 10 тысяч рублей, назначило солидные пенсии и взяло на себя все похоронные расходы. Вдове Благина не выплатили ни копейки. Неожиданно выяснилось, что ее муж скрыл свое дворянское происхождение – отец его был полковником царской армии. Как тут не опасаться, что вдову «врага народа» не упекут куда-нибудь на Соловки или на Колыму?
Но тут неожиданно вмешался Сталин. Не к лицу вождю было забывать, что еще совсем недавно он называл летчика первым советским асом и говорил, что «таких самородков надо продвигать и поддерживать». В «Правде» была напечатана его статья «Большая потеря», и травля Благина, как по мановению волшебной палочки, прекратилась. Вдове его назначили персональную пенсию.
Диверсия, брак или инфаркт?
За 70 с лишним лет со времени трагедии в небе над Москвой выдвинуты пять версий случившегося. Пятую – воздушный терроризм – специалисты почти единодушно отвергли. В то, что пилот совершил непростительную ошибку, многие тоже не верят. Николай Павлович был высококлассным летчиком, работал инструктором при Высшей школе военлетов ВВС, а затем его пригласили испытывать новые модели самолетов, изготовленные в конструкторском бюро Андрея Туполева в ЦАГИ.
Сразу же после катастрофы ходили разговоры о диверсии. «Враги, - утверждала, например, газета «Нижегородская правда», - сознательно вывели из строя ходовые части истребителя «И-5», в результате чего Благин потерял управление». В других публикациях говорилось о браке, допущенном при сборке самолета. Однако «диверсантов» не нашли, брака в других самолетах типа «И-5» не выявили. Тем не менее после гибели «Максима Горького» постройка 16 самолетов такого же типа была свернута.
Так что же стало причиной аварии? Остается одна-единственная приемлемая версия: во время выполнения левой «бочки» у Благина, который накануне полета чувствовал себя неважно, резко повысилось давление, а затем случился инфаркт. Он на какое-то мгновенье потерял сознание, и этого было достаточно для того, чтобы истребитель, ставший неуправляемым, врезался в «шедевр инженерной мысли». Произошло непоправимое.
Проза жизни и мистика
Все это весьма прозаично, если не брать во внимание фатальные совпадения. Дважды с периодичностью в 13 месяцев «буревестнику» кто-то неведомый слал сигналы о том, что ему надо готовиться к смерти. 18 мая 1935 года, узнав о гибели своего тезки – АНТ-20 – он сильно расстроился и даже слег в постель.
- Это – знак беды, - сказал он своей сиделке, Олимпиаде Чертковой. – Скоро настанет и мой черед.
Горький не ошибся.
ПРОКЛЯТИЕ ПАПАШИ СВЕРДЛОВА
Порой в запале ссоры, в момент вспышки гнева мы говорим близким страшные слова, не зная о том, что проклятие способно калечить и убивать. Это заложено в глубинах нашего подсознания. Один из примеровтому - судьба старшего брата Якова Свердлова, Золомона, больше
известного, как Зиновий Пешков.
Как Золомон стал Зиновием
Если бы не «буревестник революции», об этом человеке никто бы и не знал. Горький, кстати, якшался с представителями всех слоев нижегородского общества - от босяков до купцов, которые сорили деньгами направо и налево. Таков был стиль жизни Алексея Максимовича. Таким образом он жизнь изучал. Водил, в частности, дружбу и со
Свердловыми.
Семья Свердловых перебралась в Нижний из Саратова в 1881 году. В то время во внутренних губерниях России и в Сибири жить евреям запрещалось, но это не касалось купцов первой гильдии, лиц, имевших высшее образование, дантистов, акушерок и ремесленников, а Свердлов-старший был гравером. И он приобрел маленький домик на Большой Покровке.
Было в то время Михаилу (Мойше) Израилевичу Свердлову всего 25 лет. В 1884 году его жена, Елизавета Соломоновна, родила первенца, которого назвали в честь деда по матери - Золомон. Годом позже появился на свет Яков (Янкель). Правда, Владимир Островский в своем очерке «Судьба
генерала Свердлова-Пешкова» пишет о том, что был еще один брат, Лев. Но о нем ничего неизвестно.
Мальчики росли, не зная о том, какие вихри закружат их в бушующем и яростном мире революций и войн. Впрочем, они были очень разные. Если Яков с раннего детства тяготел к каким-то авантюрам, то, как писала племянница братьев Свердловых Ида Авербах, которая вышла замуж за Генриха Ягоду, в журнале «На литературном посту» (этот журнал редактировал ее брат, Леопольд Авербах), то Золомон, «был не по-детски серьезным и вообще философски настроенным».
Но во взрослой жизни братья вели себя совершенно по-другому. И большим авантюристом был, конечно же, Золомон.
Чем он приглянулся Горькому, никто не знает. Когда в 1901 году писателя отправили в ссылку в Арзамас, он пригласил с собой Заломона. А в августе следующего года к опальному «буревестнику» нагрянул в гости Немирович-Данченко. И Горький вместе с Заломоном читали ему в два голоса пьесу «На дне». Режиссеру, кстати, понравилось.
Горький стал добиваться, чтобы устроить своего юного почитателя на драматические курсы в Москве. Но в то время это не представлялось возможным. Выход был только один - принять православие. И Алексей Максимович самым натуральным образом усыновляет Золомона. Об этом свидетельствует запись в метрической книге Троицкой церкви Арзамаса: «... через таинство крещения и миропомазания присоединен к православию
мещанин Ешуа Золомон Мовшев Свердлов, 18 лет от рождения, с
присвоением, согласно его желания, отчества и фамилии восприемника Алексея Пешкова». Ниже стоит дата - 30 сентября 1902 года.
Но надо сказать, что обряд этот был совершен с явным нарушением церковных канонов. Согласно им восприемниками от Святой Купели не могут быть родители во плоти или лица, заменяющие их, то есть крестные отцы и матери. А Горький как раз и был крестным отцом Золомона-Зиновия. Священник, проводивший этот обряд, должен был указать на эту вопиющую ошибку, но почему-то этого не сделал. Наверное, хорошо заплатили.
Отец порывался задать сыну трепку
Узнав о том, что сын предал иудейскую веру, Михаил Израилевич ходил сам не свой. Как вспоминала в 1929 году Ида Леонидовна Авербах, сгинувшая бесследно в сталинских лагерях, Свердлов-старший находился тогда «в самом расцвете сил, ему было 46 лет. И он порывался поехать в Арзамас, чтобы задать Золомону хорошую трепку». И то и дело проклинал его, заявляя, что не пустит в свой дом вероотступника, что у выкреста не будет собственного дома и что правая рука у него отсохнет. Он, кстати, запретил всем членам своей семьи поддерживать с Заломоном-Зиновием какие-либо отношения.
Прожектер
Между тем дела у приемного сына Горького шли из рук вон плохо. Учеба в школе Московского Художественного театра не заладилась. Таланта актера у Зиновия просто не было. И он, разжившись у «буревестника» деньгами, отправляется в 1904 году на поиски счастья за океан - в Канаду.
Как писал он впоследствии в своих очерках «Без работы» и «Дом», сначала новоиспеченный иммигрант обосновался в Торонто, где устроился на меховую фабрику разнорабочим. Но он совершенно не знал ни французского, ни английского языков, и его вскоре уволили «за профнепригодность». А деньги, как известно, имеют свойство кончаться. И однажды Зиновий Пешков оказался без крыши над головой и с пустыми
карманами.
Тогда он решил промышлять, как и Горький, писательским трудом. Но его опусы никого из издателей не заинтересовали. Только духовный наставник Зиновия (по-видимому, из жалости) пообещал опубликовать их в России. Да вот слова своего не сдержал. Просто прислал деньги. Якобы как гонорар.
На эти деньги Зиновий осуществляет другое сомнительное предприятие. Он едет в Новую Зеландию, где намерен повторить подвиг Миклухо-Маклая, который долгое время жил среди папуасов. И Пешков действительно поселился там, где обитали местные аборигены. Но год, проведенный вдалеке от цивилизации, показался ему вечностью. Это и понятно: никаких этнографических исследований горе-путешественник не проводил, язык маори так и не освоил. В общем, ему просто стало скучно, но он долго в этом себе не признавался.
Горький в то время находился в Италии. И весной 1907 года Зиновий направляется к нему – «запасных аэродромов» у него не было. Здесь он приземляется на четыре года. «Буревестник» доверил своему приемному сыну должность управляющего имением.
Главными заботами мажордома были жилье и еда. Все поступающие на Капри гонорары тоже проходили через Зиновия Пешкова. Здесь он принимал и Ленина, и Дзержинского, и Шаляпина, и многих других известных революционеров, писателей, художников, музыкантов. Здесь же состоялось его бракосочетание с дочерью казачьего атамана Лидией Бураго. Родившуюся вскоре дочь назвали Елизаветой - в честь матери
Зиновия. Таким образом Свердлов-Пешков пытался загладить свою вину и снять проклятие отца. Увы, не вышло.
Легионер
Когда началась первая мировая война, Зиновию Пешкову было тридцать. Но характер авантюриста проявил себя и тут. Зиновий вступает добровольцем в Иностранный легион французской армии.
Много лет спустя он напишет в своих мемуарах: «Когда нас перебросили под Аррас, я сразу же ассоциировал этот город с Арзамасом - очень уж созвучны эти названия. И почему-то подумал: а не случится ли здесь что-то такое, что если и не перечеркнет всю мою жизнь, но оставит долгую память? Так, в общем-то, и произошло, мои смутные предвидения сбылись». 9 мая 1915 года под Аррасом Пешков был ранен. «Мне сказали в госпитале, - вспоминал он, - что руку надо отрезать по плечо. Я попросил зеркало, чтобы рассмотреть ее. Тяжелый был момент. Но я ясно видел, что рука пропала. Как тут не вспомнить проклятие отца? И я сказал: «Валяйте!».
По выписке из госпиталя Зиновий был награжден крестом с пальмовой ветвью и отправлен в отпуск в Италию. Но, увидев супруга-инвалида, Лидия Петровна сказала, что будет оформлять развод. И Пешкову ничего не оставалось, как вернуться в Россию (Горький в то время жил в Петрограде) представителем французского правительства при русском
военном министерстве.
Но встреча с приемным отцом его не обрадовала. Алексей Максимович не раз принародно заявлял о своих пацифистских настроениях. И он обронил такую фразу, которая расставила
все точки над «i»: «Не будучи военным человеком, я не могу
сочувствовать военным героям». Это был ушат холодной воды.
Второй ушат
Но и это был еще не финиш. В Петрограде пребывал и младший брат Зиновия - Яков Свердлов. Встреча с ним тоже не принесла ничего хорошего. Разговор их длился всего несколько минут, после чего братья расстались врагами. Больше их пути никогда не пересекались. О чем они
говорили - неизвестно. Зиновий Пешков, так подробно описывавший в своих мемуарах чуть ли не каждое мгновение своей жизни, об этом почему-то умалчивает.
Путешествия изнанника
Когда Временное правительство было свергнуто, Пешков оказался в Манчжурии, а затем в ставке французского генерала Жаннена, полк которого шел в аръергарде войск Колчака. Но Колчака вскоре расстреляли и спустили в прорубь, а непотопляемый Зиновий обнаруживается вдруг в
Грузии в качестве советника комиссара Франции при муссаватистском правительстве. И он постоянно курсирует из Тифлиса в Баку и обратно. А в Баку знакомится с роковой красавицей Саломеей Андронниковой. Правда, по другим источникам, это знакомство состоялось значительно раньше - на острове Капри.
Зиновий был отнюдь не Аполлоном, не обольстителем, но Саломея им почему-то заинтересовалась. Скорее всего, потому, что это была возможность вырваться из душной кавказской атмосферы. И роковая красавица, как вспоминала потом в своей книге «Франция с грузинским акцентом» (Тбилиси, 1979 г.), «была раздерганная, ничего не могла
объяснить вокруг, как всякая обыкновенная аристократка не хотела ни о чем задумываться и покатила с ним вместе в Париж, как говорится, за шляпкой». Увы, и тут Зиновия ждало разочарование. Через год они с Андронниковой «разошлись, как в море корабли».
Между двух огней
Судьба занесла его в Крым, где он принимал участие в эвакуации армии Врангеля. Потом в качестве секретаря Международной комиссии помощи голодающим Пешков закупает продовольствие и переправляет его в Россию, не зная, что до нуждающихся оно, как правило, не доходит. И встречает
явное неодобрение как среди эмигрантов (те считают его агентом большевиков), так и среди самих большевиков (те считают его французским шпионом).
Так продолжалось два или три года, пока Зиновий не подал прошение о возвращении в Иностранный легион. Оно было удовлетворено: Пешкова направляют командиром батальона в Марокко. И опять - незадача: в 1925 году в сражении с мятежниками он был ранен. На этот раз - в ногу.
Неудачи буквально преследовали его. Дочь от первого брака, Елизавета, вышла замуж за сотрудника советского посольства в Италии. Но ее мужа вскоре отозвали в СССР, арестовали и расстреляли. Елизавета угодила в ГУЛАГ.
Только в самом конце жизни проклятие отца, похоже, потеряло силу. Во время второй мировой войны Зиновий Пешков возглавлял в Африке миссию «Свободная Франция», затем был назначен послом в Китае. В 1946 году его наградили орденом Почетном легиона. Умер он в ноябре 1966 года в том же госпитале, где ему ампутировали руку.
ЧТО СГУБИЛО ГОРЬКОГО: ПАПИРОСА ИЛИ КОНФЕТА?
Смерть Максима Горького вот уже 70 с лишним лет остается неразгаданной. Но стоит еще раз вернуться еще раз к этой истории. Автор получил возможность ознакомиться с ранее засекреченными документами, хранящимися в Центральном архиве ФСБ, и воспоминаниями очевидцев.
«Умирать надо весело»
Горький заболел 27 мая 1936 года. До этого он отдыхал в Тессели. Когда вернулся в Москву, заехал на Новодевичье кладбище, положил цветы на могилу своего сына, Максима Пешкова.
«День был холодный, ветреный, - вспоминала медсестра Олимпиада Черткова. – А вечером Горькому стало не по себе. Поднялась температура, появились слабость, недомогание».
Прошла неделя. Состояние писателя ухудшилось настолько, что врачи предупредили: нужно ожидать худшего, дальнейшее их вмешательство бесполезно.
Бывшая супруга Алексея Максимовича, Екатерина Пешкова, так описывала первый приход старухи с косой: «Он сидит в кресле, глаза его закрыты, голова поникла, руки беспомощно лежат на коленях. Дыхание прерывистое, пульс неровный. Лицо, уши и пальцы рук посинели. Через некоторое время начались икота, беспокойные движения руками, которыми он точно отодвигал что-то, снимал что-то с лица».
Спустя какое-то время Горький открыл глаза. «Выражение их было отсутствующим и далеким, - вспоминала Екатерина Пешкова. - Точно просыпаясь, он медленно обвел всех нас взглядом, и с трудом, глухо, раздельно, каким-то странно-чужим голосом произнес: «Я был так далеко, откуда так трудно возвращаться». И тут случилось невероятное. Когда писателю сказали, что к нему едут Сталин, Молотов и Ворошилов, он вдруг ожил. Взгляд его приобрел осмысленность, а мысли – стройность. Может быть, тут дело было не в магическом имени «Сталин», а в камфоре, которую ввели буквально за несколько минут до этого? Впрочем, от поразительных фактов никуда не уйти: с высокими гостями вернувшийся с того света Горький вел вполне светский разговор о месте женщины в литературном процессе и о самых заметных произведениях французских авторов. И даже пригубил бокал вина, когда «отец всех времен и народов» предложил выпить за здоровье Алексея Максимовича.
Сталин прервал монолог Горького.
- О деле поговорим, когда вы поправитесь, - сказал он.
Но писатель пропустил его слова мимо ушей.
- Столько работы впереди! - сокрушался он.
- Вот видите, - Сталин уже начал терять терпение и попытался перевести разговор в другую плоскость. – Работы много, а вы болеть вздумали. Поправляйтесь скорее.
Горький не поправился, но, словно загипнотизированный вождем, прожил еще десять дней. За это время ему привезли 1800 кислородных подушек, поскольку без кислорода писатель обойтись уже не мог. У него было «свистящее затрудненное дыхание», даже издалека слышались «влажные и звонкие хрипы». А кислородные подушки, как вспоминала Черткова, «передавали конвейером прямо с грузовика, по лестнице, в спальню».
Личный секретарь Горького, Петр Крючков, обвиненный в насильственной смерти своего босса, а также сына писателя, Максима Пешкова и казненный в 1938 году как «враг народа», был тогда еще «на коне». Он свидетельствовал: «Горький врачам не верил. Знал, что умирает. Сказал однажды: «Они меня обманули». Был уверен, что у него не грипп, как ему говорили, а воспаление легких».
Наша справка
Петр Петрович Крючков познакомился с Горьким в 1928 году. Он был личным секретарем гражданской жены писателя – актрисы Марии Андреевой. Был «по совместительству» и ее любовником, хотя Мария Федоровна родилась на… 21 год раньше. Оставался в этом ранге и после брака Андреевой с Горьким. У него было немало причин для ненависти к «буревестнику». А вот дружбой с его сыном, наоборот, очень дорожил. Убивать его, как, впрочем, и Алексея Максимовича, ему не было никакого резона. При Горьком Крючков жил припеваюче, но случись что с хозяином – материальное положение секретаря сразу бы пошатнулось.
Периоды улучшения состояния здоровья Горького сменялись депрессией. «Однажды ночью, - вспоминала Олимпиада Черткова, - он проснулся и говорит: «А знаешь, я сейчас спорил с Господом Богом. Ух, как спорил. Хочешь, расскажу?».
Но почему-то не рассказал. Может быть, вспомнил фамилию медсестры?
Сталин со своей свитой приезжал к писателю еще один раз – 12 июня. И вновь Алексей Максимович собрался, пришел в себя. Складывалось такое впечатление, будто он выкарабкивается. Видимо, ритуальный ужас перед усатым тираном приводил в действие скрытые ресурсы организма, не позволяя расслабиться. Писатель даже произнес целую речь о положении французских крестьян: можно было подумать, что это заботит его в первую очередь. Казалось, что он здоров, однако спустя некоторое время Горький терял дар речи и мог изъясняться только жестами. Показывал рукой на потолок и двери, как бы желая вырваться из комнаты, которая представлялась ему тесной клеткой. Потом опять становился самим собой. Когда врачей прибавилось, заметил:
- Должно быть, дело плохо.
Старался шутить в свойственной ему манере.
- Умирать надо весной, - сказал он своей невестке Надежде Пешковой, - когда все зелено.
И развивал свою мысль таким образом:
- Надо сделать так, чтобы умирать было весело.
Уточнял:
- Я всю жизнь думал, как изукрасить этот момент. Удалось ли мне это?
Его успокаивали:
- Удалось.
16 июня у Горького начался отек легких. Но он не сдавался. «Я приложила ухо к груди, - вспоминала Олимпиада Черткова. – Вдруг как он обнимет меня крепко, как здоровый, и поцеловал. Так мы с ним и простились. Больше он в сознание не приходил». В 11 часов утра 18 июня 1938 года сердце Горького остановилось.
Казалось бы, все ясно
Тогда, в 1936 году смерть Алексея Максимовича никому не внушала подозрений. Газета «Правда» регулярно печатала бюллетени о состоянии его здоровья. 19 июня было опубликовано подробное медицинское заключение о причинах смерти писателя, подписанное наркомом здравоохранения Г.Каминским, такими светилами науки, как И.Ходоровский, Г.Ланг, Д.Плетнев, М. Кончаловский, А.Сперанский и Л. Левин. В нем говорилось, что Горький заболел 1 июня гриппом, «осложнившемся в дальнейшем течении катаром верхних дыхательных путей и катаральным воспалением легких. Тяжелая инфекция, как об этом свидетельствовали повторные исследования крови, на почве хронического поражения сердца и сосудов и в особенности легких, в связи со старым (сорокалетней давности) туберкулезным процессом (каверны, расширение бронхов, эмфизема легких, астма, склероз легких) обусловили с первых же дней очень тяжелое течение болезни. Уже с третьего дня начали выявляться симптомы ослабления сердечной деятельности и – особенно – резкие нарушения дыхания». В конце медики констатировали: «Энергичнейшим применением всех средств, могущих влиять на улучшение функций сердечно-сосудистой и дыхательной систем, удалось продержать деятельность сердца до утра 18 июня. В ночь на 18 июня Алексей Максимович впал в бессознательное состояние, с 10 часов утра деятельность сердца начала быстро падать, и в 11 часов 10 минут последовала смерть, на 69-м году жизни, при явлении паралича сердца и дыхания».
Никто тогда не подвергал сомнению заключение эскулапов. Их выводы подтвердило и вскрытие, которое почему-то производилось там же, где Горький умер. Как записал Петр Крючков в своем дневнике, когда он вошел в комнату, то увидел «распластанное, окровавленное тело, в котором копошились врачи. Потом стали мыть внутренности. Зашили разрез кое-как простой бечевкой. Мозг положили в ведро, чтобы доставить в Институт мозга. Состояние легких оказалось ужасное. Оба легких почти целиком «закостенели», равно как и бронхи. Чем жил и как дышал – непонятно. Доктора даже обрадовались, что легкие оказались в таком плохом состоянии. С них снималась ответственность».
То же самое утверждала и Олимпиада Черткова.«Оказалось, что у него (Горького, - С.С.) плевра приросла, как корсет, - вспоминала она. – И, когда ее отдирали, она ломалась, до того обызвестковалась. Недаром, когда его бывало брала за бока, он говорил: «Не тронь, мне больно!».
Никаких репрессий в отношении врачей тогда никто не предпринимал. Но это была только отсрочка приговора. «Отец всех времен и народов» уже в те дни замыслил сценарий грандиозного спектакля, которым стал судебный процесс в марте 1938 года. По своему обыкновению, Сталин выжидал, как кобра, готовящаяся к стремительному смертельному броску.
Рождение легенды
Основные обвиняемые по делу «правотроцкистского блока» - Бухарин, Рыков, Ягода, Крестинский, Раковский и другие - были арестованы еще весной 1937 года. Они «чистосердечно» раскаивались в содеянном, признавались во всех мыслимых и немыслимых преступлениях, обливали помоями своих лучших друзей – тех, на кого указывал перст вождя. Ничего другого им не оставалось. Ослушников ждали страшные мучения. Такие, что смерть казалась высшим благом. И то, что один из врачей Горького, Ходоровский, умер в тюремной камере, а может быть, во время пыток, совершенно неудивительно.
Медиков взяли в декабре 1937 года. Они стали как бы «довеском» к деяниям «главных заговорщиков», которые якобы ставили своей целью свергнуть Сталина и захватить власть, после чего воплотить в жизнь такие мерзости, каких свет не видывал. Например, заменить социализм капитализмом, «оторвать от СССР Украину, Белоруссию, среднеазиатские республики, Грузию, Армению и Азербайджан, а также Приморье и Дальний Восток»
Врачи единодушно, практически под копирку, признались в том, что залечили до смерти не только Горького, но и его сына, а также главу ОГПУ Вячеслава Менжинского и Валериана Куйбышева. Готовы были внести в свой послужной список и Сергея Кирова, но того застрелили. Слагали о себе фантастические рассказки. Законопослушный Лев Левин, например, якобы получив задание от Ягоды ликвидировать Максима Пешкова, мгновенно «перекрасился» и перестал быть законопослушным. Завербовал престарелого профессора Плетнева, вступил в преступный сговор с личным секретарем Ягоды Булановым и врачом Виноградовым. А когда общими усилиями Максима Пешкова перепроводили в мир иной, Левин, что называется, вошел во вкус, и ему захотелось порешить всех руководителей партии и правительства.
В то же время, когда читаешь протоколы допросов обвиняемых и очных ставок, не покидает такое ощущение, что врачи Горького специально сочиняют всякие небылицы. Чего стоит, к примеру, такой пассаж Левина: «Когда встал вопрос о необходимости ослабить организм Пешкова настолько, чтобы он захворал, я предложил обратиться к Крючкову, чтобы он воздействовал на слабую сторону Максима Пешкова, используя его пристрастие к спиртным напиткам. Я договорился с ним, что он будет максимально спаивать М.Пешкова»! И тут поневоле начинаешь думать, что и Левин, и другие подсудимые хотели как бы ненароком показать всю абсурдность выдвигаемых против них обвинений, построенных на песке. Если сильно дунуть, они могут рассыпаться, как карточный домик. Но, увы, никто не понял. Или не захотел понять.
Каждый играл свою роль
11 марта 1938 года суд приговорил всех врачей, лечивших Горького, за исключением Плетнева, к расстрелу. Плетнев получил неподъемный срок – 25 лет лишения свободы. Находясь во Владимирском централе, он писал жалобы на имя Берии, Молотова и Ворошилова, в которых объяснял, что дал признательные показания под пытками. Дальнейшая его судьба неизвестна. Скорее всего, он был расстрелян в числе наиболее опасных преступников после того, как Германия развязала войну против СССР.
Даже Ягода, интеллект которого, по оценке многих его современников, был просто нулевым, и тот, похоже, старался обратить внимание на то, что играет роль в театре абсурда, отведенную ему генеральным режиссером, который попыхивал трубкой в специальной потайной комнате на втором этаже в зале, где проходил судебный процесс над «заговорщиками».. «Я прошу потребовать у Крючкова ответа, куда он дел некоторые документы Горького, - неожиданно напустился Ягода на секретаря писателя во время очной ставки с ним. - Дело в том, что Горький мне неоднократно говорил, что он написал целый ряд заметок для составления биографий Сталина, Ворошилова и других руководителей партии и обещал мне их прочесть. Однако прочесть их мне он не успел, как-то не пришлось. Когда М. Горький умер, в архиве этих документов не оказалось. Эти документы чрезвычайно ценны. Ввиду того, что Крючков знал о предстоящей смерти Горького, я не сомневаюсь в том, что он эти документы забрал. Не передал ли он эти ценные документы за границу?».
Может быть, таким образом «ревнитель морали» намекал на то, что он сам обвинялся в шпионаже в пользу… Германии, но это совершенно анекдотическое обвинение? Ягода был, как известно, евреем, а представители этой национальности в гитлеровской Германии подвергались жесточайшему геноциду.
Легенда крепнет
Суд над «правотроцкистами» состоялся в начале марта 1938 года. О причинах убийства Горького Ягода показал: «Объединенный центр правотроцкисткой организации в течение долгого времени пытался обработать Горького и оторвать его от близости к Сталину. В этих целях к Горькому были приставлены Каменев, Томский и ряд других. Но реальных результатов это не дало. Горький по-прежнему верен Сталину и является горячим сторонником и защитником его линии. При серьезной постановке вопроса о свержении сталинского руководства и захвате власти правотроцкистами центр не мог не учитывать исключительное влияние Горького в стране, его авторитет за границей. Если Горький будет жить, то он подымет свой голос протеста против нас. Мы не можем этого допустить. Поэтому объединенный центр вынужден был вынести решение о ликвидации Горького». И не только его, а еще и Кирова, Менжинского, Куйбышева и сына Горького – Максима. Покушались якобы подсудимые и на убийство тогдашнего наркома НКВД Николая Ежова, который немного позже тоже разделил их участь.
Примечательно, что ни в ходе следствия, ни на суде речь о том, что Горького, Максима Пешкова, Менжинского, и Куйбышева умертвили с помощью ядов, не заходила ни разу. Обвинители настаивали на том, что смерть VIP-персон вызвана в результате их преднамеренного неправильного лечения. Версию же отравления Горького выдвинул
Лев Троцкий, который, по сути, был главным обвиняемым на судебном процессе в марте 1938 года. Но судили его заочно. Расправился Сталин со своим врагом только в 1940 году.
А в те дни именно Троцкий озвучил слухи, ходившие среди русских эмигрантов, что Горького угостили отравленной конфетой. Впрочем, мотив его убийства был не слишком убедителен. Троцкий считал, что оно вызвано тем, что Горький «был сердобольным стариком, заступником за обиженных, и никак нельзя было заставить его молчать, когда он вступался за старых большевиков». Увы, скорее всего, это далеко не так. Горький в последние годы жизни полностью одобрял политику Сталина, в том числе и политику репрессий. Об этом свидетельствуют его восторги по поводу применения рабского труда заключенных на строительстве Беломорканала и его посещение лагеря на Соловках, и многочисленные выступления перед общественностью, и публикации в газетах и журналах.
Реанимация версии
Много лет спустя версию Троицкого реанимировал доктор филологических наук Вадим Баранов. Начиная с 90-х годов прошлого века, он опубликовал свыше 50 статей на эту тему, издал книгу «Горький без грима. Тайна смерти». И, надо сказать, у него есть сторонники. Версию Баранова одобрял и Александр Солженицын.
Чем же руководствуется в своих исторических изысканиях Вадим Баранов? Прежде всего, воспоминаниями редактора иностранного отдела газеты «Известия» М.А. Цейтлина, записанными в 1981 году Леонидом Колосовым. В них прямо утверждается, что отравленную конфету, присланную Сталиным, дала съесть Горькому его бывшая любовница по кличке Мура. Но воспоминаниям Цейтлина доверять нельзя. Он либо все придумал, либо все перепутал. Бывший помощник Петра Крючкова утверждал, например, что смерть Горького наступила не 18 июня 1936 года, а 18 июля. И не на его даче в Горках, а в особняке Рябушинского, что на улице Качалова. Но самое главное, что никакой конфеты в день смерти Алексей Максимович съесть не мог, поскольку находился в коме.
Между тем Вадим Баранов, стал как бы заложником позаимствованной у Троцкого версии. Он ищет какие-то доказательства того, что Мура была одновременно агентом ОГПУ-НКВД и «Интеллидженс сервис», но не находит. Есть только косвенные свидетельства, но их явно недостаточно, чтобы сделать определенный вывод. Впрочем, если даже она и была двойным агентом, это мало что добавляет к гипотезе об отравлении. То, что тело Горького кремировали, а часть праха, несмотря на настойчивые просьбы Екатерины Пешковой, ей не выдали, вовсе не значит, что тем самым хотели скрыть следы токсинов. Во-первых, после кремации их вряд ли вообще можно обнаружить, а, во-вторых, где это видано, чтобы прах разделяли на части?
Ничего не доказывает и то, что у Сталина к Муре было особое отношение. Да, как свидетельствует внучка Горького Марфа Максимовна, он «расшаркивался перед ней. Однажды прислал огромный букет роз». Но если Мура была разведчицей, разве мог вождь себе такое позволить? Это сразу же вызвало бы подозрения. Что касается права баронессы на получение гонораров от зарубежных изданий книг Горького и постановки его пьес, то это право предоставлено было ей самим писателем – оно оговорено в его завещании. И Сталин тут совсем ни при чем.
Но есть версия, которую автор этих строк выдвигает впервые.
Кто-то дал покурить?
В последние дни своей жизни Горький находился под неусыпным надзором врачей и сиделки Олимпиады Чертковой. Но он был заядлым курильщиком (его нормой было 75 папирос в день). Даже смертельно больной, он просил разрешить ему сделать хотя бы пару затяжек. Но медики были непреклонны.
А непреклонны ли они были на самом деле? Не смалодушничал ли кто-то из них? Намеренно или ненамеренно он это сделал? Не явилась ли «пара затяжек» той отравой, которая вызвала смерть? Не это ли спровоцировало спазм сосудов и стало причиной острой сердечной недостаточности? Вопросы, на которые нет ответа.
Но кто мог «по-дружески» помочь Горькому уйти из жизни? Прежде всего, Ягода, который дневал и ночевал в доме писателя. Физически устранив его сына (если это действительно было так), Ягода, страстно влюбленный в Надежду Пешкову, наверняка бы встретил яростное сопротивление Алексея Максимовича. Ведь речь шла о судьбе вдовы его сына, его внучек. И нарком НКВД, опытный обольститель, раскрыл пачку «Казбека»…
Сергей СЕРПАНОВ
НЕИЗВЕСТНЫЙ ГОРЬКИЙ
«Работа интеллигенции всегда сводилась – главным образом – к делу украшения бытия буржуазии, к делу утешения богатых в пошлых горестях их жизни. Нянька капиталистов – интеллигенция – в большинстве своем занималась тем, что усердно штопала белыми нитками давно изношенное, грязноватое, обильно испачканное кровью трудового народа философское и церковное облачение буржуазии».
Максим Горький, 1932 год.
КАК ОДНАЖДЫ «БУРЕВЕСТНИК» СТАТЬ ПЫТАЛСЯ ФИЛАНТРОПОМ
Что побудило Горького заняться благотворительностью, сказать трудно. До 1899 года он своим вниманием детей бедняков не удостаивал. А тут в канун Рождества преподнес учащимся Троицкого начального училища сразу сто детских книжек. И объявил, что собирается устроить нвогоднюю елку для малообеспеченных. И призвал нижегородцев пожертвовать на это «кто сколько может».
Вскоре в редакцию газеты «Нижегородский листок» стали поступать деньги, продукты, вещи. Но откликнулись далеко не все состоятельные горожане. Всего было собрано 303 рубля, 500 аршинов разной материи, 80 пар валенок, 100 носовых платков, 500 калачей, 50 фунтов чая и 86 детских книжек.
Елку установили в зале городской думы. Духовой оркестр играл веселую музыку, хор мальчиков исполнял народные песни.
Но когда елка засверкала огнями, дети испугались. Шестилетняя девочка заплакала. Горький взял ее на руки, обещал много гостинцев.
- Много гостинцев дашь? – не поверила малышка.
- Мешок.
- И на платье дашь?
- И на платье.
- Не обманешь?
Горький не обманул. Но не все остались довольны подарками: кому-то достались валенки, а кому-то – только носовой платок.
Раздосадованный тем, что праздник оказался с горчинкой и даже клюквенный морс его не подсластил, Алексей Максимович, позабыв про детей, стал лихорадочно создавать различные благотворительные общества. Начал он с «Общества поощрения высшего образования» Затем возникли «Общество любителей изящных искусств», «Секция гигиены воспитания и образования», «Общество любителей физики и астрономии», «Общество распространения начального образования» и «Общество дешевых квартир».
Но больше всего благоволил «буревестник» представительницам прекрасного пола. С его легкой руки путевку в жизнь получили «Общество вспомоществования учительницам Нижегородской губернии» и «Общество помощи нуждающимся женщинам». Сам он был почетным членом этих организаций. Умудрился вступить писатель и в «Экономический союз», председателем правления которого был вице-губернатор К. Фредерикс, которого Горький страшно не любил.
Такая «благотворительность» денег не стоила. Нижегородцы ждали от Горького большего. И «буревестник» наконец-то решился отстегнуть в пользу бедных малую толику от своих многочисленных гонораров. 14 ноября 1900 года газета «Волгарь» в разделе «Хроника» сообщала: «Писатель М. Горький пожертвовал в городскую библиотеку значительное количество различных книг». Назвать их общее число «Волгарь» постеснялся Всего книг было 75 – в основном произведения самого Горького, выданные ему как авторские экземпляры.
Несколько раньше – 7 ноября – писатель обратился к горожанам через газету «Нижегородский листок», сотрудником которой он являлся, с призывом собрать средства для проведения еще одной новогодней елки для бедных. «Хочется всем им дать какой-либо существенный подарок и устроить хороший, радостный день для них, - писал он. – Нет сомнения, что добрые люди города отнесутся к этой затее хорошо и горячо».
Но добрые люди не спешили афишировать свою доброту. И не потому, что были скупы. Метания Горького от одного благотворительного общества к другому, его стремление прослыть благодетелем бедных детей за чужой счет нижегородцы расценили как погоню за дешевой популярностью.
Средства поступали плохо, и Горький не на шутку рассердился. Он разразился статьей в «Нижегородском листке», но подпись свою поставить под ней поскромничал, спрятался за псевдоним: «Один из устроителей елки в прошлом году». Взывая к совести горожан, «буревестник» писал: «Жаль, что учебные заведения, за малыми исключениями, так равнодушно относятся к делу устройства праздника для обездоленной городской детворы. А между тем обратить внимание учащихся детей и юношей на это дело, вызвать в них сочувствие к их менее счастливым, а иногда и очень несчастным сверстникам было бы не бесполезно в воспитательном отношении... Чувство сострадания – хорошее человеческое чувство. Отчего бы не вызвать его к жизни в стенах учебных заведений перед наступлением рождественских, по преимуществу детских праздников?».
Но и это не помогло. Пришлось Горькому обращаться за помощью к своим московским друзьям. 14 декабря на его имя пришел перевод от Константина Станиславского, который прислал 25 рублей. Артисты этого театра собрали еще 47 рублей, 18 шарфов, 10 кушаков, три пары перчаток и разное ношеное белье и платье. 100 рублей прислал Савва Морозов. Собранных средств хватило только на 1200 детей из 1965.
После этого «буревестник» как-то охладел к благотворительной деятельности. Его увлекла идея революционной борьбы...
«Наша... интеллигенция состоит из небольшого количества честных, преданных специалистов, прослоенных множеством гнусных предателей»
Максим Горький, 15 ноября 1930 года.
ДОМ ПРОКУРАТОРА
28 марта нынешнего года мы, по идее, отмечали 144-ю годовщину со дня рождения Максима Горького – самого, пожалуй, противоречивого российского писателя, значимость которого оценить нельзя, если руководствоваться только личными пристрастиями и политической предвзятостью. Во всяком случае, в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона говорится, что Горький появился на свет не в 1868, а в 1869 году, а сведения в этом словаре всегда были проверенные. И сам писатель отмечал свое 50-летие не в 1918, а в 1919 году.
Но тут вмешалась большая политика. Скорее всего, подкорректировал дату рождения «буревестника» сам Сталин. Его 60-летие непременно должно было совпасть с посещением Горького СССР, которое планировалось на 1928 год.
Этот очерк основан на документах, недавно обнаруженных в ЦГАЛИ и других архивах, в том числе и зарубежных, а также на воспоминаниях Корнея Чуковского, писателей, художников и философов, эмигрировавших после октября 1917 года за границу. Часть этих воспоминаний, как, например, мемуары Чуковского, опубликованы не полностью, другие так и не увидели свет. Они затрагивают в основном жизнь «буревестника» в первые годы после прихода к власти большевиков.
Всемирная халтура
Осенью 1918 года по инициативе Горького было создано издательство «Всемирная литература», которое он и возглавил. Задумывалось оно для популяризации зарубежных классиков. Но с самого начала между Горьким и сотрудниками издательства начались разногласия. Прежде всего, по списку авторов. Горький с ходу отверг Стивенсона, Сэмюэля Бетлера и Карлейля. Под вопросом был и Виктор Гюго.
- Но ведь «Несчастные» (тогда так назывался роман «Отверженные», - С.С.) - это гениальное произведение, - сказал Чуковский.
- Не люблю Гюго, - отрезал Горький.
- А «Труженики моря»? Это ведь проповедь энергии, человеческой победы над стихиями, это мажорная вещь.
- Не люблю.
Все прояснилось немного позже. «Буревестник» ориентировался на интеллект высших чиновников, а с ним у многих государственных вельмож была напряженка.
- Надо задобрить правительство, - сказал Горький. – Чтобы, понимаете, не придиралось.
И в результате выходили книги второстепнных авторов, а классики оказывались за бортом. Острый на словцо беллетрист и критик Аркадий Горенфельд, калека с детства, назвал «Всемирную литерату» «Всемирной халтурой».
«Ленин тоже сумасшедший»
Но отношения с правительством у Горького были напряженными. Эти осложнения, как считал поэт Владислав Ходасевич, сотрудник «Всемирной литературы», были вызваны прежде всего ссорами его жены, Марии Федоровны Андреевой, с тогдашним комиссаром народного просвещения Анатолием Луначарским и с женой Каменева, Ольгой Давыдовной, – сестрой Троцкого, которая возглавляла театральный отдел Наркомпроса. У Марии Андреевны был взрывчатый характер, а главное – она претендовала на место, которое досталось Каменевой. И Ольга Давыдовна обиделась заодно и на Горького, хотя тот был совершенно ни при чем. Она как-то заявила Ходасевичу:
- Как вы можете знаться с Горьким? Он только и делает, что покрывает мошенников – и сам такой же мошенник. Если бы не Владимир Ильич, он давно бы сидел в тюрьме.
Но настоящая война разразилась между «буревестником» и всесильным тогда комиссаром Северной области, куда входил и Петроград, Григорием Зиновьевым. В чем причина этой вражды, до сих пор остается тайной. Одна из версий - из-за того, что по настоянию Зиновьева в числе оппозиционных изданий была закрыта газета, которую редактировал Горький. В дальнейшем Зиновьев перлюстрировал его переписку. Умудрялся вскрывать даже письма Ленина. По его распоряжению был устроен обыск на квартире писателя, а главный цензор Лисовский приказал, чтобы каждый номер журнала «Завтра» приносили ему на просмотр.
- Мы совсем не уверены в Горьком, - заявил он Чуковскому.
«Ища защиты у Ленина, - вспоминал Ходасевич, - Горький то и дело звонил ему по телефону, писал письма и лично ездил в Москву... Ленин, конечно, ценил Горького как писателя, а Зиновьева – как испытанного большевика, который был ему нужнее».
Но вражда чередовалась с временными перемириями. После эсеровского мятежа газеты опубликовали сообщение о заседании Петроградского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов под одним и тем же заголовком «Смерть предателям!». В этом заседании принимали участие Горький и Зиновьев. Они сидели рядом – в президиуме. Оба приветствовали вынесенную резолюцию – всех без исключения арестованных по делу восстания эсеров приговорить к смерти. Под резолюцией поставил свою подпись и Горький. По этому поводу критик Аким Волынский (Флексер) выразился так:
- Горький – хоть и плохой, но все же дипломат. Здесь, с нами говорит одно, а там (подразумевалось правительство, - С.С.) – другое.
Потом снова начались военные действия между Зиновьевым и «буревестником». Однажды Горький сказал философу Штейнбергу:
- Они там все в правительстве сумасшедшие.
- Ну, не Ленин же? – возразил Штейнберг.
- И Ленин сумасшедший! – в запальчивости воскликнул писатель.
Наверное, это дошло до вождя пролетариата. И Ленин посоветовал Горькому полечиться за границей. Не помогли и документы, вроде бы уличавшие Зиновьева, в том, что именно он спровоцировал крондштатское восстание (эти документы странным образом исчезли). По словам тогдашнего заведующего Госиздатом Боровского, буквально за несколько часов до отъезда Горького в Германию Дзержинский собирался его арестовать. Помешало, скорее всего, заступничество Ленина. Он понимал, что арест Алексея Максимовича вызовет резкий протест со стороны мировой общественности.
Эта странная любовь
По большому счету, дела издательства Горького интересовали мало. День его проходил так, как описывал Чуковский: приходит кто-нибудь, рассказывает анекдот. «Буревестник» в ответ начинает вспоминать истории из своей жизни. Однажды на заседании совета «Всемирной литературы» ни с того, ни с сего громко захохотал.
- Вспомнил анекдот, который мне рассказал Шаляпин, - признался он. – Ха-ха-ха. Так я весь день смеюсь. Ночью вспомнил и ночью смеялся. Как одна дама в обществе вдруг вежливо сказала: «Извините, пожалуйста, не сердитесь, я сейчас заржу. И заржала, а за ней другие.
14 марта 1919 года, как вспоминал Корней Чуковский, намечалось заседание совета «Всемирной литературы», «но, в сущности, никакого заседания не было, ибо Горький председательствовал и потому при первом удобном случае отвлекался от интересующих нас тем и переходил к темам, интересующим его».
Горький командовал не только «Всемирной литературой», но и Домом литератора, Домом искусств и Домом ученых. Дом литераторов тот же Горенфельд сразу же окрестил «Домом прокуратора». Сходство «буревестника» с Понтием Пилатом были налицо. И тот, и другой, если надо было решить какой-то сложный вопрос, умывали руки.
Однако и к Дому искусств, и к Дому литераторов, и к «Всемирной литературе» Горький как-то почти сразу охладел. Не в пример Дому ученых. Эта странная любовь, как считал Штейнберг, объяснялась его любовью к евреям. «Горький, - вспоминал философ, - задумал издать сборник, ясно и популярно объясняющий населению России, «откуда есть пошел» еврейский народ, зачем он нужен». Дядя Штейнберга, литератор Эльяшов (Бальмахшовес), получил от «буревестника» заказ – написать статью об истории еврейской литературы. Он отказался. Мотивировал это тем, что «издание книг для пропаганды, для рекламы еврейскому народу не поможет, а только повредит, так как внедрит в сознание большинства, что существует группа людей, обладающая особенностями, которые объясняют напряженность в отношениях между этой группой и окружающим ее населением».
Однажды Горький, который крайне негативно относился к Достоевскому и считал его врагом иудейства, признался тому же Штейнбергу:
- Меня как литератора открыл еврей, часовой мастер, в Нижнем Новгороде. «Ты будешь писателем», - сказл мне он. И я стал.
Речь шла об отце Свердлова, фамилия которого на самом деле была Нахамкес. С тех самых пор Горький поверил, что все евреи могут предсказывать будущее.
Штрихи к портрету
Новый, 1918 год, на квартире Горького, как вспоминал Штейнберг, встречала большая компания. Кто-то предложил игру: каждый из присутствующих должен был выразить в одном слове свое заветное стремление, написать на бумажке и бросить ее в вазу. Потом вынимали записку и читали вслух. В одной из записок было написано «Власть» с подписью Максима Горького. Разумеется, на власть политическую или полицейскую он не претендовал. Речь шла о власти духовной.
Но стал ли Горький властителем дум россиян? Большой-большой вопрос.
В 1919 году неожиданно умер писатель Леонид Андреев. Но вечер его памяти был сорван по вине Горького. После выступления Александра Блока должны были читать отрывки из произведений Андреева актеры ведущих театров. Но тут, как писал Чуковский, «выскочил на эстраду Горький – и этим изгадил все дело... Он читал глухим басом, читал длинно и тускло, очень невнятно, растекаясь в подробностях и малоинтересных анекдотах... Когда он кончил, все стали стремиться к последним трамваям».
Еще одно свидетельство того же Чуковского: «Горький прибыл в Дом искусств очень рано. Стоял среди комнаты, нагоняя на всех тоску. Обсуждения программы Народных чтений не получилось. Горький понес такую скучную учительскую чепуху, что все прекратили с ним пикироваться». В результате волевым рещением Алексея Максимовича были исключены лекции о Достоевском, Гоголе и даже Пушкине. На другом заседании «Горький раздражительно стучал своими толстыми и властными пальцами по столу», когда слышал то, что ему не нравилось. На третьем – «ставил окурки в виде колонн стоймя на столе, отрывал от бумаги ленту – и быстро делал из нее петушков (обычное его занятие во время волнения)».
В Петрограде царил голод. Не было электричества, керосина. Город был мертв и жуток. Художники, литераторы умирали от голода. Интеллигентнейшие Дмитрий Мережковский и его супруга Зинаида Гиппиус ели собачатину. Однако бывшего пролетария Горького это волновало мало. Леонид Андреев как-то заметил, что он всегда льнул к богатым – к Савве Морозову, Сытину, нижегородским миллионерам Бугрову, Бубнову. Однажды Андреев вместе с Горьким ехали в поезде. Андреев сообщал друзьям в письмах, что практически разорился: Горький путешествует, как принц.
Огромный дом, где жил Горький, по словам его современников, всегда был ярко освещен, в столовой, куда никого, кроме самых близких писателя, не приглашали, «буревестника» ждал роскошный ужин. А вот свидетельство Чуковского: «У Горького был в четверг. Он ел яичницу. На столе – стакан молока. На шкафах – вазы голубые, редкие. Маска Пушкина, стилизованный портрет Ницше». У автора «Айболита» слюнки текли.
Вечерами Горький любил играть в карты. Но играл плохо, обычно проигывал и очень сердился. После карточной игры затевались танцы.
«Буревестник» имел немалые доходы – в месяц в переводе на доллары больше 10 тысяч. Но практически все уходило на его окружение. Кто-то даже подсчитал, что на иждевении Горького находилось не менее 15-20 прихлебателей.
«Он вырос и долго жил среди всяческой житейской скверны, - писал Ходасевич. – Ему нравились решительно все люди, вносящие в мир элементы бунта или хоть озорства, - вплоть до маньяков-поджигателей. Он и сам был немножечко поджигателем. Его привычкой было, когда наберется в пепельнице довольно много окурков, спичек, бумажек, незаметно подсунуть туда зажженную спичку. Сделав это, он старался отвлечь внимание окружающих, а сам лукаво поглядывал через плечо на разгорающийся костер».
С каким-то глубоким почтением относился Горький к фальшивомонетчикам, бандитам, мелким жуликам и попрошайкам. И даже радовался, когда его кто-то обманывал. И обманывал других сам, по выражению Ходасевича, «относясь ко всякой истине как к проявлению злого начала… Восстановление правды казалось ему серым и пошлым торжеством прозы над поэзией». Однажды, прочитав «Сказку о царе Салтане», заметил:
- Умный царь. Дурных вестников обязательно надо казнить.
«Употребляется ли ради развития сознания человека насилие над ним? Я говорю – да!.. Культура есть организованное разумом насилие над зоологическими инстинктами людей».
Максим Горький, 11 декабря 1930 года.
ЕГО ЖЕНЫ И ЛЮБОВНИЦЫ
... Утро выдалось свежее, росистое. Он всю ночь писал и был так возбужден, что спать совершенно не хотелось. Рассказ назывался «Старуха Изергиль» - может быть, лучший, вышедший из-под его пера. Он горел желанием прочитать его своему самому близкому человеку.
А этот самый близкий ему человек равнодушно воспринимал писанину будущего основоположника соцреализма. В самый кульминационный момент повествования Горький вдруг услышал мирное посапывание. Ольга спала.
Злоба душила его. Он вышел в сад и пнул ногой ни в чем не повинную яблоню. Хотелось одного - сунуть голову в петлю...
Печальная история первой любви
В марте подоспело время рожать. Пришлось звать соседского мальчишку.
- Сбегай скорей-ка к Гюнтерам, - попросила будущая мамаша. - Позови Варю, акушерку. Скажи, чтоб чемоданчик захватила с инструментом.
Варвара Николаевна не заставила себя ждать. Распорядилась, чтобы кипятили воду, принесли чистые простыни. И вскоре дом Кашириных огласился детским криком - родился младенец, которому суждено было
стать писателем. Но не знала об этом Варвара Гюнтер. Как и о том, что почти через четверть века ее дочь и вот этот горластый малец станут жить вместе. Хитросплетения человеческих судеб порой так причудливы, что поневоле подумаешь о провидении.
А между тем, казалось бы, ничто не предвещало такого поворота событий.
Дочь Варвары Николаевны, Ольга Каминская была на восемь лет старше Горького. Она родилась в Нижнем Новгороде в 1860 году. Отец ее, Юлий Алексеевич Гюнтер, был домашним учителем, а мать, Варвара Николаевна - акушеркой.
В 1877 году Ольга закончила Белостокский институт благородных девиц и познакомилась с членами народовольческой организации - братьями Гриневицкими и Фомой Каминским. Игнатий Гриневицкий впоследствии бросил бомбу, сразившую Александра II и его самого. Чуть позже состоялось знакомство Ольги с Болеславом Корсаком, который был сослан на 5 лет в Иркутскую губернию.
Ольга Гюнтер в 1882 году уехала в Москву, поступив там на акушерские курсы, и вышла замуж за Каминского. В июне следуюшего года у них родилась дочь, и супруги переехали в Белосток.
Жизнь шла неспешно, но нельзя сказать, что Ольга и Фома друг в друге души не чаяли. Похоже, Ольге размеренная семейная жизнь уже сильно наскучила.
И вот в 1887 году к ним неожиданно нагрянул Корсак. Он не был демоном-обольстителем. Он просто стал катализатором, ускорившим распад супружеских отношений. И Ольга стала его сожительницей.
Но тут любовный треугольник перекроили по своему усмотрению полицейские «геометры». Корсака и Каминских, а также Ивана Гриневицкого и его невесту арестовали и выслали этапом туда, где они
родились.
Каминские, которые вновь оказались «в одном купе», поехали в Оренбург, где жил брат Ольги Юльевны, а в сентябре 1892 года она вновь покидает законного супруга и возвращается в Нижний, где к ней присоединяется супруг незаконный - Корсак. Здесь и состоялась их встреча с Горьким. Этому событию посвящен его рассказ «О первой любви».
Встреча с Ольгой Каминской вообще могла никогда не состояться, если бы Горький не вышел из дома именно в то мгновение, но ни минутой раньше или позже, если бы его маршрут не совпал с маршрутом Ольги и Болеслава. Но судьба распорядилась именно таким образом. И «неотесанный волгарь», как иногда с иронией называл себя «буревестник», был сражен, что называется, наповал. В провинциальном городе, каковым считался тогда Нижний, польские наряды и манеры не могли не произвести фурор.
«Я хорошо чувствовал ее цепкий ум, понимал, что она культурно выше меня, видел ее добросердечно-снисходительное отношение к людям; она была несравненно интереснее всех знакомых барышень и дам, - писал Алексей Максимович.- Нижняя губа маленького рта ее была толще верхней, точно припухла; густые волосы каштанового цвета коротко обрезаны и лежат на голове пышной шапкой».
Однако пристав Второй кремлевской части Чеховский восторга Горького по поводу внешности Каминской не разделял. Вот его сообщение полицмейстеру: «Роста низкого, волосы светло-русые, худощавая, нос большой, стрижена коротко под польку».
Встречи Горького с Ольгой Юрьевной и ее сожителем продолжались каждый день. «Моя любовь, углубляясь, превращалась в страдание, - писал он. - Сидел в подвале, глядя, как, согнувшись над столом, работает дама моего сердца (она занималась картографией, - С.С.), и мрачно пьянел от желания взять ее на руки, унести куда-то из проклятого подвала... Мучительно трудно было мне сдерживать эту страсть - она уже физически сжигала и обессиливала меня».
В феврале 1890 года Корсак получил заграничный паспорт и выехал во Францию. Каминская-Гюнтер осталась. Но старания Горького добиться ее любви были напрасны. Вскоре она отправилась в Париж, к Корсаку.
Будущий «буревестник» был в трансе. И он затеял свое первое странствие, два года шатался по дорогам России, пока не оказался в Тифлисе. И здесь он снова повстречал Каминскую, которая после долгих странствий тоже по странной случайности приехала сюда. Вот уж где мистика, так мистика!
И Ольга Юльевна наконец-то осчастливила Горького своим расположением. Сначала он уезжает в Нижний, а затем и она. Здесь, как сообщал начальник Нижегородского губернского жандармского управления Познанский, Каминская поселилась в квартире «негласно поднадзорного мещанина Алексея Максимовича Пешкова», с которым «состоит в любовной связи, имеет десятилетнюю дочь».
Но счастье Горького продолжалось недолго - всего четыре месяца. В мае 1893 года, узнав, что Корсак вернулся в Россию и его арестовали, Каминская поехала его выручать. Когда Корсака освободили, вернулась в Нижний. Но в их отношениях с Горьким произошла существенная перемена. Размолвки стали повторяться. Ольга Юльевна повадилась часто исчезать из Нижнего, и надолго. «Я большей частью оставалась одна, - вспоминала она. - Разговоры наши были немногословны, редки и только касались дел».
«К моим рассказам она относилась равнодушно, - писал Горький. - Однажды утром, когда я читал ей в ночь написанный рассказ «Старуха Изергиль», она крепко уснула... Я встал и тихонько вышел в сад, испытывая боль глубокого укола обиды, угнетенный сомнением в моих силах».
Но окончательно расстались они, когда Ольга Юльевна стала оказывать знаки внимания какому-то лицеисту, который стал дарить ей богатые подарки. Горький выходил из себя. «Я спросил, чем, по ее мнению, должна окончиться эта грустная история?» . «Не знаю, - ответила она. - У меня нет определенного чувства к нему, но мне хочется встряхнуть его. В нем заснуло что-то, и, кажется, я могла бы его разбудить»... Я чувствовал, что такая жизнь может вывихнуть меня с пути, которым я иду».
Горький предложил ей уехать либо к своему законному мужу, либо к Корсаку. И Каминская так и поступила. Она вернулась к супругу, а потом опять к Корсаку. И вновь к мужу... Не могла она долго жить с каким-то одним мужчиной.
Но Горький ее помнил. Он честно признавался: «Эта женщина была принята сердцем моим вместо матери. Я ожидал и верил, что она способна напоить меня пьяным медом, возбуждающим творческие силы».
Не напоила. Но мистика на этом не заканчивалась. Она только начиналась.
Первый опыт
Надо сказать, что с с женским полом у Горького были серьезные сложности. Если верить рассказу «Однажды осенью», относящемуся к «казанскому циклу», первый опыт половой любви Алеша получил от проститутки под перевернутой лодкой на берегу реки. Застигнутые ливнем, продрогшие, они согревали друг друга. С того самого дня у «буревестника» стали возникать проблемы с женщинами. Он пытался покончить с собой из-за того, что любил сразу двух девушек и не мог определиться, какую любит больше.
Самарская корректорша
В 1895 году Горький уехал в Самару, устроился в «Самарскую газету». Но не все у него ладилось. Вот что вспоминал поэт, журналист и литературный критик А.А.Смирнов (Треплев): «У меня долго хранилась его записка с такими ошибками, от которых поднялись бы волосы на голове преподавателя русского языка». И действительно, грамотешки начинающему литератору явно тогда не хватало.
К счастью, подвернулась спасительная соломинка в лице молоденькой корректорши Екатерины Волжиной. Она стала править его репортажи, фельетоны и рассказы, иногда просто их переписывала, всячески его опекала.
Дело пошло, и Горький предложил Екатерине Павловне руку и сердце. В конце августа 1896 года состоялась их свадьба, а через год родился сын Максим. В 1901 году появилась на свет дочь Катя. Но она умерла через пять лет, когда пути супругов разошлись, несмотря на то, что Пешкова тоже была женой-«мамой» - « буревестник всю свою жизнь выбирал только таких, кроме, пожалуй, Муры. Но об этом позже. А развод с Екатериной Павловной был обусловлен главным образом тем, что литературный правщик Горькому был уже не нужен.
Были друзья, а потом - враги...
Савву Морозова в России знали все - от мала до велика. Это был не полуграмотный купец, выжимающий последние соки из рабочих. Морозов начал обучение на физико-математическом факультете Московского университета, закончил Кембриджский университет, знал европейские языки. В 25 лет стал управляющим несколькими текстильными фабриками.
Сгубили миллионера женщины. Он увлекался почему-то только замужними светскими львицами. Сначала - супругой своего племянника Зинаидой. И сделал все, чтобы она получила развод, а потом обвенчалась с Морозовым.
Но Зинаида Григорьевна стала вскоре тяготиться этим браком. У нее появились многочисленные поклонники. Впрочем, и Савва тоже охладел к своей «половине».
Новым предметом его воздыханий стала актриса Художественного театра, жена чиновника Желябужского Мария Федоровна Андреева, которая благоволила к большевикам и тратила свои гонорары на помощь революционному делу. И так насела на своего поклонника, что тот, мягкий по характеру человек, сдался без боя. На поддержку РСДРП направлялись баснословные суммы. Морозов даже сам контрабандой привозил из-за границы типографское оборудование и запрещенную литературу.
Роман с Андреевой продолжался, как и предыдущий, очень недолго. На свою беду Савва познакомил Горького с Марией Федоровной. В итоге «третьим лишним» оказался сам. Андреева стала гражданской женой «буревестника».
Такого предательства фабрикант снести не смог. Отношения с Горьким вконец разладились. Весной 1905 года он уехал в Канны и застрелился в отеле. Согласно его завещанию Андреева получила 100 тысяч рублей. Из них 40 тысяч оставила себе, а 60 тысяч передала на нужды революционной борьбы.
Еще одна «мамка»
Мария Федоровна на четыре года была старше Горького. У нее было двое детей: сын Юрий и дочь Катя. Любопытно, что Катя звала своего отчима запросто - Алеша. Чувствовала: ее мать стала и его «мамкой». Но их роман, как бокал черного алжирского вина, был наполнен туманной и дурманящей воображение мистикой. Что такое брак, Горький и Андреева понимали весьма своеобразно.
Горький мог, например, заявить, что желает завести новый роман. Андреева не возражала. Впрочем, и она сама в этом плане была не промах. Своим любовником она сделала Петра Петровича Крючкова, своего секретаря, а он был моложе ее на... 21 год. Крючков сменил некого Якова Львовича Израилевича. После того, как он сильно избил КрючковаЮ скрываясь от полиции Израилевич подался в в Берлин.
В 1906 году Горький вместе с Андреевой отправился в Америку, тогда еще достаточно пуританскую. Но там разразился крупный скандал. Ни один отель не хотел пускать на постой писателя, который оставил дома законную жену (церковный развод было в то время оформить достаточно сложно), а приехал с любовницей.
Спустя шесть лет Мария Федоровна вернулась на родину, оставив Горького одного среди его итальянских любовниц. Но он и не возражал. Что
касается Андреевой, то в России она ненадолго попала в тюрьму. Но ее пожалели, и актриса работала в театрах Суходольского и Незлобина, а в 1919 году создала Большой драматический театр, где выступала до 1926 года. Горький то жил с ней, то уезжал.
Его любовницы
С легкой руки «буревестника» в Нижнем Новгороде то и дело возникали различные благотворительные общества и кружки, которые вскоре разваливались. Особенно женские. Например, «Общество вспомоществования учительницам Нижегородской губернии» или «Общество помощи нуждающимся женщинам». И, конечно же, у Горького было много поклонниц. В их числе дочь убитого черносотенцами М.И. Гейнце, В.Н. Кольберг, Е.А. Золотницкая, которая аккомпонировала Шаляпину, М.И. Орехова-Медведева. Причем трое из четырех жили в его доме.
В Италии Горький, ничуть не стесняясь присутствия Андреевой, оказывал всяческие знаки внимания жене художника Андрея Дидерикса, Варваре Шайкевич. Роман протекал очень бурно, но закончился, как и все другие, разрывом, после чего Шайкевич поочередно выходила замуж за литераторов и издателей Александра Тихонова и Зиновия Гржебина. Богема есть богема.
Вот что вспоминала художник Валентина Ходасевич: «В 1919 году мы не только сдружились с Алексеем Максимовичем и Марией Федоровной Андреевой, но так случилось, что они предложили нам с мужем переехать жить к ним в большой квартире на Кронверкском проспекте. Мы согласились и жили с ними до отъезда в Италию.
В квартире было 12 комнат. В них жили: Алексей Максимович, Мария Федоровна, Петр Петрович Крючков, художник И.Н. Ракицкий, Мария
Игнатьевна Будберг-Бекендорф-Закревская, секретарь издательства «Всемирная литература», потом секретарь Горького и жена по совместительству, переводившая его произведения на английский язык, Мария Александровна Гейнце, приехавшая из Нижнего Новгорода учиться в медицинской академии... Питаться приходили живущие в верхней квартире этого же дома дочь Марии Федоровны с мужем и ее племянник Женя Кякшт с женой». Кроме того, в качестве медсестры в доме обитала Олимпиада Черткова.
Тогда Горький увлекся Будберг-Бекендорф-Закревской, о которой разговор дальше, но иногда делал «окно» в их отношениях. Однажды, например, всерьез заинтересовался исполнительницей частушек, фамилию которой история не сохранила.
Кошачья полуулыбка
Такой авантюристки, как Мария Игнатьевна Будберг-Бекендорф Закревская, свет, наверное, не видывал. Поэт Андрей Вазнесенский назвал ее «российской Матой Хари». Среди ее бесчисленных любовников и мужей были международный шпион Локкарт, чекист Петерс, барон Будберг, Ницше, Рильке, Фрейд, Уэллс... Горький посвятил ей роман «Жизнь Клима Самгина». Впрочем, список ее возлюбленных куда длиннее.
Предком Муры (так прозвал ее Горький за лукавое, кошачье выражение лица) был Аркадий Андреевич Закревский, служивший при Александре I генералом-адьютантом. С 1823 года он был генерал-губернатором Финляндии. Его жену, Аграфену, Пушкин назвал «медной Венерой» и посвятил ей два стихотворения. В общем, предки Марии Игнатьевны были не так уж просты.
Мура ушла от барона Будберга на второй день после свадьбы. С Бенкендорфом, который был потомком того самого Бенкендорфа, так насолившего Пушкину, она прожила 12 лет. Будберга убили крестьяне, а Бенкендорф скончался сам. За это время Мария Игнатьевна закончила Кембриджский университет и в совершенстве знала английский язык. Достаточно сказать, что за свою жизнь она перевела 36, а может, и больше, толстенных романов.
После этого Мура пустилась, что называется, во все тяжкие. Естественно, привлекла внимание Горького. От нее исходила какая-то особая сексуальность, мужчины мимо просто не могли пройти. И в то же время, по выражению Нины Берберовой, Мура была «железной женщиной», а к таким «буревестника» тянуло всегда.
Берберова прожила с Марией Игнатьевой три года под одной крышей. «Она любила мужчин, - вспоминала Берберова, - и не скрывала этого, хоть и понимала, что эта правда коробит и раздражает женщин и возбуждает и смущает мужчин. Она пользовалась сексом, она искала новизны и знала, где найти ее, и мужчины это знали, чувствовали это в ней и пользовались этим, влюбляясь в нее страстно и преданно... В ее жизни не нашлось места для прочного брака, для детей, для родственников и семейных отношений... Во многих смыслах она была впереди своего времени. Если ей что-нибудь в жизни было нужно, то только ею самою созданная легенда, собственный миф, который она в течение всей своей жизни растила, расцвечивала, укрепляла».
О Муре ходило великое множество слухов. Некоторые из них подтверждены документами. Например, комендант Московского кремля Мальков, который пришел арестовать Роберта Брюса Локкарта, обнаружил в его спальне под кроватью Марию Игнатьевну. В то время она уже жила с Горьким. Было бы известно куда больше, но Мура на излете дней сожгла весь свой обширный архив.
Колхозный бригадир - тоже женщина
1 мая 1934 года в Москве состоялась встреча знатных людей страны. От Азова-Черноморья (ныне Ростовской области) на эту встречу откомандировали полеводческих бригадиров, в том числе Ирину
Никульшину, комсомолку, которой было всего 18 лет.
Бригадиры решили поприветствовать Горького, поехали к нему на дачу.
- А что это за девочка, такая маленькая? - спросил он, сверля глазами Никульшину. И глаза у него при этом блестели.
- Нет, я не девочка, а бригадир, - ответила Ира.
Видно было, что она ему приглянулась. Когда стали пить чай, Горький усадил ее рядом с собой и говорил, по сути дела, только с ней одной.
- Учиться тебе надо, Ира, - посоветовал он ей напоследок.
- Вот как только добьюсь двенадцати килограммов зерна на трудодень, так и пойду учиться, - заявила Никульшина.
Бригадиры вернулись домой, а Иру уже ждало письмо от Горького. Потом еще одно, еще... Никому из полеводов он не писал, только ей. Может, это было его последним увлечением?
Роковая супруга
Максим Пешков, сын Горького, тоже был не прочь приударить за женщинами. Совсем, как отец. Но вначале за ним приударила жена, в девичестве Надежда Введенская. Она пришла к нему сама в день своей свадьбы с другом умершего накануне отца доктором Синичкиным. Пришла потому, что сбежала от мужа, выпрыгнув из окна. Ну не нравился он ей, и все.
А Максим, с которым они познакомились на катке на Патриарших прудах, наоборот, нравился. И она попросила его приютить ее у себя. Максим поговорил с отцом, и тот пошел навстречу девушке.
Но поженились они только в 1922 году, когда были в Берлине. На скромной свадьбе присутствовала дочь Шаляпина, Лидия.
Две девочки - Марфа и Дарья - появились на свет уже в Италии. Тимоша - такое прозвище еще в детстве дали Надежде за то, что больную тифом ее остригли наголо - была женщиной красивой и сильной. Она была хозяйкой в доме, а Максим увлекался какими-то несерьезными проектами. Потом стал сильно пить. Начались размолвки. Появились любовницы...
Горького много раз уговаривали вернуться в СССР, но он колебался. Настаивал на этом и сын, которому пообещали подарить автомобиль и обеспечить другими благами.
Наконец, "буревестник" решился на возвращение. Но потом горько об этом пожалел. С самого начала опеку над ним взяло ОГПУ, где заместителем тогдашнего председателя Менжинского был давний друг Горького, бывший нижегородец Генрих Ягода. Его карьерный рост был обеспечен другим бывшим нижегородцем - Яковым Свердловым, с которым Ягода состоял в родстве. Потом он женился на племяннице Свердлова - Иде Леонидовне Авербах.
Ягода зачастил к Горькому, который как бы находился под домашним арестом. А вот Максима Пешкова возили по разным колхозам и заводам, где устраивались застолья, спаивали. Кончилось это все тем, что Максим простудился и 11 мая 1934 года в 38 лет скончался. Хотя есть еще одна версия.
Между Ягодой и Надеждой Пешковой возник роман, Ягода мог устранить своего соперника с помощью яда. Многие историки, в частности Густав Герлинг-Грудзинский, говорят, что "нет никаких оснований не верить обвинительному акту процесса 1938 года, в котором утверждается, что Ягода мог частично по политическим, частично по личным мотивам отправить на тот свет Максима Пешкова".
Но вскоре расстреляли и самого Ягоду. Та же судьба постигла и философа, литератора, историка, директора Института мировой литературы имени А.М.Горького Ивана Капитоновича Луппола. Как только Тимоша собралась выйти за него замуж, его арестовали. Он погиб в лагере в мае 1943 года.
Рок преследовал всех, кто связывал с Надеждой Пешковой свою судьбу. В 1946 году "воронок" увез в тюрьму очередного супруга Тимоши, архитектора Мирона Ивановича Мержанова. Он тоже бесследно исчез в застенках НКВД. Наконец, после смерти Сталина арестовали и нового ее спутника, инженера Владимира Федоровича Попова. Он единственный, кого выпустили спустя полтора года. Но семья распалась.
Роковая женщина часто бывала в Нижнем, участвовала в Горьковских конференциях. Умерла она в январе 1971 года.
Женщина-смерть
Самой последней женщиной Горького была та, что изображена на картине. Вот что писала Валентина Ходасевич: «Утренний кофе пили в зале верхнего этажа, чтобы Алексей Максимович не тратил времени и сил на спуск вниз. Ему не терпелось, и он еще до кофе пригласил меня пройти в кабинет... И вижу замечательно написанную картину. Ясно, что Нестеров. Потрясена сюжетом: передо мной почти в натуральную величину на квадратном холсте изображена молодая женщина, умирающая от туберкулеза... Все вокруг жемчужно-белое, волосы черные, и только запекшиеся губы и роза, почти падающая из безжизненно свесившейся, предельно исхудавшей руки, напоминали сгустки крови... Но почувствовала я, что с картиной этой сама смерть вошла в кабинет Алексея Максимовича».
И действительно, через две недели сердце его остановилось.
* * *
Известно, что у Горького были дети, рожденные от женщин, с которыми он заводил короткие романы. Одна из его внебрачных дочерей, Людмила Назаревская, была очень похожа на отца. Она хранила у себя рукописи Осипа Мандельштама до тех пор, пока не пришел к власти Никита Хрущев.
«Наша революция дала простор всем дурным и зверским инстинктам, накопившимся под свинцовой крышей монархии».
Максим Горький. «Несвоевременные мысли».
ПАВЛИК – ЭТО ГОРЬКИЙ, ГОРЬКИЙ – ЭТО ПАВЛИК
60 лет назад в Москве, на Красной Пресне был установлен памятник «пионеру-герою» Павлику Морозову, по доносу которого отправили в ссылку сроком на 10 лет его родного отца. Порешили Павлика тоже его прямые родственники, но убиенного представляли, как жертву борьбы с врагами колхозного строя.
Судьба мальчика трагична. Он действительно жертва. Но жертва другой жестокой борьбы. Борьбы, рушившей вековые нравственные устои, борьбы, которая фарисейски именовалось построением светлого будущего. И миф о «пионере-герое» просто не мог не появиться. Не прошел мимо этой истории и «буревестник революции».
Как создавался миф
Нет смысла пересказывать историю предательства. Она интерпретировалась многократно. Развенчан и миф о геройстве. Но вот как он создавался, я узнал в 1987 году, когда жил на Урале. Здесь волею судеб мне довелось познакомиться с Павлом Соломеиным, автором книги «Павка-коммунист», увидевшей свет в 1962 году.
Соломеин был тяжело болен, но на память его это никак не влияло. И он обронил такую фразу:
- А знаешь, первую свою книгу о Павлике я написал за десять дней? И это при том, что раньше в журналистике ничего не смыслил.
Выяснились такие детали. В январе 1932 года Соломеин был принят в редакцию уральской детской газеты «Всходы коммуны» как стажер. Первым его заданием была поездка в Тавду, где судили Трофима Морозова – отца Павлика. То есть, особых дивидендов из этого процесса редакция извлечь не планировала. Так, обычное дело. Иначе бы в Тавду командировали кого-то из более опытных журналистов.
Но стажер с заданием справился. Справился и с другим заданием, когда судили убийц пионера-доносчика, который пионером никогда не был. И когда Соломеин вернулся в Свердловск, его вызвали в обком комсомола и поручили написать книгу о Павлике Морозове. На все про все давалось 10 дней!
Соломеин отбрыкивался, но ему говорили: надо! И он подчинился давлению. В хатенке с холодной печкой (не было денег на дрова), питаясь только мучной размазней, он выполнил задание обкома. Правда, не через 10 дней, а через месяц.
Рукопись срочно заслали в набор. Правили ее пионерский вожак Урала Ломоносова и некто по фамилии Икс. Ежу понятно, что это была вымышленная фамилия.
Соломеин хорошо знал крестьянский быт. Он родился в селе Теплый Стан (ныне Сеченово) Нижегородской губернии в крестьянской семье, в восемь лет остался круглым сиротой, а в 15 лет был вожаком беспризорников, совершил 8 побегов из детских домов. В конце концов, оказался на Урале. Здесь из детдома стал писать в газету «Всходы коммуны». Когда ему исполнилось 18 лет, его пригласили поработать в журналистике.
Книга Соломеина, увидевшая свет 6 мая 1933 года, называлась «В кулацком гнезде». Я держал ее в своих руках, читал. Автор рассказывал, как трудно жили в деревне Герасимовка и, судя по всему, симпатизировал крестьянам. Но чувствуется, что в авторский текст грубо вмешались правщики. Стиль их был совершенно иным.
История о том, как Павлик разоблачил своего отца, в их трактовке выглядела так. Однажды ночью Павлик подсмотрел, заглянув в замочную скважину, как отец «дрожащими руками пересчитывал толстую пачку червонцев». Герой-пионер решил выяснить, что это за деньги, и «установил наблюдение». И вот...
Все уже спали. Трофим сидел в горнице и писал что-то, Павел не спал. В полночь он услышал, как скрипнули ворота. В горницу вошли двое. Павел встал и на цыпочках подошел к двери. Долго стоял на холодном полу, прислушиваясь к тому, что говорили за дверью. Так же бесшумно лег на койку». А на следующий день пошел в сельсовет и рассказал все, что высмотрел, «человеку в военной форме».
Но тут правщики прокололись. Выяснилось, что Трофим Морозов раздавал спасительные справки спецпереселенцам уже после того, когда ушел из сельсовета.
Горький сердится
В Горьковском архиве в Москве я отыскал письмо Соломеина к «буревестнику». «Книга написана по-смешному, - признается он (письмо датировано 25 августа 1933 года, - С.С.) – Настоящие писатели так не пишут. Но я к Вам по другому делу. Меня беспокоит вот что. После одного пионерского костра, где обсуждалась моя книга, девочка лет 12 говорит мне: «Почему их расстреляют?» - «Кого?» - спросил я. – «Данилку, стариков Морозовых, Кулуканова». – «А что, тебе жалко их?». – «Нет, - сказала она.- Я бы сначала их изрезала помаленьку, сначала бы нос, уши, губы обрезала, а потом на костре изжарила...». И тут Соломеин спрашивает «буревестника»: «Хорошо ли, что так сурово?».
Горький в это время был осыпан неслыханными почестями. Торжества по случаю 40-летия со дня опубликования в тифлисской газете «Кавказ» первого рассказа «буревестника» «Макар Чудра» продолжались целый год. Его наградили орденом Ленина. В честь родоначальника соцреализма были переименованы МХАТ и Нижний Новгород. Сам усатый вождь пожелал ему «долгих лет жизни и работы на радость всем трудящимся, на страх врагам рабочего класса». Казалось бы, после всего этого писатель должен был быть благодушно настроенным. Нет! Письмо Соломеина вызвало «рвотную» реакцию почетного пионера. Раздражение его было спровоцировано тем, что Соломеин констатировал: дети растут такими жестокими потому, что писатели прилагают к этому немалые усилия.
Горький принял это как критику в свой адрес. «Написана книжка неумело, поверхностно, непродуманно, - отвечал он Павлу Григорьевичу. – Это не может придать широкое социально-воспитательное значение поступку Павла Морозова в глазах пионеров. Многие из них, вероятно, поняли бы, что если «кровный» родственник является врагом народа, так он уже не родственник, а просто враг и нет больше никаких причин щадить его». То есть надо было понимать пролетарского писателя так: следует еще больнее бить «кулацких недобитков».
Но он был неправ. Многие поняли. Я читал письма, присланные Соломеину после выхода в свет его второй книги, и охватывал тихий ужас. В Баку 14-летний пионер Виталий Абратян поступил так же, как Павлик Морозов. Он узнал о своем отце, что он «враг народа, и сообщил об этом органам НКВД». Отца расстреляли за то, что он «выбросил в мусорное ведро газету с портретом Сталина, слушал антисоветские анекдоты и не донес о рассказчике куда надо». В деревне под Гжатском (ныне город Гагарин) пионер Володя Коровин привязал своего пьяного отца к телеге и тащил волоком к сельсовету. Мало того, что отец бросил семью, как и отец Павлика Морозова, он еще и скрывал в подполье своего брата, дезертировавшего из Красной Армии. Отец до суда не дожил.
Но больше всего меня потрясло письмо пионера Антона Морозова из Костромы: «Я горжусь, что ношу фамилию такую же, как Павлик. Он герой. И мы продолжаем его дело. На совете отряда мы постановили следить за своими родителями и выявлять среди них классовых врагов. Уже возбуждено два судебных дела – одно уголовное, другое политическое, за антисоветскую пропаганду и агитацию. Но этого мало. Мы взяли обязательства в этом году выявить еще не менее пяти врагов народа… Что помогает нам в нашей работе? Книги Горького и Николая Островского. Наша пионерская дружина боролась за право называться именем Горького. И мы своего добились...».
Все письмо невозможно процитировать – оно большое. Вот только один характерный момент: «А позавчера у нас прошел диспут на тему «Павлик – это Горький, Горький – это Павлик». На нем мы сравнили великого пролетарского писателя, каким он был в детстве, по его книгам «Детство» и «В людях», с Павликом Морозовым. И все мы пришли к выводу, что они очень похожи».
Примерно такие же письма получал и «буревестник». Может быть, он действительно ощущал себя двойником Павлика Морозова? Вот, наверное, ответ на вопрос, почему его так разозлило письмо Соломеина. «Материал оригинальный, - отвечал ему Горький. – Новый, умный, но испорчен. Это все равно, как если бы вы из куска золота сделали крючок на дверь курятника или бы построили этот курятник из кедра, который идет на обжимки карандашей». После этого, правда, немного подсластил пилюлю: «Люди, которые заставили вас испортить ценный материал, конечно, виноваты более, чем вы».
Солмеин был в шоке. Он пообещал переделать книгу. И переделал, учитывая замечания «буревестника». Правда, через 29 лет. Да так переделал, что в новой книге правды о Павлике нет ни грамма. Вот только один пассаж – отца «пионера-героя» берут с поличным. Павлик, притворяясь, что спит, видит, как отец приводит в дом двух бородачей, продает им справки по 30 рублей каждая (намек на 30 сребреников Иуды). А бородачи «взглянули друг на друга и по команде сорвали с себя парики. «Ты арестован, Трофим Сергеевич Морозов», - услышал Павка».
Родоначальник социалистического реализма не дожил до выхода в свет этой энциклопедии вранья. Интересно, как бы он к ней отнесся? Впрочем, предположить можно. В августе 1934 года, на первом съезде российских писателей именно Горький заявил, что памятник предателю-пионеру должен быть, и это – самая первоочередная задача. Что тут еще можно добавить?
ЗНАК БЕДЫ
«Душа человека не бездонна, и не все она выдержать может. Даже спрятанная глубоко горечь остается горечью, а печаль – печалью, и если не растворить их среди людей, способных разделить с тобой и горе, и радость, то, накопившись, соединившись с другими печалями, вырвется все тяжкое наружу и приведет тебя в отчаянье, и не возникнет в тебе желания превозмочь боль».
Дмитрий Мережковский.
«Близкая смерть неминуемо перестраивает психику человека и толкает его на странные поступки, - подобно тому, как близкий Полюс сводит с ума компасную стрелку».
Артур Кеслер.
«Смерть одного человека – трагедия, смерть многих – статистика»
Иосиф Сталин.
«Буревестник революции», Алексей Максимович Горький, умер 18 июня 1936 года. Ровно за 13 месяцев до этого, 18 мая 1935 года, потерпел катастрофу самый большой в мире 8-моторный самолет. Назывался он… «Максим Горький». Еще 13 месяцами раньше, 18 апреля 1934 года, в конструкторском бюро Андрея Туполева было закончено его проектирование. В числе разработчиков чертежей значились А.П. Смертин и Л.Н. Умрихина.
«Шедевр инженерной мысли»
Летчик-испытатель Михаил Громов, севший впервые за штурвал авиагиганта, назвал творение Андрея Туполева «шедевром инженерной мысли». Размах крыльев АНТ-20 составлял 63 метра, длина фезюляжа – 30 метров, вес при крейсерской скорости 240 километров в час – 42 тонны. Это был самый комфортабельный по тому времени самолет, самолет, как сказали бы сегодня, бизнес-класса. Пассажирские каюты располагались в основании крыльев. В центроплане были размещены просторный конференц-зал, киноустановки, автоматическая телефонная станция, типография, где могли напечатать и обычную газету, и листовки, и даже брошюру, фешенебельный ресторан, спальные места. Была даже сауна. Всего АНТ-20 «Максим Горький» вмещал 72 пассажира и 8 членов экипажа.
Газеты и радио трубили на все лады об очередной победе советского самолетостроения – самого самолетостроительного в мире. Первый показательный и агитационный полет гиганта был назначен на 18 мая 1935 года. Первоначально планировалось, что в нем примут участие Сталин, Молотов, Орджоникидзе и другие руководители партии и правительства. Но «вождь всех времен и народов» панически боялся всяких перелетов и переездов. В последний момент он сослался на занятость, и тогда на борт «Максима Горького» поднялись 36 ударников труда из Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ). Экипаж почему-то состоял не из 8, а из 11 человек. Его «усилили», вероятно, за счет чекистов. За ударниками нужен был пригляд и в небе. А вдруг они замышляют чего-то?
Под грифом «секретно»
Архивные документы о катастрофе в подмосковном небе долгое время были засекречены. Часть их вообще исчезла. Другую часть, по-видимому, подменили.
Отсюда и неразбериха. Непонятно даже, кто исполнял обязанности командира корабля. Согласно одним документам – летчик-испытатель ЦАГИ Николай Журов, согласно другим – Иван Михеев.
О Журове мало что известно. Михеев же был участником перелета по неосвоенному еще маршруту Москва-Пекин в 1925 году. Он испытывал многие модели самолетов и считался одним из самых опытных пилотов в стране. Сталин лично вручал ему орден Красного Знамени. Скорее всего, именно он, а не Журов поднял АНТ-20 в небо со взлетной дорожки Центрального аэродрома.
Свита гиганта
«Максим Горький» сопровождали еще два самолета: тренировочный двухместный «Р-5» и истребитель «И-5». Их пилотировали летчики Владимир Рыбушкин и Николай Благин. На борту «Р-5» находился еще и кинооператор Щелкунов, фиксировавший на пленку эпохальный полет «советского птеродактиля» - так окрестили АНТ-20 западные журналисты. Истребитель же должен был показать истинные масштабы летающего гиганта – он действительно казался назойливой мошкой возле гороподобного Гулливера. Все, как говорится, познается в сравнении.
Но при знакомстве с архивными документами снова начинаешь теряться в догадках. Они просто противоречат друг другу. «Несмотря на категорическое запрещение совершать какие бы то ни было фигуры высшего пилотажа во время сопровождения, Благин нарушил приказ и стал делать эти фигуры в непосредственной близости от «Максима Горького» на высоте 700 метров», - значится в отчете о катастрофе. В другом документе указывается, что Благин получил официальный приказ совершить «мертвую петлю» и «бочку».
Гибель «птеродактиля»
Сделав два круга над Москвой, не очень разворотливый «Максим Горький» стал заходить на посадку. В это время Николай Благин, как явствует из официального отчета, «сделал правую «бочку» и отошел по инерции вправо. Затем летчик решил сделать левую «бочку», надеясь, что его самолет отнесет от «Максима Горького» влево. Но фигура не получилась. «Р-5» потерял скорость и врезался в левое крыло «Максима Горького», прямо в масляные баки».
Ужас охватил всех, кто наблюдал эту трагедию. Клубы черного дыма окутали «советский птеродактиль». Раздался оглушительный взрыв, самолет клюнул носом и стал разваливаться прямо в воздухе. Сначала оторвалась часть крыла, потом часть фезюляжа с хвостом. Из пролома посыпались обезумевшие от нереальности происходящего и совершенно не ожидавшего такого поворота событий люди. Обломки гиганта стали отвесно пикировать и врезались в сосны на территории поселка Сокол, рядом с аэродромом. Погибли все пассажиры и экипаж «Максима Горького», как и пилот «И-5» Николай Благин. «Р-5» каким-то чудом уцелел. Но кинокамера оператора почему-то зафиксировала удар истребителя не в крыло, а в фезюляж.
Месть или хулиганство?
В сентябре 1935 года в варшавской газете «Меч», которую выпускали белоэмигранты, было опубликовано «предсмертное письмо» Николая Благина. «Братья и сестры! – якобы писал не кто иной, как он. – Вы живете в стране, зараженной чумой. Именем ВКП (б) прикрываются бандиты, убийцы, идиоты и дегенераты. И вы должны нести этот тяжкий крест. Запомните имена узурпаторов, взявших труд восхвалять самих себя и называющих себя мудрыми и любимыми… Вы умирали от голода, а бандиты-коммунисты экспортировали нашу лучшую продукцию по самым низким ценам, чтобы показать, что в стране Советов все идет хорошо. В то время, как у нас отбирали последние средства в виде принудительных займов, они устраивали попойки и разбазаривали народные деньги. И вот завтра я поведу свою крылатую машину и протараню самолет, который носит имя негодяя Максима Горького. На его борту будут находиться Сталин и его свита. Таким способом я убью десяток мерзавцев, которые являются паразитами на теле народа. Перед лицом смерти я заявляю, что все коммунисты и их прихвостни – вне закона!».
Сейчас уже трудно понять: была ли это газетная «утка», или же на самом деле Николай Благин, не зная, что Сталин отказался лететь, намеренно совершил воздушный таран, в результате которого пострадали «передовики производства», а в действительности – партийные функционеры. Во всяком случае, вдова Благина категорически отрицала то, что ее покойный супруг причастен к написанию этого письма. И ее можно было понять. Сразу же после гибели АНТ-20 началась травля «воздушного хулигана». Правительство выделило семьям погибших единовременное пособие в размере 10 тысяч рублей, назначило солидные пенсии и взяло на себя все похоронные расходы. Вдове Благина не выплатили ни копейки. Неожиданно выяснилось, что ее муж скрыл свое дворянское происхождение – отец его был полковником царской армии. Как тут не опасаться, что вдову «врага народа» не упекут куда-нибудь на Соловки или на Колыму?
Но тут неожиданно вмешался Сталин. Не к лицу вождю было забывать, что еще совсем недавно он называл летчика первым советским асом и говорил, что «таких самородков надо продвигать и поддерживать». В «Правде» была напечатана его статья «Большая потеря», и травля Благина, как по мановению волшебной палочки, прекратилась. Вдове его назначили персональную пенсию.
Диверсия, брак или инфаркт?
За 70 с лишним лет со времени трагедии в небе над Москвой выдвинуты пять версий случившегося. Пятую – воздушный терроризм – специалисты почти единодушно отвергли. В то, что пилот совершил непростительную ошибку, многие тоже не верят. Николай Павлович был высококлассным летчиком, работал инструктором при Высшей школе военлетов ВВС, а затем его пригласили испытывать новые модели самолетов, изготовленные в конструкторском бюро Андрея Туполева в ЦАГИ.
Сразу же после катастрофы ходили разговоры о диверсии. «Враги, - утверждала, например, газета «Нижегородская правда», - сознательно вывели из строя ходовые части истребителя «И-5», в результате чего Благин потерял управление». В других публикациях говорилось о браке, допущенном при сборке самолета. Однако «диверсантов» не нашли, брака в других самолетах типа «И-5» не выявили. Тем не менее после гибели «Максима Горького» постройка 16 самолетов такого же типа была свернута.
Так что же стало причиной аварии? Остается одна-единственная приемлемая версия: во время выполнения левой «бочки» у Благина, который накануне полета чувствовал себя неважно, резко повысилось давление, а затем случился инфаркт. Он на какое-то мгновенье потерял сознание, и этого было достаточно для того, чтобы истребитель, ставший неуправляемым, врезался в «шедевр инженерной мысли». Произошло непоправимое.
Проза жизни и мистика
Все это весьма прозаично, если не брать во внимание фатальные совпадения. Дважды с периодичностью в 13 месяцев «буревестнику» кто-то неведомый слал сигналы о том, что ему надо готовиться к смерти. 18 мая 1935 года, узнав о гибели своего тезки – АНТ-20 – он сильно расстроился и даже слег в постель.
- Это – знак беды, - сказал он своей сиделке, Олимпиаде Чертковой. – Скоро настанет и мой черед.
Горький не ошибся.
ПРОКЛЯТИЕ ПАПАШИ СВЕРДЛОВА
Порой в запале ссоры, в момент вспышки гнева мы говорим близким страшные слова, не зная о том, что проклятие способно калечить и убивать. Это заложено в глубинах нашего подсознания. Один из примеровтому - судьба старшего брата Якова Свердлова, Золомона, больше
известного, как Зиновий Пешков.
Как Золомон стал Зиновием
Если бы не «буревестник революции», об этом человеке никто бы и не знал. Горький, кстати, якшался с представителями всех слоев нижегородского общества - от босяков до купцов, которые сорили деньгами направо и налево. Таков был стиль жизни Алексея Максимовича. Таким образом он жизнь изучал. Водил, в частности, дружбу и со
Свердловыми.
Семья Свердловых перебралась в Нижний из Саратова в 1881 году. В то время во внутренних губерниях России и в Сибири жить евреям запрещалось, но это не касалось купцов первой гильдии, лиц, имевших высшее образование, дантистов, акушерок и ремесленников, а Свердлов-старший был гравером. И он приобрел маленький домик на Большой Покровке.
Было в то время Михаилу (Мойше) Израилевичу Свердлову всего 25 лет. В 1884 году его жена, Елизавета Соломоновна, родила первенца, которого назвали в честь деда по матери - Золомон. Годом позже появился на свет Яков (Янкель). Правда, Владимир Островский в своем очерке «Судьба
генерала Свердлова-Пешкова» пишет о том, что был еще один брат, Лев. Но о нем ничего неизвестно.
Мальчики росли, не зная о том, какие вихри закружат их в бушующем и яростном мире революций и войн. Впрочем, они были очень разные. Если Яков с раннего детства тяготел к каким-то авантюрам, то, как писала племянница братьев Свердловых Ида Авербах, которая вышла замуж за Генриха Ягоду, в журнале «На литературном посту» (этот журнал редактировал ее брат, Леопольд Авербах), то Золомон, «был не по-детски серьезным и вообще философски настроенным».
Но во взрослой жизни братья вели себя совершенно по-другому. И большим авантюристом был, конечно же, Золомон.
Чем он приглянулся Горькому, никто не знает. Когда в 1901 году писателя отправили в ссылку в Арзамас, он пригласил с собой Заломона. А в августе следующего года к опальному «буревестнику» нагрянул в гости Немирович-Данченко. И Горький вместе с Заломоном читали ему в два голоса пьесу «На дне». Режиссеру, кстати, понравилось.
Горький стал добиваться, чтобы устроить своего юного почитателя на драматические курсы в Москве. Но в то время это не представлялось возможным. Выход был только один - принять православие. И Алексей Максимович самым натуральным образом усыновляет Золомона. Об этом свидетельствует запись в метрической книге Троицкой церкви Арзамаса: «... через таинство крещения и миропомазания присоединен к православию
мещанин Ешуа Золомон Мовшев Свердлов, 18 лет от рождения, с
присвоением, согласно его желания, отчества и фамилии восприемника Алексея Пешкова». Ниже стоит дата - 30 сентября 1902 года.
Но надо сказать, что обряд этот был совершен с явным нарушением церковных канонов. Согласно им восприемниками от Святой Купели не могут быть родители во плоти или лица, заменяющие их, то есть крестные отцы и матери. А Горький как раз и был крестным отцом Золомона-Зиновия. Священник, проводивший этот обряд, должен был указать на эту вопиющую ошибку, но почему-то этого не сделал. Наверное, хорошо заплатили.
Отец порывался задать сыну трепку
Узнав о том, что сын предал иудейскую веру, Михаил Израилевич ходил сам не свой. Как вспоминала в 1929 году Ида Леонидовна Авербах, сгинувшая бесследно в сталинских лагерях, Свердлов-старший находился тогда «в самом расцвете сил, ему было 46 лет. И он порывался поехать в Арзамас, чтобы задать Золомону хорошую трепку». И то и дело проклинал его, заявляя, что не пустит в свой дом вероотступника, что у выкреста не будет собственного дома и что правая рука у него отсохнет. Он, кстати, запретил всем членам своей семьи поддерживать с Заломоном-Зиновием какие-либо отношения.
Прожектер
Между тем дела у приемного сына Горького шли из рук вон плохо. Учеба в школе Московского Художественного театра не заладилась. Таланта актера у Зиновия просто не было. И он, разжившись у «буревестника» деньгами, отправляется в 1904 году на поиски счастья за океан - в Канаду.
Как писал он впоследствии в своих очерках «Без работы» и «Дом», сначала новоиспеченный иммигрант обосновался в Торонто, где устроился на меховую фабрику разнорабочим. Но он совершенно не знал ни французского, ни английского языков, и его вскоре уволили «за профнепригодность». А деньги, как известно, имеют свойство кончаться. И однажды Зиновий Пешков оказался без крыши над головой и с пустыми
карманами.
Тогда он решил промышлять, как и Горький, писательским трудом. Но его опусы никого из издателей не заинтересовали. Только духовный наставник Зиновия (по-видимому, из жалости) пообещал опубликовать их в России. Да вот слова своего не сдержал. Просто прислал деньги. Якобы как гонорар.
На эти деньги Зиновий осуществляет другое сомнительное предприятие. Он едет в Новую Зеландию, где намерен повторить подвиг Миклухо-Маклая, который долгое время жил среди папуасов. И Пешков действительно поселился там, где обитали местные аборигены. Но год, проведенный вдалеке от цивилизации, показался ему вечностью. Это и понятно: никаких этнографических исследований горе-путешественник не проводил, язык маори так и не освоил. В общем, ему просто стало скучно, но он долго в этом себе не признавался.
Горький в то время находился в Италии. И весной 1907 года Зиновий направляется к нему – «запасных аэродромов» у него не было. Здесь он приземляется на четыре года. «Буревестник» доверил своему приемному сыну должность управляющего имением.
Главными заботами мажордома были жилье и еда. Все поступающие на Капри гонорары тоже проходили через Зиновия Пешкова. Здесь он принимал и Ленина, и Дзержинского, и Шаляпина, и многих других известных революционеров, писателей, художников, музыкантов. Здесь же состоялось его бракосочетание с дочерью казачьего атамана Лидией Бураго. Родившуюся вскоре дочь назвали Елизаветой - в честь матери
Зиновия. Таким образом Свердлов-Пешков пытался загладить свою вину и снять проклятие отца. Увы, не вышло.
Легионер
Когда началась первая мировая война, Зиновию Пешкову было тридцать. Но характер авантюриста проявил себя и тут. Зиновий вступает добровольцем в Иностранный легион французской армии.
Много лет спустя он напишет в своих мемуарах: «Когда нас перебросили под Аррас, я сразу же ассоциировал этот город с Арзамасом - очень уж созвучны эти названия. И почему-то подумал: а не случится ли здесь что-то такое, что если и не перечеркнет всю мою жизнь, но оставит долгую память? Так, в общем-то, и произошло, мои смутные предвидения сбылись». 9 мая 1915 года под Аррасом Пешков был ранен. «Мне сказали в госпитале, - вспоминал он, - что руку надо отрезать по плечо. Я попросил зеркало, чтобы рассмотреть ее. Тяжелый был момент. Но я ясно видел, что рука пропала. Как тут не вспомнить проклятие отца? И я сказал: «Валяйте!».
По выписке из госпиталя Зиновий был награжден крестом с пальмовой ветвью и отправлен в отпуск в Италию. Но, увидев супруга-инвалида, Лидия Петровна сказала, что будет оформлять развод. И Пешкову ничего не оставалось, как вернуться в Россию (Горький в то время жил в Петрограде) представителем французского правительства при русском
военном министерстве.
Но встреча с приемным отцом его не обрадовала. Алексей Максимович не раз принародно заявлял о своих пацифистских настроениях. И он обронил такую фразу, которая расставила
все точки над «i»: «Не будучи военным человеком, я не могу
сочувствовать военным героям». Это был ушат холодной воды.
Второй ушат
Но и это был еще не финиш. В Петрограде пребывал и младший брат Зиновия - Яков Свердлов. Встреча с ним тоже не принесла ничего хорошего. Разговор их длился всего несколько минут, после чего братья расстались врагами. Больше их пути никогда не пересекались. О чем они
говорили - неизвестно. Зиновий Пешков, так подробно описывавший в своих мемуарах чуть ли не каждое мгновение своей жизни, об этом почему-то умалчивает.
Путешествия изнанника
Когда Временное правительство было свергнуто, Пешков оказался в Манчжурии, а затем в ставке французского генерала Жаннена, полк которого шел в аръергарде войск Колчака. Но Колчака вскоре расстреляли и спустили в прорубь, а непотопляемый Зиновий обнаруживается вдруг в
Грузии в качестве советника комиссара Франции при муссаватистском правительстве. И он постоянно курсирует из Тифлиса в Баку и обратно. А в Баку знакомится с роковой красавицей Саломеей Андронниковой. Правда, по другим источникам, это знакомство состоялось значительно раньше - на острове Капри.
Зиновий был отнюдь не Аполлоном, не обольстителем, но Саломея им почему-то заинтересовалась. Скорее всего, потому, что это была возможность вырваться из душной кавказской атмосферы. И роковая красавица, как вспоминала потом в своей книге «Франция с грузинским акцентом» (Тбилиси, 1979 г.), «была раздерганная, ничего не могла
объяснить вокруг, как всякая обыкновенная аристократка не хотела ни о чем задумываться и покатила с ним вместе в Париж, как говорится, за шляпкой». Увы, и тут Зиновия ждало разочарование. Через год они с Андронниковой «разошлись, как в море корабли».
Между двух огней
Судьба занесла его в Крым, где он принимал участие в эвакуации армии Врангеля. Потом в качестве секретаря Международной комиссии помощи голодающим Пешков закупает продовольствие и переправляет его в Россию, не зная, что до нуждающихся оно, как правило, не доходит. И встречает
явное неодобрение как среди эмигрантов (те считают его агентом большевиков), так и среди самих большевиков (те считают его французским шпионом).
Так продолжалось два или три года, пока Зиновий не подал прошение о возвращении в Иностранный легион. Оно было удовлетворено: Пешкова направляют командиром батальона в Марокко. И опять - незадача: в 1925 году в сражении с мятежниками он был ранен. На этот раз - в ногу.
Неудачи буквально преследовали его. Дочь от первого брака, Елизавета, вышла замуж за сотрудника советского посольства в Италии. Но ее мужа вскоре отозвали в СССР, арестовали и расстреляли. Елизавета угодила в ГУЛАГ.
Только в самом конце жизни проклятие отца, похоже, потеряло силу. Во время второй мировой войны Зиновий Пешков возглавлял в Африке миссию «Свободная Франция», затем был назначен послом в Китае. В 1946 году его наградили орденом Почетном легиона. Умер он в ноябре 1966 года в том же госпитале, где ему ампутировали руку.
ЧТО СГУБИЛО ГОРЬКОГО: ПАПИРОСА ИЛИ КОНФЕТА?
Смерть Максима Горького вот уже 70 с лишним лет остается неразгаданной. Но стоит еще раз вернуться еще раз к этой истории. Автор получил возможность ознакомиться с ранее засекреченными документами, хранящимися в Центральном архиве ФСБ, и воспоминаниями очевидцев.
«Умирать надо весело»
Горький заболел 27 мая 1936 года. До этого он отдыхал в Тессели. Когда вернулся в Москву, заехал на Новодевичье кладбище, положил цветы на могилу своего сына, Максима Пешкова.
«День был холодный, ветреный, - вспоминала медсестра Олимпиада Черткова. – А вечером Горькому стало не по себе. Поднялась температура, появились слабость, недомогание».
Прошла неделя. Состояние писателя ухудшилось настолько, что врачи предупредили: нужно ожидать худшего, дальнейшее их вмешательство бесполезно.
Бывшая супруга Алексея Максимовича, Екатерина Пешкова, так описывала первый приход старухи с косой: «Он сидит в кресле, глаза его закрыты, голова поникла, руки беспомощно лежат на коленях. Дыхание прерывистое, пульс неровный. Лицо, уши и пальцы рук посинели. Через некоторое время начались икота, беспокойные движения руками, которыми он точно отодвигал что-то, снимал что-то с лица».
Спустя какое-то время Горький открыл глаза. «Выражение их было отсутствующим и далеким, - вспоминала Екатерина Пешкова. - Точно просыпаясь, он медленно обвел всех нас взглядом, и с трудом, глухо, раздельно, каким-то странно-чужим голосом произнес: «Я был так далеко, откуда так трудно возвращаться». И тут случилось невероятное. Когда писателю сказали, что к нему едут Сталин, Молотов и Ворошилов, он вдруг ожил. Взгляд его приобрел осмысленность, а мысли – стройность. Может быть, тут дело было не в магическом имени «Сталин», а в камфоре, которую ввели буквально за несколько минут до этого? Впрочем, от поразительных фактов никуда не уйти: с высокими гостями вернувшийся с того света Горький вел вполне светский разговор о месте женщины в литературном процессе и о самых заметных произведениях французских авторов. И даже пригубил бокал вина, когда «отец всех времен и народов» предложил выпить за здоровье Алексея Максимовича.
Сталин прервал монолог Горького.
- О деле поговорим, когда вы поправитесь, - сказал он.
Но писатель пропустил его слова мимо ушей.
- Столько работы впереди! - сокрушался он.
- Вот видите, - Сталин уже начал терять терпение и попытался перевести разговор в другую плоскость. – Работы много, а вы болеть вздумали. Поправляйтесь скорее.
Горький не поправился, но, словно загипнотизированный вождем, прожил еще десять дней. За это время ему привезли 1800 кислородных подушек, поскольку без кислорода писатель обойтись уже не мог. У него было «свистящее затрудненное дыхание», даже издалека слышались «влажные и звонкие хрипы». А кислородные подушки, как вспоминала Черткова, «передавали конвейером прямо с грузовика, по лестнице, в спальню».
Личный секретарь Горького, Петр Крючков, обвиненный в насильственной смерти своего босса, а также сына писателя, Максима Пешкова и казненный в 1938 году как «враг народа», был тогда еще «на коне». Он свидетельствовал: «Горький врачам не верил. Знал, что умирает. Сказал однажды: «Они меня обманули». Был уверен, что у него не грипп, как ему говорили, а воспаление легких».
Наша справка
Петр Петрович Крючков познакомился с Горьким в 1928 году. Он был личным секретарем гражданской жены писателя – актрисы Марии Андреевой. Был «по совместительству» и ее любовником, хотя Мария Федоровна родилась на… 21 год раньше. Оставался в этом ранге и после брака Андреевой с Горьким. У него было немало причин для ненависти к «буревестнику». А вот дружбой с его сыном, наоборот, очень дорожил. Убивать его, как, впрочем, и Алексея Максимовича, ему не было никакого резона. При Горьком Крючков жил припеваюче, но случись что с хозяином – материальное положение секретаря сразу бы пошатнулось.
Периоды улучшения состояния здоровья Горького сменялись депрессией. «Однажды ночью, - вспоминала Олимпиада Черткова, - он проснулся и говорит: «А знаешь, я сейчас спорил с Господом Богом. Ух, как спорил. Хочешь, расскажу?».
Но почему-то не рассказал. Может быть, вспомнил фамилию медсестры?
Сталин со своей свитой приезжал к писателю еще один раз – 12 июня. И вновь Алексей Максимович собрался, пришел в себя. Складывалось такое впечатление, будто он выкарабкивается. Видимо, ритуальный ужас перед усатым тираном приводил в действие скрытые ресурсы организма, не позволяя расслабиться. Писатель даже произнес целую речь о положении французских крестьян: можно было подумать, что это заботит его в первую очередь. Казалось, что он здоров, однако спустя некоторое время Горький терял дар речи и мог изъясняться только жестами. Показывал рукой на потолок и двери, как бы желая вырваться из комнаты, которая представлялась ему тесной клеткой. Потом опять становился самим собой. Когда врачей прибавилось, заметил:
- Должно быть, дело плохо.
Старался шутить в свойственной ему манере.
- Умирать надо весной, - сказал он своей невестке Надежде Пешковой, - когда все зелено.
И развивал свою мысль таким образом:
- Надо сделать так, чтобы умирать было весело.
Уточнял:
- Я всю жизнь думал, как изукрасить этот момент. Удалось ли мне это?
Его успокаивали:
- Удалось.
16 июня у Горького начался отек легких. Но он не сдавался. «Я приложила ухо к груди, - вспоминала Олимпиада Черткова. – Вдруг как он обнимет меня крепко, как здоровый, и поцеловал. Так мы с ним и простились. Больше он в сознание не приходил». В 11 часов утра 18 июня 1938 года сердце Горького остановилось.
Казалось бы, все ясно
Тогда, в 1936 году смерть Алексея Максимовича никому не внушала подозрений. Газета «Правда» регулярно печатала бюллетени о состоянии его здоровья. 19 июня было опубликовано подробное медицинское заключение о причинах смерти писателя, подписанное наркомом здравоохранения Г.Каминским, такими светилами науки, как И.Ходоровский, Г.Ланг, Д.Плетнев, М. Кончаловский, А.Сперанский и Л. Левин. В нем говорилось, что Горький заболел 1 июня гриппом, «осложнившемся в дальнейшем течении катаром верхних дыхательных путей и катаральным воспалением легких. Тяжелая инфекция, как об этом свидетельствовали повторные исследования крови, на почве хронического поражения сердца и сосудов и в особенности легких, в связи со старым (сорокалетней давности) туберкулезным процессом (каверны, расширение бронхов, эмфизема легких, астма, склероз легких) обусловили с первых же дней очень тяжелое течение болезни. Уже с третьего дня начали выявляться симптомы ослабления сердечной деятельности и – особенно – резкие нарушения дыхания». В конце медики констатировали: «Энергичнейшим применением всех средств, могущих влиять на улучшение функций сердечно-сосудистой и дыхательной систем, удалось продержать деятельность сердца до утра 18 июня. В ночь на 18 июня Алексей Максимович впал в бессознательное состояние, с 10 часов утра деятельность сердца начала быстро падать, и в 11 часов 10 минут последовала смерть, на 69-м году жизни, при явлении паралича сердца и дыхания».
Никто тогда не подвергал сомнению заключение эскулапов. Их выводы подтвердило и вскрытие, которое почему-то производилось там же, где Горький умер. Как записал Петр Крючков в своем дневнике, когда он вошел в комнату, то увидел «распластанное, окровавленное тело, в котором копошились врачи. Потом стали мыть внутренности. Зашили разрез кое-как простой бечевкой. Мозг положили в ведро, чтобы доставить в Институт мозга. Состояние легких оказалось ужасное. Оба легких почти целиком «закостенели», равно как и бронхи. Чем жил и как дышал – непонятно. Доктора даже обрадовались, что легкие оказались в таком плохом состоянии. С них снималась ответственность».
То же самое утверждала и Олимпиада Черткова.«Оказалось, что у него (Горького, - С.С.) плевра приросла, как корсет, - вспоминала она. – И, когда ее отдирали, она ломалась, до того обызвестковалась. Недаром, когда его бывало брала за бока, он говорил: «Не тронь, мне больно!».
Никаких репрессий в отношении врачей тогда никто не предпринимал. Но это была только отсрочка приговора. «Отец всех времен и народов» уже в те дни замыслил сценарий грандиозного спектакля, которым стал судебный процесс в марте 1938 года. По своему обыкновению, Сталин выжидал, как кобра, готовящаяся к стремительному смертельному броску.
Рождение легенды
Основные обвиняемые по делу «правотроцкистского блока» - Бухарин, Рыков, Ягода, Крестинский, Раковский и другие - были арестованы еще весной 1937 года. Они «чистосердечно» раскаивались в содеянном, признавались во всех мыслимых и немыслимых преступлениях, обливали помоями своих лучших друзей – тех, на кого указывал перст вождя. Ничего другого им не оставалось. Ослушников ждали страшные мучения. Такие, что смерть казалась высшим благом. И то, что один из врачей Горького, Ходоровский, умер в тюремной камере, а может быть, во время пыток, совершенно неудивительно.
Медиков взяли в декабре 1937 года. Они стали как бы «довеском» к деяниям «главных заговорщиков», которые якобы ставили своей целью свергнуть Сталина и захватить власть, после чего воплотить в жизнь такие мерзости, каких свет не видывал. Например, заменить социализм капитализмом, «оторвать от СССР Украину, Белоруссию, среднеазиатские республики, Грузию, Армению и Азербайджан, а также Приморье и Дальний Восток»
Врачи единодушно, практически под копирку, признались в том, что залечили до смерти не только Горького, но и его сына, а также главу ОГПУ Вячеслава Менжинского и Валериана Куйбышева. Готовы были внести в свой послужной список и Сергея Кирова, но того застрелили. Слагали о себе фантастические рассказки. Законопослушный Лев Левин, например, якобы получив задание от Ягоды ликвидировать Максима Пешкова, мгновенно «перекрасился» и перестал быть законопослушным. Завербовал престарелого профессора Плетнева, вступил в преступный сговор с личным секретарем Ягоды Булановым и врачом Виноградовым. А когда общими усилиями Максима Пешкова перепроводили в мир иной, Левин, что называется, вошел во вкус, и ему захотелось порешить всех руководителей партии и правительства.
В то же время, когда читаешь протоколы допросов обвиняемых и очных ставок, не покидает такое ощущение, что врачи Горького специально сочиняют всякие небылицы. Чего стоит, к примеру, такой пассаж Левина: «Когда встал вопрос о необходимости ослабить организм Пешкова настолько, чтобы он захворал, я предложил обратиться к Крючкову, чтобы он воздействовал на слабую сторону Максима Пешкова, используя его пристрастие к спиртным напиткам. Я договорился с ним, что он будет максимально спаивать М.Пешкова»! И тут поневоле начинаешь думать, что и Левин, и другие подсудимые хотели как бы ненароком показать всю абсурдность выдвигаемых против них обвинений, построенных на песке. Если сильно дунуть, они могут рассыпаться, как карточный домик. Но, увы, никто не понял. Или не захотел понять.
Каждый играл свою роль
11 марта 1938 года суд приговорил всех врачей, лечивших Горького, за исключением Плетнева, к расстрелу. Плетнев получил неподъемный срок – 25 лет лишения свободы. Находясь во Владимирском централе, он писал жалобы на имя Берии, Молотова и Ворошилова, в которых объяснял, что дал признательные показания под пытками. Дальнейшая его судьба неизвестна. Скорее всего, он был расстрелян в числе наиболее опасных преступников после того, как Германия развязала войну против СССР.
Даже Ягода, интеллект которого, по оценке многих его современников, был просто нулевым, и тот, похоже, старался обратить внимание на то, что играет роль в театре абсурда, отведенную ему генеральным режиссером, который попыхивал трубкой в специальной потайной комнате на втором этаже в зале, где проходил судебный процесс над «заговорщиками».. «Я прошу потребовать у Крючкова ответа, куда он дел некоторые документы Горького, - неожиданно напустился Ягода на секретаря писателя во время очной ставки с ним. - Дело в том, что Горький мне неоднократно говорил, что он написал целый ряд заметок для составления биографий Сталина, Ворошилова и других руководителей партии и обещал мне их прочесть. Однако прочесть их мне он не успел, как-то не пришлось. Когда М. Горький умер, в архиве этих документов не оказалось. Эти документы чрезвычайно ценны. Ввиду того, что Крючков знал о предстоящей смерти Горького, я не сомневаюсь в том, что он эти документы забрал. Не передал ли он эти ценные документы за границу?».
Может быть, таким образом «ревнитель морали» намекал на то, что он сам обвинялся в шпионаже в пользу… Германии, но это совершенно анекдотическое обвинение? Ягода был, как известно, евреем, а представители этой национальности в гитлеровской Германии подвергались жесточайшему геноциду.
Легенда крепнет
Суд над «правотроцкистами» состоялся в начале марта 1938 года. О причинах убийства Горького Ягода показал: «Объединенный центр правотроцкисткой организации в течение долгого времени пытался обработать Горького и оторвать его от близости к Сталину. В этих целях к Горькому были приставлены Каменев, Томский и ряд других. Но реальных результатов это не дало. Горький по-прежнему верен Сталину и является горячим сторонником и защитником его линии. При серьезной постановке вопроса о свержении сталинского руководства и захвате власти правотроцкистами центр не мог не учитывать исключительное влияние Горького в стране, его авторитет за границей. Если Горький будет жить, то он подымет свой голос протеста против нас. Мы не можем этого допустить. Поэтому объединенный центр вынужден был вынести решение о ликвидации Горького». И не только его, а еще и Кирова, Менжинского, Куйбышева и сына Горького – Максима. Покушались якобы подсудимые и на убийство тогдашнего наркома НКВД Николая Ежова, который немного позже тоже разделил их участь.
Примечательно, что ни в ходе следствия, ни на суде речь о том, что Горького, Максима Пешкова, Менжинского, и Куйбышева умертвили с помощью ядов, не заходила ни разу. Обвинители настаивали на том, что смерть VIP-персон вызвана в результате их преднамеренного неправильного лечения. Версию же отравления Горького выдвинул
Лев Троцкий, который, по сути, был главным обвиняемым на судебном процессе в марте 1938 года. Но судили его заочно. Расправился Сталин со своим врагом только в 1940 году.
А в те дни именно Троцкий озвучил слухи, ходившие среди русских эмигрантов, что Горького угостили отравленной конфетой. Впрочем, мотив его убийства был не слишком убедителен. Троцкий считал, что оно вызвано тем, что Горький «был сердобольным стариком, заступником за обиженных, и никак нельзя было заставить его молчать, когда он вступался за старых большевиков». Увы, скорее всего, это далеко не так. Горький в последние годы жизни полностью одобрял политику Сталина, в том числе и политику репрессий. Об этом свидетельствуют его восторги по поводу применения рабского труда заключенных на строительстве Беломорканала и его посещение лагеря на Соловках, и многочисленные выступления перед общественностью, и публикации в газетах и журналах.
Реанимация версии
Много лет спустя версию Троицкого реанимировал доктор филологических наук Вадим Баранов. Начиная с 90-х годов прошлого века, он опубликовал свыше 50 статей на эту тему, издал книгу «Горький без грима. Тайна смерти». И, надо сказать, у него есть сторонники. Версию Баранова одобрял и Александр Солженицын.
Чем же руководствуется в своих исторических изысканиях Вадим Баранов? Прежде всего, воспоминаниями редактора иностранного отдела газеты «Известия» М.А. Цейтлина, записанными в 1981 году Леонидом Колосовым. В них прямо утверждается, что отравленную конфету, присланную Сталиным, дала съесть Горькому его бывшая любовница по кличке Мура. Но воспоминаниям Цейтлина доверять нельзя. Он либо все придумал, либо все перепутал. Бывший помощник Петра Крючкова утверждал, например, что смерть Горького наступила не 18 июня 1936 года, а 18 июля. И не на его даче в Горках, а в особняке Рябушинского, что на улице Качалова. Но самое главное, что никакой конфеты в день смерти Алексей Максимович съесть не мог, поскольку находился в коме.
Между тем Вадим Баранов, стал как бы заложником позаимствованной у Троцкого версии. Он ищет какие-то доказательства того, что Мура была одновременно агентом ОГПУ-НКВД и «Интеллидженс сервис», но не находит. Есть только косвенные свидетельства, но их явно недостаточно, чтобы сделать определенный вывод. Впрочем, если даже она и была двойным агентом, это мало что добавляет к гипотезе об отравлении. То, что тело Горького кремировали, а часть праха, несмотря на настойчивые просьбы Екатерины Пешковой, ей не выдали, вовсе не значит, что тем самым хотели скрыть следы токсинов. Во-первых, после кремации их вряд ли вообще можно обнаружить, а, во-вторых, где это видано, чтобы прах разделяли на части?
Ничего не доказывает и то, что у Сталина к Муре было особое отношение. Да, как свидетельствует внучка Горького Марфа Максимовна, он «расшаркивался перед ней. Однажды прислал огромный букет роз». Но если Мура была разведчицей, разве мог вождь себе такое позволить? Это сразу же вызвало бы подозрения. Что касается права баронессы на получение гонораров от зарубежных изданий книг Горького и постановки его пьес, то это право предоставлено было ей самим писателем – оно оговорено в его завещании. И Сталин тут совсем ни при чем.
Но есть версия, которую автор этих строк выдвигает впервые.
Кто-то дал покурить?
В последние дни своей жизни Горький находился под неусыпным надзором врачей и сиделки Олимпиады Чертковой. Но он был заядлым курильщиком (его нормой было 75 папирос в день). Даже смертельно больной, он просил разрешить ему сделать хотя бы пару затяжек. Но медики были непреклонны.
А непреклонны ли они были на самом деле? Не смалодушничал ли кто-то из них? Намеренно или ненамеренно он это сделал? Не явилась ли «пара затяжек» той отравой, которая вызвала смерть? Не это ли спровоцировало спазм сосудов и стало причиной острой сердечной недостаточности? Вопросы, на которые нет ответа.
Но кто мог «по-дружески» помочь Горькому уйти из жизни? Прежде всего, Ягода, который дневал и ночевал в доме писателя. Физически устранив его сына (если это действительно было так), Ягода, страстно влюбленный в Надежду Пешкову, наверняка бы встретил яростное сопротивление Алексея Максимовича. Ведь речь шла о судьбе вдовы его сына, его внучек. И нарком НКВД, опытный обольститель, раскрыл пачку «Казбека»...
Комментарии
Методики обследования и ведения больных, которые разработал Дмитрий Дмитриевич Плетнев, используются в практике врачей и сейчас. Профессор нашего института Караев Ибрагим Касумович, к которому я относилась с глубоким почтением, всегда говорил, что докладывать о больном нужно наизусть, чтоб лечить правильно нужно полностью знать все о своем больном, а не читать историю болезни при консилиумах. Так же считал и мой отец, который тесно был связан с И.К.Караевым В свое время мой отец, работавший в медицинском институте и, будучи хирургом, интересовался судьбой Д.Д.Плетнева. А ранее он проходил стажировку в Московском медицинском институте и ему попались труды Дмитрия Дмитриевича по оперативной кардиологии и ранней диагностике инфарктов. И рассказывали ему о замечательном враче Плетневе. Поэтому его заинтересовала трагическая судьба этого человека. Да, действительно было назначено 25 лет лишения свободы. В середине 60-х стало известно, что Плетнева Дмитрия Дмитриевича расстреляли в первые месяцы войны в 1941 году. И уже в конце 80-х мы узнали, о том Дмитрия Дмитриевича реабилитировали. Но отец об этом не узнал. Его уже не было. Так что ты верно предположил о расстреле.