День рождения Виктории (окончание)

…Яркое солнце, тепло, голубое небо с редкими белыми барашками, чудные весенние запахи взбодрили Ульяну и впервые за несколько дней, она вышла во двор. Никифор суетился рядом, не зная куда ее усадить и чем угодить, хотя самого покачивало. С огромным трудом придерживая ружье и Ульяну, или… наоборот,

они добрались по стеночке и сели на теплую лавочку под окном. Часа полтора просто так сидели и грелись,

заряжаясь солнечной энергией весны. Никифор тут же заснул, а Ульяна улыбалась каждому цветку, травинке, жучку-паучку, и… скоро, напевая, прошлась вдоль за-бора и вернулась с охапкой мать и мачехи и ивана да марьи, ещё несколько одуванчиков. Это был ее самый любимый весенний лекарственный сбор, а еще и салат на постном масле. Душа ее наполнялась благодатью, а хворь отступала. Она поднесла ворох цветов к лицу Никифора, он чихнул и… проснулся. Так было всегда, каждую весну уже много лет.

- Улька, отдай патрон, вжяла моду! Неровён, чаш какой тюремщик припретча, так и напужать нечем!

- Да..а, нонче у нас в лесу кто не попадя шляется, раньше такого не было.

- Ходют и ходют, не то что раньше, бывалоча. Кужьма шкажал - кладбище отобрать хочут, ироды.

- А как же, мы? Куды думает власть, какая ни то об этом?

- Нету влашти боле никакой, Улька. Пережили мы их вшех по очереди.

- Выходит, так.

- Ты скажи, Никишка, ты зачем на всех войнах геройски победил?

- Уже и не упомню… народ шибко штрадал.

- Ты говорил за ради счастливой жизни, которая у нас будет.

- Когда будет?

- Когда победим, говорил, тогда и будет. Победил

ты их, как думаешь?

- Хрен их, жнает… Думаю, победил, ежели мы ш тобой ждешь, а их никого нету.

- Вот и я так думаю. Кто-то идет по тропке. Не Роман, язви его, паразита?

- Может и он, покою нету от ирода. Был бы у

меня патрон так и пужнул, почем ждря.

- Не помню куда положила. А давай по-другому пужнем.

- Давай по-другому. А как?

- А мы ляжем на печь, будто померли и свечки запалим. Он испужается и уйдет.

- Грех, поди?

- Замолим… А может и не грех для такого ирода беспутного.

Старики заходят в избу, лезут на печь, ложатся. Видны только подошвы валенок.
- Улька, швечки давай!

- На приступочке… и спички тама.

- Головами в ижбу надо! Повертайша… О, дверь

штукнула. Вшё, померла, штарая!

- Померла, прости господи… тш..ш.

Входит Роман с унитазом подмышкой, на плече на веревке висит рация.

- Эй, ведьма! Спишь или так… притворяешься? Опоила меня, порчу навела и отдыхаешь. А я щас всю твою аптеку раскурочу, поняла. Да..а, на меня шибко сурьезное дело заквасилось, не капуста какая ни то.

Он стал по-хозяйски снимать с полок бутылки, зная примерно где Ульяна прячет от него лучшие свои лекарства.

- Притихли, голубки, пригрелись, о!.. чегой-то я нашел. Ну, достали меня!.. те тама, эти здеся, кругом спарились, а я один - стой на посту и следи за всеми за версту. Кручусь, как вошь на дезинфекции.

Часть посуды просто смахивает на пол. Он уже в

таком состоянии, что не обращает внимания есть кто в избе или нет.

- И органы все провалились черте куда, в рот им коловорот! А я с пионерского росту жизни не жалел. В навозе ковырялся, в землю закапывался и… нате вам! Все чистые - один я смердю. Что молчишь, Никифор, хрен сперментальной! Склешшились там, ли чё ли? Я знаю, ты мужик азартной… боец! Те тоже там, суки, я в избу - они из кровати! Я из избы - они в кровати! Да..а, смотри мол, Роман-мудило, как дело было! Смотри да облизывайся.

Он нашел подходящую бутылку, открыл, глотнул из горла… довольно кивнул.

- Кажись, подходящая виска.

Подставил к столу унитаз, сел, достал из кармана пару вареных картофелин, налил пол стакана и выпил.

- У..у..о..о! А может промеж них никакого трения полов нету - одна видимость. А какое трение, когда она его вчера,чикнула и… мудей как не было! Чик и… всё

скрывают от следствия. Я еще их прищучу, я еще через дымоход сам могу… и в любую щель!

Встает, подходит к печи, осматривает стариков, трогает подошвы валенок.

- О, холодные, ну чистый лед! Да вы тут никак, оба два жмурики, едрена-ворона! А я скажу вам так, промежду прочим… ни хрена вас мертвяков я больше не боюсь. Я вас на войне насмотрелся стоко! И закапы-вал и выкапывал, страсть как было поначалу страшно. Я на днях тут двоих раздолбаев с трактором в трясину отправил. Да..а!.. никто уже не откопает. Ну, погляди на них, как они спарились и полюбовно померли, да..а?

А тута ни выпить, ни закусить, за кумпанию!

Рядом с подошвами видит бутыль, переносит на стол, открывает, нюхает.

- Ты мне, ведьма, бурду не подсовывай. Я Фросю мою, покойницу, кормил как в забегаловке у театра и морду вытирал, а вы меня хужей свиньи встречаете. А чего с вас, взять. У вас ни одного золотого зуба даже на двоих нету. – Наливает из бутыли, пьет.

- Гля, что удумали напоследок. С собой решили такую бутыль забрать и на том свете себе новую жизнь справить. А на небеси токо столичную пьют и кагором запивают. Ну, воркуйте, голубки, вечным сном… вы тама хорошо устроились. А я тута с этими…кувыркай-ся, еще та любовна парочка, их в трясину не толкнешь. Непорядок... надо доложить товарищу пятому. Алле, товарищ пятый? Тут одни жмурики и враги народа по двое спарились, да..а, те тама, а эти здеся! - Поет.

…На дворе бычек ревет,

что не дали имени.

самогонка, так и льет

из бычкова, вымени!

Никифор с Ульяной подглядывают и видят, что Роман к ним спиной. Они разворачиваются, шепчутся и тихо зажигают свечи. Роман крутит рацию.

- Докладаю по лезервной связи! Жмурики у нас не сеют и не пашут, всю скотину извели и даже Фросю приговорили к расстрелу и привели в исполнение. Она заместо меня смерть приняла! А коронок золотых ни у кого нету даже у Фроси... хрен и тебе, товарищ пятый!

- Оборотись, злодей, пришло время и тебе ответ держать!

Роман оглядывается и с ужасом видит, что оба «жмурика» сидят с закрытыми глазами и с горящими свечками в руках, свесив ноги с печи.

- Вы эт..та… если вы уже того, так никакого не имеете права после смерти вставать! Вы на небеси права качайте. Гля, курвы, что вытворяют!

- В предбаннике мы перед раем. – Никифор поводил свечкой. – Тута… дежинфекчию проводят, чтоб ни одна микроба, вроде тебя, в райшкие кущи не проникла.

- Какой рай, дед! Тута убогость и ветхость одна. Хренотень, как у вас в избе… Тута даже преставляться противно.

- Где живем там и предштаем. И даже в швятом пишании так и пропишано, буква к буковке!

- Не пускают, значит, вас в горницу райскую-то, старпёры! Грехов много?

- Порядок такой… Архангел Михаил вжял наши документы на легиштрачию.

- Тут без легистрации ходу нет. – Подтвердила Ульяна.

- Какие еще документы?

- Пашпорта, пеншионные… книгу домовую. Кто шуда беж документов жахочет прошклижнуть, так тому шковороду горячую шражу лижать дают яжыком, а кого… так шражу в коштёр!

- На колени! - Скомандовала Ульяна.

- Не гавкай, ведьма!.. щас, разбежался на своих полусогнутых. Не помню, когда это я преставился? А если так, то у них здесь… кагор должон быть.

- На колени, раб божий, Роман… Кайся!

- Докладай, как бывалоча, невинных, губил.

- Не докажешь! Записок и протоколов нету у вас. Поняли!

- Здеся не по запискам, а по земным делам на трудодень, начисляют. - Подсказала Ульяна.

- И почем на трудодень?

- От каждого по шпошобности и… кажному по потребношти! - Лихо вспомнил Никифор лозунг и даже хмыкнул от удовольствия.

- Так вы тута, чё! Совецка власть никак на небеси перебралась? Так наши тута, оказывается. Ну… так эта, давай по потребности мне, как члену. Никифор, я член или не член был при нашей власти?

- При ваших и лапу шошали, бывалоча, тута вшё по другому, дурак! Тута членов нету.

- Сказано, по делам земным здесь. Кайся, аспид!

Ульяна протягивает руку и неведомая сила давит на плечи и гнет ноги Романа. Он в ужасе корчится.

- Нога у меня не гнется, ведьма!

- На колени… Кайся!

Нога с хрустом сгибается и он падает.

- Кайша, вражина, как бывалоча, - погрозил

кулачком Никифор. – Ходу нажад нету боле тебе, Жучихин. Грехов много накопил?

- Как ты подметные письма писал? - Ульяна подняла руку со свечой.

Роман упал на бок и стал биться в истерике.

- Папаня мой, верный член ВКПб, он злодей и есть!.. а я… я был пионер и дите неразумное. На твою семью, Никифор, он и наущал, кулаки мол, то да сё. Вы кажин день с сенокоса приходили и лапшу с курятиной ели, а папаня придет с заседания комитета бедноты, а дома ни пожрать, ни похмелиться. Вот он и злился да

кричал: «За что боролись! За что жизни свои клали!» А после папаня дихтувал, а я карябал своим пионерским почерком. У..у..у.

- Кайся! Священника нашего, отца Николая, хоть помнишь? - Ульяна перекрестилась свечой на образа в углу. – За что семью его сожгли! Упокой, господи, за веру убиенного отца Николая, матушку Пелагею и детишек ихних малых, ангелочков неразумных.

- У..у..у. Это я уже в комсомольцах был, в 39 –ом годе, кажись. Папаня послал послушать, чего они на своем поповском языке говорят, ну я и напросился дров наколоть. Они знай: «господи, помилуй, да господи, спаси»… то одного раба божьего, то другого. И где они токо рабов этих брали. Ну обедали на скатерке белой, тарелки у них все с картинками и ложки блестящие, узорчатые, после узнал – серебряные. От жратвы дух! Такой дух!.. чуть соплями не захлебнулся. Проглотил я ихний дух и запел провокацию, как щас помню, врать

не буду:

Я не той родился масти,

не в чести у нашей власти,

от нее, едрена мать,

век мне воли не видать!

А поп сказал: «Любая власть от бога и честь надо свою блюсти, а не у власти искать. Иди на кухню, сын мой.» Перекрестил меня и отвернулся - воняло ему от моей дерюжки. Накормили от пуза, врать не буду, а выпить не дали. Папаня и продихтувал мне, будто поп говорил людям, что совецкая власть не в чести у народа и особо учил… не на власть надеяться, а на бога. У..у..у. А те ложки серебряные я во время пожара украл. Я же их в пользу мировой революции хотел, а папаня, вскорости, пропил их в честь рождения какой-то бабы. Розой её Лисья… люксиморг… бург ли, звали. Что за курва, не знаю. У..у..у.

- За войну кайся!

Романа, передернуло. Он снова забился, зарыдал.

- Меня по комсомольской путевке в наши органы направили как отличника в борьбе с врагами народа. В 42-ом годе у товарища пятого ситуёвина была хужей некуда. Назначили одного из шибко учёных во враги народа, а уликов никак не хватало. Никому из наших не удалось его спровоцировать на подлые речи против товарища Сталина. Товарищ пятый и решил увечного к нему послать, к таким люди добрее и за жалость могут даже на власть с выражением высказаться. Здеся надо самую нерву больную найти, какую ни то провокацию для разговору придумать. Тут я самый ушлый мастер был. Товарищ пятый и уговорил, что он стрельнёт меня не больно, за медаль… да не рассчитал маненько, выпимши был. Стрелял в мясо, в ляжку, где не опасно жизни, а зацепил жилу на ноге, а ещё… пуля-дура по кривой пошла и… чуток по мужеской части срезала. Я охромел и генитальный агрегат личностью повредился, потерял мужескую красу. Ну, бабы смотрели и плака-ли, кто от жалости, а которые, курвы, от смеху. После товарищ пятый сказал, что я теперь ни дяди, ни бляди не нужон, а токо в органах служить провокатором по гроб жизни и определил меня на почетную работу с врагами народа до и после ихнего расстрела.

- Это ж, на кой, после расстрела? - удивилась Ульяна. – Мёртвых похоронили, отпели и… вечный покой да царствие небесное.

- А на той, что закапывали не глубоко. Я опосля тайно откапывал и зубы золотые щипцами у мертвяков выдирал. Товарищ пятый знал уже у кого есть золотые зубы, пять зубов ему и только один, похуже, мне давал. Сука был он, товарищ пятый.

- И скоко ты зубов надрал, ирод... и где они? Сам беззубый сколь знаем. Брешешь, поди.

- Вот тебе, крест! Оставил себе чуток для души радоваться и никому не показывал. Кто бы увидел да настучал, так и расстрелять могли, как пить дать. У..у... Большой узелок, поболе кило, прятал да перепрятывал, закапывал, да перезакапывал. Я зажить когда-нибудь хотел богато. У..у..у… ослобоните.

- И где твои зубы щас, волчара безродная?

- Закапывал по-пьяни, и сам забыл где. Дерево

там высоченное, вода и корни. Да я потому и живу с

вами, дураками, что не могу найти своё кровное, давно бы слинял в тёплые края. У..у… повезло только самую малость, самый маленький узелок случайно нашел, да с этим не забогатеешь. Маруську хотел удивить, к дуре образованной пристроиться, чтоб за счастье каждый мой зуб почитала.

- Купить хотел Марию?

- Так не покупается, курва.

- Всю войну мародерничал?

- Начальство пронюхало чегой-то про замашки в работе товарища пятого, он меня под расстрел заместо себя и подвел, сука. Токо облом у него вышел. Бог он правду видит.

- Ты… злодей, аспид!.. имя божье не поминай!

- А ради чего тогда я живой остался? А товарищу пятому хрен и… пиндец котенку! Обстрел случился, ему кишки наружу вывернуло и весь конвой на куски! Тута вам и вопрос: кто обосрался лучшее - он или я?

У..у..у. Где мои зубы… кило..о!

- Из сельчан кого закладал, провокатор-иуда, до единого вспоминай!

Никифор забыл, что он в райском предбаннике и плюнул от негодования, но… вовремя спохватился и перекрестился.

- Да всех разве ж… Ну, Мишку Кострова.

- Господи, за что, Мишку-то! - Всхлипнула

Ульяна.

- А как смотреть мне было, а? Всем плохо, а он и награжденный и ученый весь, и девку-ягодку, Маньку, оприходовал. Ходят веселые и любуются и милуются на глазах у всех, голожопые. А у меня закопано целое кило золота не знай где и… бабы-дуры, кругом. Я им про коронки намекаю, а они плюются, брезговают они чужими зубами. Я им говорил, а никому не показывал. Бабам после войны токо мужика с ялдой подавай, а я лишний раз кальсоны боялся снять при свете, чтоб не ржали. Они ж, дуры, не понимали, что мал золотник да дорог. У..у..у. Да лучше бы я в атаку сбегал и может ранение солдатское получил не сильное спереди, а не сзади, чем так. У..у..у..

- Что же не побёг в атаку?

- Боялся я.

- Решай судьбу свою поганую, Жучихин. Скоко на тебе душ загубленных числится? - потребовала Ульяна.

- У..у..у. Освободите! У..у..у. Двоих тут на днях

в трясину направил. Я за ради всех старался. Они же

делить нас приехали.

- Немедля выбирай, как бывалоча, ты в шмоле кипеть желаешь али шковородку до крашна калёную

швоим поганым яжыком лижать будешь?

- Не имеете права! Вы не уполномоченные. Если помер, покажите ворота в рай… где Никола Угодник и бумага какая ни то завалящая, для пропуска? Откуда вы знаете - вознесся я или не вознесся!

- Царица небесная, воздай должное грешнику Роману.

- Дура! На кой мне царица? Мне мужика давай!

Апостола или хотя бы ангела какого завалящего, их до чёртовой матери на небеси.

- Не удостоился ты, иуда!

- Мне с мужиками сподручнее. Я им выделю зуб

или даже два на пропой, а бабы они злее.

- Перебьешься!

- Это же надо, загнуться почти в день победы. Господи, хоть я и плохой, но родился я хорошим, сука буду. Господи, не зажаривай меня… я и пропоносить могу, нахрена тебе нюхать! У..у..у

Старики шепчутся, спорят.

- Не переборщили мы… гляди, как его корежит. Может, хватит?

- Молчи, Улька! Он над нами пуще ижмывалша, бывалоча.

- Гля… гля, что вытворяет, паразит!

Роман лезет на табурет и делает из свисающего с потолка обрывка электрического провода петлю, воет, надевает петлю на шею, но… табурет разваливается, а провод обрывается. Роман падает, катается по полу.

- На кой на небо такое барахло возносить, одно гнильё, всё валится под ногами. И где токо они такое покупают... тьфу!

- Дурак! Не положено здеся плюваться!

Роман снимает рубашку и делает из двух рукавов

петлю, подставляет унитаз, становится на крышку и

привязывает рубашку к гвоздю под потолком. Крышка

проваливается, рукава отрываются, он падает.

- Митька, сука, говорил, что унитаз этот не хуже

иносраного. У..у..у. Хоть ангела какого завалящего ко

мне пришлите для душевного разговора перед тем.

Вытаскивает ремень из штанов, цепляет за гвоздь в оконной раме, вешается. Рама вываливается.

- У..у..у, некому и тут порядок навести. Товарищ Сталин не потерпел бы такого блядства. Издеваются над усопшими. У..у..у… помер один раз так всё мало.

Цепляет ремень на шее к ручке двери, садится на пол и отползает в сторону. Ремень натягивается, дверь срывается с петель и накрывает его.

- У..у… даже в органах по одному разу убивали. Где начальство, хоть царь, хоть царица! Органы бы не потерпели, они любого определяли навечно. У..у..у.

- Шмола хорошо жакипает токо пошолить ещё ошталош, - съязвил дед. – Ш лаврушкой тебе или с укропом?

Ульяна показывает знаками, что плохи уже дела дальше некуда, в избе погром, но… Никифор увлекся

представлением и отмахивался от бабки.

- А ш перчиком крашным не желаешь?

- Правда, что ли? - Прохрипел обезумевший Роман.

- Ждешя неправды не бывает! - Гнул дед своё.

- А последнее слово дают?

- Таким как ты не дают. Однако… черт ш тобой, попрошим жа тебя. Мы тута блат имеем.

Ульяна при слове чёрт вся побелела и принялась

креститься, причитать и стучать кулачком деда по го-лове, для вразумления.

- Без вас хорошо знаю, блат он и на небеси блат. У..у..у… решайте.

- Давай, вымолила Ульяна. Говори свое самое последнее слово, ирод.

- Если самое последнее… тогда бутылку мне!

- Помянуть кого, али как?

Ульяна передала бутылку с жидкостью.

- Вот, держи и поминай, жарчей гореть будешь.

Роман вылез из-под двери, подполз, поднялся и схватил бутылку.

- Помяните кто хочет бойца и раба бож… раба органов Жучка. Как говорил товарищ пятый, сука, умер Максим, ну и хрен с ним!

Отпив несколько глотков он пытается встать и падает через унитаз, ползет к двери и… видит в проёме фигуру своего отца в исподнем, припорошенного с ног до головы снегом так, что даже белки его широко отк-рытых глаз покрыты инеем. Отец тянет к нему руку от которой идет жуткий холод. Роман с воплем бросает в отца унитаз и рука со звоном, как сосулька, ломается, отец падает на пол и рассыпается на мелкие осколки.

- Сгинь… сгинь, папаня, нахрен!

Из всех щелей лезут беззубые скелеты и… тоже протягивают костлявые руки, он бросает в них золотые коронки. Скелеты и коронки рассыпаются по полу, а

в открытый проем двери заглядывает любопытная коза

Тоська с листом лопуха на рогах. Чёрт, да и только!

Роман заверещал, охнул, завалился на бок и… затих.

Довольная коза подергала хвостиком, развернулась и

ушла, гордо мемекнув.

Испуганный Никифор охая и ахая спустился с печи и осторожно, бочком, продвигаясь полу-шажками, подошел… приценился. Опустился на одно колено и послушал, приставив ладонь к уху.

- Ой, переборщили! А ну… не дай бог! Грех-то какой на душу. Ой, что мы натворили, окаянные! Да еще и в избе все порушено! – Запричитала Ульяна.

- Дышит, вроде, шлава богу! Напужал-то как, вражина! Шпит и ни хрена ему.

- Проснется еще и набедокурит. Домой бы его, окаянного, может к завтрему и не вспомнит.

- Не шмогём одни, тяжеленный. Ты давай мне подмогни, коленки-то не как бывалоча. Улька, гля!.. и вправду… жубы валяютча! - Он подобрал несколько золотых коронок. – Гля… блештят.

- Ну их к лешему! Марию с Кузьмой спросим.

Сходи, позови. Они молодые, вытащат паразита.





- Ну, так пошел я. Жапомнит иудино шемя, как ижмыватча над невинными. – Никифор взял ружье и вышел.

Ульяна спустилась с печи и тоже обошла вокруг неподвижного «усопшего», прислушалась и прошла к иконам. Зажгла лампадку и опустилась на колени.

- Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения наши вольные и невольные и в слове и в деле и в веде-нии и не в ведении. Спаси, Господи, и помилуй раба твоего Романа словесами божественного Евангелия

твоего, читаемого о спасении раба твоего…



* * *

…В суматохе и простых житейских хлопотах прошел этот совсем не простой день. Кузьма с Марией, где приподняв, а где и волоком, перетащили «иудино семя» в его избу. Внешне и по привычным признакам Роман был мертвецки пьян, хотя было и что-то не так. Изредка он дергался и выгибался с мычанием, на его серых губах выступала пена. Старики рассказали, как они решили «напужать ирода» и как дело обернулось. А когда, перебивая друг-друга, они дословно передали «покаянное» откровение Романа, - наступил шок. Не скоро пришли в себя Мария с Кузьмой и тупо смотрели на золотые мятые коронки, которые собрала Ульяна. Их было 13 штук.

- Ну, надо же!.. я думала брешет, пес паршивый!

Я же об этом золоте еще в 50-60-е годы слышала в его намеках, - Мария потерла лоб. - Думала всё по-пьяни. Рвать у мертвых зубы… считала… на такое только фашисты способны.

- Золото имел, а жизнь в одних штанах прожил. Как это называть? - Пожимал плечами Кузьма

- Не иначе как смертным страхом, чем же еще. А насчет золота мы посоветуемся с Димой, как думаете, Кузьма… Ульяна, Никифор? – Мария хотела взять одну коронку, подержать, но… не смогла и брезгливо отдернула руку.

Во время разговора немножко и посмеялись над

приключениями Ульяны и Никифора, хотя это и был смех сквозь слёзы.

Кузьма, сгоряча, предложил: «Пока эта нечисть без памяти, бросить его в болото!.. там ему место». И все дружно согласились: – «Там ему и место!» Долго так сидели и говорили и… молчали, а женщины не один раз вытирали слезы. Потом Кузьма приладил на место дверь и окно, а Мария прибралась, помыла полы и повесила свежие занавески. Сварили любимую всеми пшено-тыквенную кашу, поели и еще попили чай с конфетами и печеньем от Димы и дружно вспомнили, что завтра день Победы и надо помянуть и отметить. А после так же дружно решили, что настоящий иуда сам свершил свою судьбу поганую и то же самое будет и с «иудиным семенем», хоть самое место ему в трясине! Но… пусть всё решает высший, божий суд. Так было есть и будет… ныне и присно и во веки веков. Аминь.



* * *

…Мария и Кузьма шли по живописной тропочке домой. Май был, как никогда теплым. Свежая зелень благоухала под ногами. Шли стараясь не наступать на солнечные цветки одуванчиков, мать и мачехи. Начали набивать свои гроздья ландыши, через день другой во всю зацветут. Когда-то, лет десять назад, эта тропочка была улочкой с накатанной колеёй. Шли молча, то и дело переглядывались. Иногда за взглядом следовало одно - другое слово. Казалось, каждый думает о своем, но в то же время любые слова были с общим смыслом. Не доходя метров десять до своей



ча,то и дело переглядываясь...имой..

золоые коронки.плю-

н

149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149149избы, Мария взяла Кузьму под руку, но опять же… молча. Под руку здесь никто не ходил тоже лет десять. У своей калитки она

сильно прижала его локоть к своему боку и отпустила.

- Затопи баньку. Смыть надо… с себя.

Она не стала уточнять, что именно смыть.

- Я о том же подумал. Дрова есть, а то я принесу?

- Есть. Внучок в прошлый раз наколол, хватит. Воды если только в бак добавить.

Кузьма затопил печь в бане, долил в бак воды и подошел к Марии.

- Всё, подкладывай дрова… невеста, а я пойду свою затоплю.

- Так и в одной можно.

- Нет, Маруся. Каждый из нас со своей чистотой должен приходить перед таким делом. Правда?

- Правда, Кузьма. Я поняла тебя. Сегодня мы,

чистыми должны быть... особенно после всего.

- Тогда я, пошел?

- Иди, милый.

Они посмотрели внимательно друг на друга и он пошел домой огородом, не оглядываясь. Завернул за куст и подумал: «Стоит, смотрит?» Обернулся… она стояла у бани и смотрела на него. Он помахал рукой и подумал: « Надо ж… иди, милый. Так мне никогда не говорили - милый. А я, темнота, не допёр сказать ей… милая или еще как, ласково. Ну… хорошая, к примеру,

или ещё как. Сегодня, скажу: - моя ты, хорошая!»

Дома первым делом затопил баню и накормил живность - кур да поросенка, прибрал двор и в избе и всё время искал хорошие слова для Марии. Что же ей говорить, к примеру, и когда. Придумал и даже вспотел от наглого своего предположения. Сел у шкафа и с самого низа достал пакет с чистым бельем. В открытую дверь тихо вошел кот, молча сел рядом.

- Как думаешь, Василий, братишка, вот ежели мы токо щупаемся и я ей слово хорошее одно говорю, ну два даже, как ей? А ежели, ну… чем чёрт не шутит, на старости лет, ну… взыграет у меня в штанах это самое, в прошлый раз дёрнулся было, ну… бронебойщик мой, хренов… даже она почуяла это и глазом лукаво низом повела, вроде как, ой!.. и кто это? Не знай как кошки, а бабы это умеют. Ну… там я сам стушевался. Так ты… как, Вася, думаешь, ежели в штанах у меня… Тьфу, откуда тебе знать, ты же штаны не носишь. Может мне в такой момент лучше помолчать душевно, тут она… покосит, покосит глазом, глядишь и сама сообразит, всё же образованная. Понимаешь, всё такое-эдакое у меня было… давно, и там бабы были, а тут не подкову разгибать, тут главное, не пёрнуть со страха… да..а. Так ли делаю? Вот белье, что на смерть приготовил, решил сегодня… как на праздник. А, Василий?

Кот старательно вытер лапой морду и кивнул. - М..р.ра.у.в. - И лег на спину, лапы в стороны.

- Вот и я так подумал. Раз не убили ни разу когда убивали, раз не помер ни разу когда помирал, так и это белье пускай для жизни будет. Нахрена нам помирать если нас еще в женихи берут. Васька, друг сердечный, кобелина вечный, пора нам пришла! Пошли в баню, я тебе спинку натру и даже яйца намылю! Ты к Мурке, поди, никогда с намыленными яйцами не ходил, а?

Напарившись и намывшись, Кузьма отдышался, с удовольствием надел белоснежное новьё и присел на скамеечку у бани. Васька привел Мурку и они дружно начищали свои морды и другие места, чувствуя особую важность момента. Незаметно, в мечтах и на теплом солнышке Кузьма задремал и… очнулся только после того как Васька запрыгнул к нему на колени и лапой тронул нос. Кузьма спохватился! Солнце уже скатилось к верхушке березовой роще и висело над ней последние минуты.

- Ёшь твою клёшь, едрёна вошь! Васька, сукин ты сын, проспал!

Как был в исподнем так и побежал, что было сил, впереди галопом прыгали кошки. Выскочив из-за куста увидел Марию. Она сидела на лавочке у бани в халате, склонив голову и что-то высматривала у себя на руке. Васька еще не добежал, а начал орать, как оглашенный, вроде: «Какого!.. ты, тут… расселась, когда жених уже идет!» Она подняла голову и расплылась в лице, как солнышко над рощей. Не в смысле… закатное, а самое яркое, красивое и теплое, такой в этот момент её и осознал Кузьма. Он споткнулся от неожиданности, ухватился за куст и… оторвал ветку. Так и подошел, в белоснежном исподнем и с зеленой веткой в руке, глаз не сводя с Марии. Точь в точь, как архангел Михаил, с благой вестью. Она только и сказала:

- Явился. – И прижалась к его груди.



…А дальше всё по святому писанию или близко к нему. «…И был вечер, и было утро.» Ночь, само-собой, ни одним писанием не отменялась, но и особо никак не афишировалась, так… в кругу своих. Свои, как только чуть стемнело, ушли мышей ловить… хозяев к столу порадовать.

После завтрака Кузьма сходил, нет… сбегал, а еще точнее, слетал к себе домой, где одел к празднику единственный, какой остался у него от прежней жизни костюм. Сегодня он не чувствовал своего возраста, был просто счастлив. Ему было как никогда хо-ро-шо! Фью фью..у..у… Так и хотелось свистеть. Оказалось, что он не одинокий старик, а чуть пожилой, но… ещё полный сил мужик! И способен не только шутя подковы гнуть, но и… едрит твою в кувалду! Этой ночью, первой в их совместной жизни, они «слюбились»… о чём уже и мечтать боялись! И бронебойщик не промахнулся и образование не подвело. Слюбились, как решили, по гроб жизни, то есть… до конца, хотя обошлось и не без смеха, впору было в какой-то момент звать Ваську с Муркой в советчики - они были на стрёме.

Потом был шепот: «Спаси и сохрани нас, Матерь Божия, рабов твоих» и… что-то еще, Кузьма всего не запомнил, что с таким умилением и слезами несколько раз повторила Мария, а он лежал, молчал и гордился, что не оплошал кузнец! Не орден, конечно, отковал, не медаль «За отвагу», но доблесть бронебойную проявил и не промахнулся в самый нужный момент.



После был хороший день. Веником прогнали из-под стола кошек с мышами, которых они принесли к завтраку на всю семью. Дальше начались приятные праздничные хлопоты. Всё делали вместе.



- Вот и дождались праздника, Кузьма. Великий день Победы!

- А наш с тобой праздник, Маня, всё равно для меня главнее.

- Ну и ладно! Будем два праздника праздновать, я

не против! Молодец, внучек, в прошлый раз гостинцы привез, так до сегодня хватило. Не стыдно нам и гостей пригласить.

- Да, Дмитрий наш стал большим человеком.

- А я и не сомневалась.

- Кто воспитывал! – Он обнял Марию. – Ты у нас самая лучшая, потому и он хороший.

- Дима мне богом послан за все мои страдания. Порежь колбаски вот этой, мягкой.

- Да… досталось тебе, не дай бог.

- Тебе не меньше, если не больше. Вот и успели мы всё… и огород посадили и поженились, и старикам помогли прибраться, и этого вражину пристроили. Как,

думаешь, он вспомнит, что было или заспит всё?

- А черт его знает. Лучше бы не вспомнил, нам токо висельников не хватает. Хоть ему давно пора. По мне так… В трясину бы я его и нисколько не дрогнуло.

- Он уже наказан. Мучается, и нет ему покоя. А дальше больше, вот увидишь… Сам до своей трясины дойдет.

- Думаешь он понимает за свою жизнь?

- С чего его тогда корёжит?

- А мы с тобой, Маня, как дальше жить будем, я

честно, до сих думаю… сплю или не сплю.

- А как ночью договорились когда не спали еще, ну, после того-самого… так и будем жить. Мне такая жизнь уже нравится. Я тебя, жалеть буду, Кузенька.

- А чего меня, жалеть?

- Жалеть, это значит - любить. Так на святой Руси принято было говорить.

- И я стало быть, жалеть буду тебя, Манечка, и…

ни до одной бабы, ну… женщины другой, до гробовой доски не дотронусь, хошь верь мне, хошь не верь… моя хорошая, но слово моё - калёное железо!

- Такое приятно, слышать. А ну как Верка тебе новая встретится, споткнумшись, а! - Захохотала и толкнула в бок.

- Сказал же, моё слово - железо! А то всё давно

быльём поросло.

- А может быть мы к людям подадимся? Нас же Димочка приглашает к себе. Там интереснее, наверное?

- По слухам, так меж людей грызня идет, кровь и

унижения повсеместно. Думать надо крепко. Вон как черные ангелы вокруг запОрхали.

- Твоя правда. Будем на своей земле жить пока у нас силы есть и Дима сильно не принуждает. Живите, так и сказал, пока силы позволяют. Кстати, он обещал приехать сегодня, поздравить нас в честь дня Победы. Он же не знает, что мы сочетались с тобой этой ночью!

- Ну… за двести верст откуда ему знать. Да и не приедет он в такую даль за ради одного поздравления.

- Не одного, а два! Он такой у меня, Димитрий

Андреевич, ты его знать должен.

- Маня! Мы вроде поженимшись, а отметили наше сочетание только в кровати хорошо, как-то не по правилам получается.

- Стыд-то какой, Кузя! Получается, что постель у нас на первое место сразу встала!

- А то!.. собрались две разини и всё про любовь, да про любовь!

- Так и наливай, жених!

Кузьма налил по стопочке водки и обнял Марию.

- Давай, Манечка, выпьем, друг за дружку и я за

тебя скажу честно, что давно, да..а…

- А я за тебя недавно!

- Теперь, Манечка, пока никто не видит, я скажу тебе - горько!

- А я скажу тебе – сладко мне, Кузенька, Ох, как сладко!

Молодые целуются и в это время входит Ульяна с узелком и пытается протащить Никифора, который с

ружьем застрял поперек двери. Они не «заметили» как милуются «молодые», или сделали такой вид. Наконец вхождение успешно завершилось, Никифор повесил на вешалку у двери ружье и встал, руки по швам, Ульяна со своим узелком встала рядом. Мария, как положено молодой, немного засмущалась, но тут же опомнилась.

- Вот и слава Богу, а то мы заждались. Давайте к столу дружнее… мы уже почти начали.

- Матерь божия, чего токо нет! Гляди, Никишка!

- Да..а, бывалоча тоже. – Он аккуратно, бочком

сел, вытянул шею и стал рассматривать закуски.

- Растерялся, что ли, Никифор? Главное, не что на столе, а что на душе! Кузьма, давай угощай наших гостей и для начала слово своё скажи в честь такого великого праздника.

- Ну..у, Маруся… ну, родные мои, какой из меня

говорун. Огород вскопать, с железом возиться или вот, рюмки налить… это я, да, первый с краю. А говорить?

- Ты не один и я с того же краю, - поддержала Мария. - Тебе есть, что сказать.

Кузьма налил в стопки и задумался, видно было,

что он растерялся. Мария легонько толкнула его в бок локтем, подмигнула и кивнула в сторону спальни. Он не сразу понял её намёк, но… после повторного толчка, дошло.

- В таком разе, соседи… да и не соседи вы вовсе, а родные наши, Ульяна и Никифор, я вам начну совсем с другой стороны. Перво-наперво скажу, что мы, едрит твою… да..а, однаково легче обручь отковать.

- Вот и скажи, как ты обручь отковал и мы обру-чились, пока никто не видел! - Поддержала Мария.

- Ну, да… Мы с Марией Петровной, с Марусей, решили теперь вместе всё. Ну, жить-поживать, свой век доживать. Так оно будет правильно, чем до этого.

- Решили кого дожимать? - подставил ладонь к уху Никифор.

- Век доживать! - Крикнула ему в ухо Ульяна.

Мария и Кузьма покатились со смеху. Они знали,

что на Никифора, когда надо было позабавить народ,

находила тугоухость.

- Дурак, старый, - ткнула его Ульяна. – Они хочут пожениться!

- Да мы уже поженились сегодня!.. и ночевали в одной кровати. Мы - муж и жена! - Озорно, и весело, выкрикнула Мария.

- А..а! У мужа жена одна шатана. Как давно ты, Манька, шатаной штала?

- Недавно, дедусь, сегодня!.. а с кузнецом нельзя по-другому. Ковать надо пока горячо! Как говорили в старину кузнецы: - пока угли на поду, кувалда в ходу,

огонь жжет и наковальня ждёт!

- Кужьма, а хто кувалда и… хто наковальня, как вы ш ей ражрешили такой вопрош?

- Моё дело - жар поддерживать! - Опередила Мария.

- А моё - кувалдой махать! Вот и сговорились мы и стали мужем и женой на веки вечные.

- Вше там будем, аллюр три крешта! – Ники-

фор чокнулся со всеми и пригубил.

Мария была очень довольна, что Кузьма сумел так хорошо ответить на вопрос Никифора.

- Правильно, Кузьма! Поспела Маруська, стало быть, а кочевряжилась. Горько! - Крикнула Ульяна.

- Я, бывалоча, когда горько кричали, жавшегда Ульку человал или другу невешту, что попадалаш под горячу руку. Ух, я горячий был когда женихалша.

- Как ты был шалапут, так и остался и помрешь

шалапутом, прости господи, – схлопотал затрещину

дед. - Горько!

Никифор попытался поцеловать Ульяну, сильно

наклонился и упал со стула, похоже нарочно, чтобы повеселить всех. Кузьма поднял деда, а Мария подошла и поцеловала его в лысину. Повеселились… «молодые» сели рядом и тоже поцеловались.

- Кому горько, а кому и сладко. – Отметил смущенный жених.

- Теперь меня можно кузнечихой звать!

- Кузькина мать? - Переспросил Никифор.

Он опять насмешил и всем стало душевней и

веселей.

- Ешьте мои дорогие все, что на столе. А теперь я вот что хочу сказать, - Мария встала. - Я войну ребенком видела с семи лет и даже вроде, участвовала и даже… медаль дали. Только осознаю я нашу Победу больше умом, чем сердцем… а сердце осталось там, с моими убитыми мамой и папой. И у всех наших людей так, но… у каждого по-своему. Помянем же, дорогие мои, наших родных и навсегда любимых, кто никогда не сядет с нами за такой стол и не скажет – горько, или за здоровье…

Все встали, помолчали и каждый вспомнил своё и помянули, как положено.

Никифор быстро уставал и Мария решила слегка подбодрить деда.

- Никифор, ты самый боевой у нас, ты три войны прошел, израненный весь. Вот скажи нам, что для тебя означает день Победы?

- Так мы, бывалоча, шашки наголо и аллюр три

крешта! Да..а. В гражданшкую я мальчонкой шлужил, как щаш помню, обувку чинил крашнормейчам. Н..ну,

шнаряд упал и ранил в ногу, пошле опять же в плечо, да..а. А в финшкую войну при лошадях опять же был и упряж чинил. Шнаряд упал и в голову ранил… или в шпину, под лопатку. Не… под лопатку в другой раж.

- Я тебя про отечественную спросила.

- В отечешку я тож в конном корпуше шлужил.

Бомбовозы налетели так я лошадей шпашал. Лошадь она не шолдат, в ямку не шпрячешь. Ранили опять в ногу и плечо. А в бою так вежло шильно. Вше кругом поранетые да убитые, а мне хоть бы хер. В бою ража четыре вшего ранили и ни ражу не убили. Вот какая окажия вышла, да..а. Вежучий я был.

- На нем живого места нету, одни шрамы. В бане тру мочалой, без слез смотреть невозможно. Последний раз его, как раз в день Победы ранило, в 45-м. Полгода в госпиталях и полтора года дома выхаживала. Хоть бы

какой был, лишь бы живой.

- Да, бывалоча… выхаживала.

- А награды? При лошадях, как с наградами у вас было? - Поинтересовался Кузьма.

- Так, бывалоча, какой ни то подвиг швершаешь, так и награждают.

- 50 лет рядом живем, а наград твоих не видел.

- Что верно, то верно. Я сколько раз приглашала в школу, - расскажи детям, покажи да пощеголяй перед ними в медалях… А он одно: награды это боль и кровь, чего болью да кровью щеголять.

- Да, бывалоча, крови много… ужаш скоко.

- А вы знаете, милые вы мои, что дед мой, нонче, умирать собрался, – вздохнула Ульяна. – Утомился говорит, шибко.

- Господь с ним! Что за, шутки!

- Да и мне рано ли поздно, Маруся, а придется. Сыночки наши погибли. Ванечка в 43-м, Ильюшенька в 45-м… и детишек нам не успели оставить. Никифор и сам после госпиталя год ни живой ни мертвый. Слава пресвятой Богородице заступнице всё же выходила я его. А деток больше бог не дал… надорвалась я на кол- хозной работе. Так до сих и дожили в слезах да молит-вах, пора и… в путь-дорожку, на вечный покой.

- Вы нам, о хорошем! - Обняла Мария бабку.

- Не припомню Маруся я… не припомню. Разве кого от болезней разных лечила, да роды принимала. А сейчас некому боле рожать, повывелись молодые.

- Меня после сталинского концлагеря только ты и

спасла.

- Ох, Кузька, и повозилась я с тобой. Не жилец был… А Никишка помрет, так я и дня не останусь. Мы давно уже на этой земле никому не нужны. Вы уж нас, детки, христа ради, в одну могилку положите, рука об руку… рядышком.

- И ружжо мне по праву руку, как бывалоча!

- Да вы что! Ну, ты гляди! Не знала бы их бок о бок, сказала бы, что совсем из ума выжили дуралеи. Ну, ты гляди! Старые… да, старые!.. однако жить еще можно? Кузьма, что молчишь, вразуми непутевых!

- Правду говорит, Мария. Ты не того, Ульяна, не того… и не намекай даже!

- А награды свои Никифор велел передать твоему внучку, Маруся, – гнула свое старуха. - Жизня у мальчонки долгая и сам смышленый, а нам оставлять некому, глядишь и сгодятся. Помнить будет.

Ульяна подняла узел, развязала и поставила на стол синее пластмассовое ведерко с наградами.

- Ни хрена, себе! - Только и сказал удивленный Кузьма. - Это всё его, Никифора?

- Всё. Мои только орден один и две медальки.

- Вот тебе и… при лошадях!

- Там и газетки военные есть… с самой войны вырезано. В тряпицу завёрнуты.

Кузьма сдвинул посуду и высыпал содержимое ведерка на стол. Мария стала разворачивать газетные вырезки, разбирать и раскладывать на столе награды.

- Гляди, что написано тут, - одевает очки, чита-

ет… Вот это да! - Никифор немецкого генерала взял в плен!

Кузьма поднимает орден, прикладывает к груди.

- Орден красной звезды… А вот и отечественной войны! Как новенькие! Меня тоже комбат хотел предс-тавить и не успел.

- Взорвали немецкий штаб… А тут, пишут…спас раненого командира… в атаку повел роту! Ой, гляди, гляди, Кузьма…Почитай, что пишут.

- Ты читай, я смотрю… Ого! Орден славы! Ну, дед, ну… я его и в руках не держал!

- Будучи раненым, сержант Дубок вывел из под бомбежки 12 лошадей. Дальше… та..ак… жестокий бой… ой, мамочка! Тут от написанного кровь стынет!

- Медаль «За отвагу»… еще одна! Едрит, твою, в

деда, нашего! Гля, Маня.

- А вот ещё… Рейд конной разведроты по тылам врага. Разгромлено два штаба… взорвано три эшелона!

- А медалей разных - ведро! Так ты… кто был по званию, Никифор? Да за такие награды… за такие…Да ты должен до конца жизни на курортах прописан!

- Как же, дождесси… - Вздохнула Ульяна.

- Во..от, тут всё, написано… Старшина Никифор Дубок! Хоть книгу про тебя пиши, а?

- Ох, и крепок ты, старшина Никифор Дубок!

- Да..а, бывалоча, ежели девки рядом.

- Тьфу, на тебя, помирать собрался, – дед снова схлопотал по шее. – Я первее тебя, а там и сбирайся.

- Давайте, родненькие, по этому случаю, да за

нашего славного Никифора. Тост, Кузьма!

- Так я и говорю. Кто тут помирать собрался? За твоё здоровье, старшина Дубок!

Пригубили. Мария и Кузьма по очереди обняли и от души поздравили героя. Кузьма долго ходил по избе, цокал языком и поднимал над головой одну за другой награды и восхищаются.

- Во как дело-то развернулось! Прикидывается он… лошади да упряжь, упряжь да лошади, а тут такое! Тут вам, скажу, ни два ни полтора, а на все сто!.. Да и на всю тыщу! Верно, Маня?

- А я скажу, что половину этих наград Ульяна заслужила. В этой жизни всё хлебали пополам и всё из одного котелка, кто бы где ни находился. И еще про тебя Кузьма, хочу сказать… Ты тоже воевал геройски и знаешь, кому и как досталась наша Победа.

- Не надо, Маня. Что я, каторжник, за этот день

скажу. Про меня тоже в дивизионке писали к медали «За Отвагу» орден хотели добавить…Как же, мастер по лобовой броне! А после в говне топили… топили. Как

выжил, понять не могу.

- Кузьма, родной… хороший. Ты же не виноват! Ты же не побежал, не струсил… Душа может плакать и язык нужных слов не найти. Обида может быть и в сло-вах и в слезах… у тебя и того и другого накопилось. Да если бы не эта наша горькая от потерь и великая по духу победа, ты бы так в том немецком концлагере и пропал!.. и не было бы тебя сегодня с нами.

- А если бы Сталин душегуб не помер, так бы и

сдох я на Колыме, хужее бродячей собаки… как тыщи и тыщи, других.

- Родной мой… ну, обошлось, дожил, и мы слава богу сочетались с тобой. И герой, Никифор дожил и помирать ему рано, кто же нас охранять будет!.. и мы еще не раз вместе порадуемся, что мы живы, мы вместе и любим друг друга! Ну их, всех – обиды эти!

- Радости, конечно, мало видели, - вздохнула Ульяна. - А обиды и правда, с годами… не осталось.

- И мы все любим тебя, дедусь?

- Да..а, бывалоча, уж такая любовь, аж шамому штрашно. И невешту я, бывалоча, да..а, которая рядом была. Правда, Улька?

Улька отвесила деду новый подзатыльник и всем сразу полегчало и стало веселей.

- Тетя Ульяна, а ты всё помнишь, как провожала Никифора на войну или местами?

- Как не помнить, Маруся, когда так страшно и больно было… кажись кожу свою отрывала.

- Тогда споем… Кузенька, подпевай!

- На позицию девушка,

провожала бойца,

темной ночкой простилася

на ступеньках крыльца… - Кузьма запел своё:

- Я помню тот ванинский порт

и борт парохода угрюмый,

как шли мы по трапу на борт…

в холодные, мрачные трюмы…

- И пока за туманами

видеть мог паренек,

на окошке, на девичьем,

все горел огонек.

Ульяна ткнула деда в бок, чтобы и он подпевал, и затянула тонким, дребезжащим голоском:

- Валенки да валенки,

Ой да не подшиты, стареньки…

Каждый думал о своем, вспоминал и пел и только

Никифор безмятежно похрапывал. Сегодня помирать он точно не собирался.

Медленно открылась дверь и в избу, еле-еле, стал протискиваться нагруженный с ног до головы Роман. Подмышкой он зажал унитаз, - на одном плече висела рация, на другом разорванная пополам гармошка, а на шее палка на веревке и тряпка грязно-красного цвета, завязанная как галстук. Был он радостно-возбужден-ный. Мария пришла в себя первой .

- Этого чуда нам только не доставало! Ты чего приперся? Ты кто такой, чтобы вот так, сюда… к нам?

- Я Рома пионер, всем ребятам пример! - сморк-

нулся он в свободную руку и вытер о «галстук».

- Дурак, ты и иуда! Я щас тебе, - встал Кузьма и шагнул навстречу. – Я тряпку с шеи у тебя сниму, не побрезговаю твоими соплями, скручу из неё верёвку и ты на ней пойдешь и повесишься. Самолично!

- Вурдалак! Ты нас извести хотел, – закричала Ульяна и стала крестить его. - Чур, его... нечистая! Каиново семя!

- Я, Рома - пионер, всем ребятам пример! На шее у меня пионерский галстук и снимать его не положено. Он одного цвету с нашим красным и революционным флагом!

- Я этого придурка, в шею! - Кузьма подошел и зажал в кулаке «галстук».

- Дяденька, я больше не буду, - «пионер» сполз на пол и заплакал. - Меня наущал папаня, так теперь я всё, как он велел.

- Он еще и надсмехается, едрит твою!

- Прикидывается, пионер сраный! Никифор, ты глянь на этого иуду! Чего вытворял да измывался над нами! Опять решил?

- Да..а, ижмывался! Улька, отдай патрон - я его пужну.

- Где я тебе найду патрон?

- Подождите! Кузьма, успокойся, иди… сядь. Кто ты, говоришь? - Мария опустилась и брезгливо за подбородок подняла голову Роману.

- Я, тетенька, пионер и всем ребятам пример. Я больше не бу..у.ду..у.

- А водку, пьешь? - Кузьма почесал горло.

- Пью, когда папаня дает. Токо пионерам нельзя много.

- А где твой папаня?

- На двор он пошел по нужде, а я ему вот… стул фарфоровый принес. Ни у кого нету такого! Взвейтесь кострами синие ночи!

- Тебя кто этому научил?

- Дедушка Ленин и любимый товарищ Сталин! А Берия маскировался, сука.

- Как же он, маскировался?

- Закапывался, сука!

- И чему тебя научили твои учителя?

- Письма писать, в органы докладать. Хоть сейчас дихтуйте, а я пионерским почерком накарябаю, токо вы назначайте сразу врага народа! После доложу по рации товарищу пятому. Он тоже, сука, мне жилу прострелил,

а обещался в жопу не больно.

- Господи! - Мария схватилась за голову. – Да он с ума сошел! Кузьма, тётя Уля… Господи!

- Вот она, кара господня… Свершился суд божий, на все десница твоя благословенна! – Перекрестилась Ульяна.

- Так я побежал, тетенька. Там папаня сидит на морозе, надо скорей унитаз ему подставить, а еще меня труба зовет, слышите... пионерская!

- Собака это бродячая воет по твоей поганой и

поносной душе. Вот не было нам печали. – Кузьма растерялся и не знал, что делать дальше.

- Не..е, это труба. Шпионов и врагов народа она призывает закладать в рганы и стрелять. Я побёг!

- Ты уже назакладал своё... Ты не сильно там озорничай, пионер, и спичек не жги. – Мария пока-чала головой. – Свершилась кара справедливая, а удовлетворения нет… Поздно… свершилась.

- Не, тётенька, врагов народа стрелять не поздно!

- Да..а, бывалоча, на войне ошобишты, шволочи,

поштавят перед штроем и штреляют. А он… шовшем не виноватый. Облыжно штреляли. Друга моего, так же. Шибко хороший друг был.

- А из чего стрелять будешь? - Насторожилась Мария.

- Во! Автомат у меня есть! - Роман снял с шеи палку.

- Ну-ну, иди Рома… иди. Только зубы никому не рви там... больше.

- Зубы у мертвяков, которые враги народа надо вырывать, на кого товарищ пятый укажет. Токо он всё равно четыре зуба себе забирает, сука.

Марии становится плохо. Она зажимет голову руками, мечется, потом бросается к Роману, но Кузьма останавливает её.

- Погоди, Маня, остановись… Сама же говорила, что накопилось обиды… Токо мы вместе, – обнимает её. – Выкинь из головы этого злодея.

- Эта гнида… Мишу моего на смерть отправил, а я… Не озорничай, Рома… Спичек не жги, Рома.

- Уходи, придурок, от греха!

- Ты, дяденка, командир?

- Иди, исполняй в унитаз заместо папани, пионер, твою мать! - Кузьма было замахнулся, но… крякнул и сдержался. – Дежурь за огородами, чтобы мы тебя не видели.

- Так я пошел приказы сполнять!

Роман собирает всё свое снаряжение и маршируя уходит. Мария сидит, склонив на руки голову. Ульяна читает молитву, Кузьма выпил стопку и сел рядом с Марией.

- Вот тебе и Рома… едрена-ворона.

- Господи, на меня затмение в момент нашло. А знаешь, самое обидное, что он никогда возможно не поймет уже, что с ним произошло… и не вспомнит!

- И не надо. Нашла его кара господня, за все его иудины дела, – Ульяна погладила Марию. – Ты уж прими родная, как есть. Сполна ему… сполна.

-Да, какое сполна, тетя Уля… Какое сполна! Он хоть и сумасшедший, но живой!.. а Миши моего нет, и других нет, а мы вокруг него теперь танцевать будем?

- Не гневи бога, дочка. Кара это ещё не вся ему.

Кузьма обнял Марию. Он гладил её по плечам и голове, успокаивал и вытирал слёзы.

- Ну надо же! Народился от природы способным вполне ребёнком… – всхлипнула Мария и подняла голову. - Веселый, частушки на ходу сочинял. А как легко входил в доверие.

- Не ссучился бы, так мог и завклубом работать и никто бы не узнал про него при той власти… А он так бы и закладал хороших людей.

- Миша говорил, что сталинская власть в первую очередь изводила самостоятельных, культурных. Это же были лучшие среди нас.

- Да, изводили… и я встречал таких в концлагере. Там было так поставлено, чтобы каждый сам за себя, а только всё равно, кучковались. Если бандиты были и воры - их не трогали, а которые политические, таких быстро объявляли… тьфу, забыл… анти… как-то, ахти, словом, с народом группа.

- Анти… антинародная группа? - Подсказала Мария. - В концлагере Мишу моего снова объявили организатором такой группы и расстреляли.

- Во-во. В группу сгрудилсь, считай наверняка, или срок добавят или… расстрел.

- Как в дурном сне. Ай, да Роман Жучихин! Ай, да… Жучок! Такой конец иуды… Родные мои, Кузьма, милый, не хочу я больше этих снов окаянных!

- Сны, Маруся, приходят не спросясь, однако, если молитву на сон читать, так и ничего. Добрые сны приснятся или вовсе никаких.

- Научи меня, тетя Уля.

- Чего ж не научить. Никишка, не помер там?

- Типун тебе на язык, Ульяна, - вступился за героя Кузьма. – Он у нас при ружье. Он у нас всегда на посту!

- Караулит. Он с вечеру пока с ружьем круг избы

не обойдет, так и не ляжет.

- Да..а, бывалоча, в карауле штоишь и во шне бабу швою шмотришь. А во шне, на войне, баба швоя жавшегда краше шамой чаричы. И жавлекает почем ждря… да..а и раждеваеча. И токо оштанеча ей шмотку пошледнюю шнять - у тебя уже и шлюни и шопли по коленке потекли, а тут: - В ружьё! Да..а, и кончилошь кино. Вот такая на войне окажия ш бабами.

- Оказия эта тебе для жизни снилась. Шалапут и на войне шалапут! Токо и в том правда, - стыдливо прикрыла рот Ульяна. - Мы после сверялись пись-мами и выходило, что в те же дни когда он слюни и сопли в портки пускал, прости меня господи… и я его, окаянного, видела и тож… в самом бесстыдстве и у самой схватки начинались, хоть рожай!

Этот откровенный рассказ любящих друг-друга, казалось, нескончаемую жизнь Никифора и Ульяны внёс в подпорченное «пионером» настроение свежую, живую и весёлую струю. Смеялись дружно, до слёз и даже выпили, по полной пол-рюмке!.. за настоящую большую любовь и никто не вспомнил о своем возрас-те. На некоторое время за столом словно ожило другое время, где каждый вспоминал свои и не только свои, но только самые счастливые месяцы, дни… даже часы и минуты. Годами в их жизни счастливое состояние не измерялось.



…С улицы донеслись крики, лай собаки и голос Ромы-пионера: «Стой, стреляю! Тра-та-та, бах-ба-бах! Гранатой жахну!» Распахнулась дверь и взъерошенный Жучихин втащил за руку в избу молодую женщину. Она с трудом стояла на ногах, потом оперлась о стену и сползла на пол. Мария подбежала, попыталась поднять.

- Господи, что с ней. Ты кто, девонька?

- Товарищ командир, докладаю! Я тут шпиона и врага народа прищучил. Она в меня стрельнула шесть раз из нагана и винтовки, токо я ловчей!

- Врет он всё, бешеный старик какой-то! У меня

нет оружия. – Она опустила голову так, что не

было видно лица.

- У неё спрятан еще наган, пулемет и граната!

- Иди, покарауль у входа, пионер. Мы тут сами допрос ей учиним.

- Есть, закопаться в карауле, а связь вся по рации будет, товарищ командир!

- Ты кто? - склонилась Мария. - Господи, да она же… девчонка еще. Ой, да ты бере-мен-ная, никак! - Больно мне… пить хочу.

- Откуда ты, девонька? Кузьма, дай воды ей или, лучше чаю. Кто ты, милая?

Кузьма принес кружку.

- Я… я беженка.

- И откуда ты бежишь, если не секрет.

- От войны, дедушка.

- Ты гля, Маруся, что она вытворяет! Мы токо с тобой поженились, а тут и внучка уже.

- Извините. Я потеряла память и заблудилась. Я не хотела вас обидеть.

- Ну..у, хотелка у тебя я вижу в порядке. Сопли под носом, а она уже беременная!

- Я любила… а теперь его нет. Убили.

- Кузьма Васильевич, что-то ты начал не с того краю. Так у тебя мужа убили? - Мария села рядом.

- Убили… всех у меня убили. Я товарняками пять суток ехала… пряталась.

- Нешто, опять война! - Всполошилась Ульяна.

- Кто убил, что за люди?

- Это… это, дядя, не люди! Они чужих убивают и

своих убивают!

- Чья же ты, всё-таки? И успокойся, не дрожи.

- Я уже не знаю.

Мария подняла и посадила её у стола на лавку, села рядом и прижала к себе уставшую, изможденную и запуганную, совсем еще юную женщину.

- Успокойся, успокойся, моя хорошая. Сейчас мы тебя, милая, накормим, помоем и постельку постелим. Ты только не нервничай, у нас нет войны.

- Мы свое отвоевали, девонька. Ружье только у моего Никифора, да и то без патрона.

- Да..а, бывалоча, и штрельнуть надо, а как же не штрельнуть, ежели война.

- Мы в избу тебя определим. У нас избов много пустых. А хоть бы и в мою, Марусь?

- Можно и в твою. Ела давно?

- Не помню.

- Обернись к столу… во..от. Садись и ешь, что на

столе видишь, не стесняйся. А ты… хорошенькая.

- Спасибо, вам. – Женщина набрасывается на еду, давится.

С улицы доносятся суматошныне крики Романа, он опять кого-то арестовывал. Женщина съежилась.

- Да ты не боись. Этот пионер, в рот ему дышло, тронулся малость. – Кузьма выглянул в окно. – Да нет, похоже что не малость, а… по самое не балуй он тронулся. Тебя хоть как зовут, девка?

- Какая она тебе девка! Молодая женщина, она матерью вот-вот станет. Как зовут, девонька?

- Анжела.

- Ну и слава богу, ну и хорошо. Анжелочка ты у нас, значит.

- Ой, смотри, заснула прямо на столе! Ульяна, ты бы посмотрела, когда ей рожать.

- Я и так вижу, завтра к вечеру крайний срок. В баньку её надо, Маруся, помыть успеть.

- Ну, бабы, ну… попраздновали, хоть наливай!

- Баба для мужика - вечный праздник Кузенька, а как же. Свадьба - наливай! Родила – наливай! Ушла от мужика - наливай! Померла – святое дело, поминай!

- Да..а, Маруся. С вами ни с бутылкой и ни без бутылки нельзя. Словом, наливайки вы наши!

- Хватит, Кузенька, ля-ля! Давай срочно баню затопи, хотя… там тепло должно остаться. Воды долей побольше и подогрей, не ровён час приспичит красави-цу нашу. Давай, тетя Уля, командуй.

Мария с Ульяной подготовили перепуганную, в полубезсознательном состоянии роженицу, прихватили бельё и под руки повели её в баню, где Кузьма успел раздуть огонь, добавить в бак несколько ведер воды и добровольно бросился помогать раздевать Анжелу, но Мария этого не оценила.

- А ты чего тут!.. иди, обойдемся. Гляди ты, как раздевать, так он первый… помошничек!

- Да я, что… я как лучше.

- Лучше иди и не мешай. Твоё дело огонь в печи и вода в избытке по моей команде!

Скоро они привели в избу, чистую, завернутую в

простынь и махровое полотенце Анжелу, которая спа-ла на ходу, и уложили на кровать в спальне. Женщина оказалась совсем юной, скорее девочкой, и даже бере-менность её не испортила. Только сейчас рассмотрели, как она хороша и удивительно красива, даже старшина Дубок подошел, глянул и крякнул:

- Кхе… едрит твою в купель, надо ж, как девку отмыли! Улька, хоть ты и шибко крашивая была вчера, а эта шёдни крашивше. Да..а, бывалоча, как штрелок я ворошиловшкой, кабы что так оно однаково и да..а..а! Улька, дай руку… ноги чегой-то не идут.

Улька для ради порядку в боевом строю, врезала ворошиловскому стрелку затрещину, а чтобы не упал отвела в общую комнату и прислонила к праздничному столу.

- Да, бывалоча… пировали.

Но пировать не получилось.

- Ой, больно! - закричала Анжела. – Ма..ма!

А..а… тётенка!

- Рожает, никак, - подскочил Кузьма. – Маму зовет. Они такие бабы. Хорошо, так мужика подавай, а приспичит – мамку зовут.

Женщины дружно бросились в спальню. Анжела смотрела на них широко открытыми, полными боли и ужаса глазами и кричала, что было мочи.

- Ой, рожаю я..а..а… ма..а..ма!

- Терпи, дочка, не ори, нас криком не напугаешь.

- Дите терпеть не будет. Маруська, простынь, таз,

мыло и воду! – склонилась над кроватью Ульяна.

- Кузьма! Таз и два ведра теплой воды! Живо!

Кузьма быстро принес все, передал в спальню и сел рядом с Никифором.

- Нормально посидели. Не понос, так рвота!

- Дурень и наши рожали, бывалоча. Это ж шкоко годов тому, едрит твою!

С улицы послышались крики. Роман впускает в избу «задержанного» Дмитрия.

- Докладаю, товарищ командир! Задержан еще один вражина и диверсант. У него в чемодане динамит! А я раненый, как всегда в самую жилу. - Ложится на пол, спит.

Обалдевший Дмитрий ничего не может понять. Из спальни вышла озабоченная Мария.

- Отпустило, бедную… Что-то мне не нравится, ой как не нравится… О, Димуля, я жу говорила.

- Бабуль, вы тут в пионерскую зарницу играете? Дед Роман налетел на меня, как полоумный! Палкой машет… Тра-та-та… строчит, едрёна ворона!

- Димулечка, сыночек… приехал, родной! Ты же еще ничего не знаешь. Роман и вправду у нас того. Он даже не полоумный, а полностью… дурак. С ума он сошел. Мы сами в шоке и прийти в себя не можем.

- Ничего себе. Он… в честь Дня победы воюет?

- Тронулся Жучихин от своих подлых боевых подвигов… сразу и не расскажешь.

- Ну..у хоть что-то проясни, дед Кузя?

- Воюет он опять с врагами народа, а как дошел

до этого, так то, сынок, отдельно и лучше бы тебе не

знать никогда.

- Да..а, штука. С вами не соскучишься, деды.

- Да какая, нахрен, штука, Дима!

- Понятно… хотя, если честно, пока я ничего не понимаю… без поллитры.

Дмитрий налил стопку водки, выпил.

- И кого он изображает, бабуль?

- Он теперь у нас Рома-пионер и придурок, не приведи господи. Свихнулся на наши головы по при- чине своей нечеловеческой подлости!

Кричит роженица и тут же выглянула Ульяна.

- Маруська, еще простынь и воду!

- Ой, сынок, не до тебя, бегу. Кузьма, воду!

- Объясни же, дед Кузя! Да, что за чертовщина! Куда она бежит, куда простыни и воду?

- Всё сынок, опосля, не до тебя! - Несет воду в комнату.

- Черте, что! - Дмитрий налил еще чуть-чуть, выпил и пошел вслед за Кузьмой.

Слышны голоса Ульяны и Марии.

- Идите отседа, не про вашу честь, Чего зенки вылупили. Воду давай и всё!

- Тут, похоже, у вас не один дед Роман тронулся.

Крик роженицы перебивает их разговор.

- Гля, сынок, у меня даже руки трясутся… то ли от страха, то ли от радости. Не часто у нас роды.

- Не понял я. У нас День победы или день родов, или… день сумасшедших?

- Вообще-то, по правилам, так у нас и свадьба не

кончилась. А роды нам раздолбай пионер обеспечил.

- Дела..а, оставил на несколько дней нормальных стариков, а вернулся в дурдом. Может… дед Никифор пока еще в своем уме? А, дед Никифор! Ты спал или не спал, пока тут некоторые с ума сходили, рожали и даже свадьбы играли? Просни..ись, вояка!

- Да, бывалоча и я невешту человал. Горько!

- Так покажите мне невесту, дедусь Кузмусь!

- Так роды там, сынок.

- Понятно. Невеста уже рожает. А где жених?

- Я… здеся.

- Понятно. Будь здоров, жених!

- И тебе, Димуль, не хворать.

- Значит ты - жених?

- Само собой, я - жених!

- А невеста кто?

- Так… бабка твоя.

- А я, бывалоча, невешту в копны водил. Да..а. На швежем пахучем шене больно хорошо. Лучшей чем на перине… бывалоча.

- Ё..к..л..м..н! Скорую помощь срочно всем вам надо! Бабку, надеюсь, еще не водили в копны?

- Ну и бестолковый ты сегодня, Димуля. Бабка твоя роды принимает с Ульяной.

- Ну, всё… приехали. А мы, примем?

- Примем.

Всё понимающий Кузьма наливает и принимает

с удовольствием, а ничего не понимающий Дмитрий с

недоумением.

- Значит… бабка - невеста, ты - жених! Невеста

рожает, а дед Роман тронулся?

Крик роженицы перебивает их разговор, затем на несколько минут наступает тишина… выходит Мария, она явно растеряна, за ней озабоченная Ульяна.

- Ба, ну объясните мне хоть что-нибудь? Кто там орёт и кто рожать собрался?

- Плохие дела, измучена до невозможности. Как

вообще добралась до нас. Ой… боимся, что не спасем ребеночка… и сама на глазах тает.

- Блин! Какая девчонка, какой ребеночек, бабуль?

- Да приблудилась беженка откуда-то… к тому же беременная. Очень плохая, ослабла - боимся мы за нее. А хорошенькая, Димуль, уж такая хорошенькая! Жалко, если помрет.

В полной тишине все собрались вокруг стола.

- Ульяна, на тебя вся надёжа.

В спальне снова кричит Анжела.

- Попробовать можно обряд… время жмет.

- Ульяна! Тётя Уля, ну! - Всплеснула руками Мария. – Попробовать… а почему времени мало?

- После трех часов ночи можно бы попробовать, а щас… скоко, щас?

- Восемь вечера, – Дмитрий встал. - Бабки, дедки - вы тут все с ума посходили! Какой обряд? При-чем здесь три часа ночи, когда… сами говорите, тает на глазах.

- Может на машине в райцентр? - с надеждой

посмотрел на него Кузьма. – Авось, успеем.

- Авось да небось, да пять часов езды… и дорога

такая, она часа не выдержит. Ульяна, ну? - Мария зачерпнула кружку воды, жадно выпила.

- Погодите. - Ульяна ушла к роженице.

Минут 10 все ждали в полной тишине. Наконец она вышла и обреченно махнула рукой.

- Не довезёте, будем делать обряд. На вас надёжа, мужики. Ждем до 11 часов, я пойду и буду молиться с ней рядом, ждите. Кто может – молитесь. – Ульяна ушла к Анжеле и закрыла за собой дверь.

Все стояли в недоумении, только Никифор спал. Мария обреченно встала, вздохнула, тронула внука и Кузьму.

- Давайте-ка, мои родные, пойдем, посидим возле баньки, покалякаем. Нам есть о чём. – Она вздохнула и вышла из избы.

Кузьма и Дима, переглянулись и пошли следом.

Они сели и долго говорили. Внук не сильно удивился, что бабка и дед Кузя «сочетались», он даже одобрил, а насчет деда Романа толком ничего не понял, оставил на потом. Начало быстро смеркаться, а им даже времени не хватило всё обсудить. Из избы вышла Ульяна.

- Маруся, давай два одеяла и простыни. Димочка, сыночек, ты покрепче остальных, на смену тебе Кузьма будет.

- Да что будет-то? - развела руки Мария.

- Понесем её в молодильную рощу и под луной, до первого луча будем в росе купать, молитвы читать и Богородицу, царицу небесную всем обчеством просить

о помощи.

- Ну, блин! Это уже средневековье какое-то, или шабаш! Язычество в чистом виде. Лучше не довезти до больницы, но совесть чиста будет, что хоть пытались! Поймите, с меня и спросят: - Машина была? Да, была. Почему спасти не попытались?

- Димочка, сыночек, совесть наша в этом деле о двух концах. На одном - девчонка молоденькая, а на другом – ребеночек её не рожденный. 15 али 17 жизней спасла я в молодильной роще за 70 лет и сама через нее прошла. Опоганено, правда, сейчас место там… да если сильно молиться будем, да просить царицу небесную и господа нашего… Ох-хо, грехи наши тяжкие.

- Бабуль, ты поумнее их, образованнее. Какая к черту молодильная роща?

- Есть такая роща, сынок, была, точнее, недалеко от Марьиного омута, ты в детстве там не раз рыбачил с тем же Романом, будь он не ладен… Более 200 лет, а до того неизвестно сколько, часовня там стояла и монах жил, говорят 90 было ему. Народ шел к монаху кто с чем и всем он помогал. Рядом родничок был и полянка, которую молодильной в народе звали. Когда роса на траву ложились и луна светила, молодые туда бегали, раздевались и… с молитвой купались в росе. Говорят, всем помогало. Несчастливому вдруг, счастье прихо-дило, трусливый становился смелее, некрасивый прямо на глазах хорошел. Особенно в любви помогало.

- То молодые, бабуль! А тут вы… деды да бабки. Считаете, что можете помочь?

- Пока считать будем – помрет девка с дитём-то! Митя, сынок, зови меня хоть ведьмой, прости меня, ца-рица небесная, а шанец у девки один. - Ульяна стала

неистово креститься и шептать известные только ей слова.

- Не знаю я, сынок, но… права бабушка Ульяна, богородица должна помочь, больше – некому. А место это святое еще в 20-м году разорили комсомольцы и среди них отец Романа был. У нас выбора нету, сынок, будем делать, как Ульяна велит. Она смерть за десять часов чует. Ни выбора, ни выхода.

- Твою мать в лекарей… блин! Что делать тогда, говорите.

- Командуй, тетя Ульяна, - вздохнула Мария и перекрестилась. – Чему быть, тому не миновать!.. и помоги ей пресвятая царица небесная!

Ульяна вышла на улицу и быстро вернулась.

- Слава богу тепло. Митенька, ты прикрой девку простынкой, бери на руки свои сильные и поспешим. Луна сегодня чистая ожидается, тепло - всё сходится. С молитвой и божьей помощью успеем, а к трем часам и роса ляжет.

Дмитрий покрутил пальцем у виска, вздохнул и обреченно взял Анжелу на руки. Бабка Ульяна приот-крыла простынь, еще раз посмотрела на измученную роженицу, склонилась и что-то пошептала.

- Ну, как… она? - С надеждой спросила Мария.

- Я пойду первой, а Димитрий с девкой следом. Остальные ближе пяти шагов не подходите и читайте молитвы за здравие, кто какие знает, а кто не знает ни каких тихо пойте… хоть «Во поле береза стояла…» за этим шепчите: «Господи, я человек грешный и не разу-мею, как надо, но ты, милостивый, вразуми меня, как нужно поступать.» И ещё повторяйте почаще: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас»… и креститесь со словами «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу ныне и присно и вовеки веков». Маруся, возьми икону Вседержителя, да держи крепко, а мне дай Пресвятую Богородицу.

Мария сняла из угла икону, передала Ульяне.

- Молитву короткую прочитаю и все пойдете за мной следом. Благослови, господи, начинаемое дело во славу твою.

Она поцеловала икону, потом встала на колени, помолилась, после чего поднялась, осенила всех и себя троекратно, сказала: «Спаси и сохрани…» и пошла из избы. Все покрестились и потянулись за ней. Мария пыталась оставить дома Никифора, но он отмахивался

упрямо и пошел, опираясь на ружье.

- Да брось ты хоть ружье! Тяжеленное оно, чтобы тащить такую даль. Палку возьми – вон рядом с нашим дураком валяется. Всё легче, раз уж идти решил.

Мария с трудом уговорила оставить ружьё, он повесил его на гвоздь, подобрал палку и вышел. Роман так и остался спать на полу.



…Ночь была теплая, светлая. Верещали цикады, пели в кустах птицы и бог знает кто еще сопровождал эту странную процессию. Встретился бы посторонний человек неизвестно чем бы кончилось. Когда-то здесь была тропа, но постепенно она заросла кустарником,

а местами уже попадались довольно крупные деревья.

Направление помнила только бабка Ульяна да кое-что

вспоминала Мария. Идти было тяжело и Кузьма вышел вперед «прокладывать тропу», а Дмитрий бережно нес Анжелу. Она даже беременная весила не больше 50 кг, но уже через полтора часа он присел отдохнуть, даже с его ростом и силой было не просто то и дело перешаги-вать кусты. Подошла Мария и попыталась поддержать Анжелу.

- Притомился, сынок?

- Если бы её как мешок можно было нести, я бы часа четыре запросто, бабуль.

- Дурачек, в том то и дело, что не мешок несёшь. Ты ей еще и слова нужные говори за жизнь, за любовь,

за ребеночка и молись… в душе… про себя.

- Да..а, влип я с вами по простоте душевной или родственной, даже рассказать никому нельзя про нашу спасательную экспедицию, засмеют.

- Бог даст, придет срок, сынок, гордиться будешь.

Шел третий час ночи.


…А в избе, как только все ушли, через несколько минут встал с полу Жучихин. Он не совсем был дурак, каким все его видели, он сам хотел, чтобы его таким видели, но к этому он пришел не сразу, а после сильной физической боли и мучительного осознания себя в тот момент, когда очнулся в своей холодной, заброшенной и вонючей избе.

Больше она походила на запущенный свинарник и внешне и по запахам. Он лежал в яме в отходах собс-твенного производства и долго не мог понять, умер он или… не совсем. Сначала он склонялся, что всё-таки умер и его на том свете за грехи запросто бросили в уборную куда ходят разные ангелы с грешниками или райская охрана, но… появились и сомнения: «Не могут же так вонять отходы ангелов, херувимов и тем более Николы Угодника или… святого Петра. Нет, но… если он здесь и не утонул в этом райском отхожем месте, значит… ему дали испытательный срок!»

Такие мысли иголками жалили его воспаленный мозг до того момента, пока он не узнал свою убогую родную избу. Мысли тут же заворочались в обратную сторону, как ржавые шестерени, причем каждый новый оборот заканчивался скрипом, от которого глаза лезли на лоб, а язык падал в горло и он задыхался.


Постепенно он вспомнил свою исповедь, где-то в «райском предбаннике» и каких-то херувимов на печи в стоптанных валенках. Дальше осознание бытия, хоть и со скрипом в шестернях, пошло быстрее, словно они получили какую-то смазку. Наконец он явно услышал слабый, но понятный ему булькающий голос, который долго и нудно матерился, поминая всех… от Иуды до Сатаны, а дальше бога, душу и… мать. Когда осознал, что это его собственный голос - поминальный перечень резко расширился и закончился Ульяной с Никифором, Марией с Кузьмой, товарищем пятым, Горбачёвым и козой Тоськой.


Когда он пришел в себя и отлежался, неожиданно осознал, хоть и не до конца, что время от времени он попадает… то в райский нужник, то в свою избу. Но где херувимы в подшитых валенках – вспомнить не мог. В процессе большой умственной работы между видениями он ничего лучшего не придумал, как пойти в дурачки - это куда лучше, чем оказаться в трясине. Он вспомнил, что когда был «в райском предбаннике», то слышал от какого-то ангела или… чёрт знает кого, предложение о трясине и понял, что это очень даже может быть. А с дурака какой спрос! Он вспомнил, что слышал от кого-то, что юродивые в России почитались за святых. Вот и надо ему в святые дурачки податься!

Воспаленное его нутро просветлело: «Органов на моей стороне больше нет, да и самой стороны тоже… Один на один остался с контрой разной и должон всем отомстить! Они все из бывших врагов народа в борьбе с которыми я лично дошел до такой жизни. Они давно им, Романом Жучихиным, бойцом невидимого фронта проданы и преданы и им, сукам, пока просто везло, что живы до сих! Плохо работали в свое время некоторые члены органов, а уж он, Жучок, дело свое сполнял, как требовал товарищ пятый, тоже та ещё сука. Но он был правильной сукой - такое было время. А кому мстить сегодня? На Ульяну с её пердуном патронов жалко и сами скоро откинутся. Мария и кузнец - вот главные враги. Всё-то у них так складывается как по-писаному, а он, Роман, 50 лет мечтал добраться до её тела, чтобы у него дыхание перехватывало, а этим всё задарма. На, бери меня кузнец в охапку, клади на наковальню, жарь меня, куй и гни, как подкову! Димка опять же, сопляк, хоть у него уже и земля и скот… и дом с немецкими унитазами. А у меня в собственной наличности была всего одна, выменянная на краденый сруб, Фрося. Еще отомстить Тоське, с неё шкуру снять в первую очередь. Были женщины какие-то…ну и дети, какие-то... ищи – свищи, хоть бы одна с..сука… то он от них бегал, то они от него. Одна злость на прошлую жизнь осталась. Папаня, тоже… еще та сволочь, чтобы ничего сыну не оставить выбрал легкую смерть, сука. А я сколь разов умирал - не сосчитать и всё от страха… Не..е, токо в дурачки… токо в святые. А святые они… хоть казнить,

хоть миловать и сами могут, едрена ворона»!


…Всё это он в десятый или сотый раз прокрутил в своей воспаленной ненавистью голове и никак не мог решить как надо правильно, пока не дошло, что перво-наперво надо выбраться из ямы, в которой он валялся, то есть с продавленной до пола койки. Он скользил и падал вниз, разбрызгивая нечистоты, пока с огромным трудом не выбрался и упал на пол обессиленный. Идти не мог и пополз во двор, где в кадке была застоялая вода. Он долго с передышками мылся, потом снова спал в сенях на объеденном мышами и молью тулупе и

только к вечеру более или менее пришел в себя. Нашел какую-то одежду, размочил в воде обгрызенные мыша-ми сухари… пососал. «Кило золотых зубов где-то, а он сухари с мышами…» Долго мычал, зажимая дёснами грязную шерсть тулупа.

Он обыскал каждый сантиметр, каждую щель в своей избе, сломал всё, что можно было сломать, даже с пола оторвал несколько полусгнивших досок, изорвал кучу тряпья, из которого вытащил грязный обрывок старой, когда-то красной, майки.

С этого момента он стал Ромой - пионером, и пришел на праздник дня Победы к своим ненавистным личным врагам, не понимая, где он действует с умом, а где без ума. Для него стало – всё едино. Он выполнял свои «военные» действия с одной целью - обшарить не вызывая подозрений, избы, бани, дворы, сараи и все мыслимые и не мыслимые места. Отомстить всем, если надо - убить! За что, уже не важно, ему никого не надо жалеть, он святой… или дурак? А что больше?


Сегодня повезло и все с ума посходили с этой беременной девкой и ушли, на ночь глядя. Есть хоро- шая возможность обыскать избу Марии. Он копался, рылся какое-то время в самых потаенных местах после их ухода, устал и присел у окна отдышаться и слегка отодвинул занавеску!.. его беззубая челюсть упала аж до груди и обильно потекли слюни. На подоконнике в уголочке, лежал его узелок с малой долей. Дрожащими руками он развязал и пересчитал коронки несколько раз. Тринадцать!.. Шестеренки заскрипели: «Гляди, ты, суки, даже не закопали. Золотом они брезговают, бога-теи, хреновы, так им хорошо. Только не знаете, дураки, что нету вам пощады за вашу сладкую жизню. Я вам приговор… самолично сполню, как учили. Эх, еще бы ту кружку или стакан найти, так и помереть не жалко»! И застонал от скрипа в голове. Он даже близко не соз-навал бессмысленности своих мыслей, знал одно - это его время. Тот самый единственный патрон, что Ульяна прятала, он уже давно нашел. Ружье - вот оно, висит на вешалке. «Однако… одним патроном, не повоюешь. Эти в лес ушли на поляне молодиться, суки… надо по их следу пройти и выбрать позицию. Хоть раз в жизни повезет - должно повезти. Вона, как при расстреле на фронте повезло, это вам не хрен собачий, тута должон быть талан, чтоб вовремя обосраться, без талана никак в этом деле. На любовную поляну им, приспичило, как же, ждут их там лешие да черти. Ну, давайте, поиграйте в любовь с ведьмами на полянке».



Он снял со стены ружье Никифора, заложил один патрон и стукнул себя по лбу, аж задохнулся. «И на кой мне это старое ружьё, когда в сарае под стрехой лежит новенький пятизарядный карабин, которых я в трясину отправил! Уж там, мужички, для вас дичи!.. видимо не видимо!» Хрипло забулькало в горле, как бы засмеялся, довольный и бросил старое ружье под лавку. На столе стояла водка в бутылке и много закуски… Выпил из горлышка, подавился и долго кашлял. Отдышался и пошел к сарайке где он, неся службу Ромы-пионера, поймал и запер ненавистную Тоську. Проверил запор, всё в норме! В сарае Марии он и спрятал карабин, так думал: «Если черный ангел будет искать улики и не дай бог найдет, так всё свалится на голову этой дуры, а за неё заступится Кузьма и всё!.. вот вам и виноватые!» Он выдернул из под стрехи короткую жердину и вытащил из дырки карабин. В сарайке, за стенкой раз-дался стук.

- Что, едрёна ворона, морда козлячья, недолго тебе осталось жить, курва.

- М..ме кхе-кхе. - Раздалось недоброжелательно.

Довольный прошелся как хозяин по двору и говорил так, чтобы эта зараза, Тоська, всё слышала.

- Всё свое носи с собой, как говорил мне товарищ пятый. Унитаз свой я вам хрен оставлю.

На унитазе была привязана веревка и он накинул

её на шею, а в унитаз сунул гармошку. Вообще-то он толком не сознавал - зачем ему унитаз. Всё своё носи с собой… и всё!

- Так оно лучшей будет. Я вас недобитков под карабином в болото отправлю, а сам в «Путь Ильича» смоюсь. Тама уже три раза в неделю свет дают… Тама уже наверняка, органы какие ни то сорганизовались, может и контра новая завелась, и есть за кем следить и закладать есть кого. Не..е, ленинским путем вернее! А тебя, коза драная, я вернусь и зажарю.

- М..ме..ке..ке! - Раздалось угрожающе.

Он стукнул кулаком по двери и шагнул во тьму

ночи. Направление к поляне он знал и пошел через лес напрямую, выгадывая время. Учитывал, что идти ему со всем своим, согласно пароля, много тяжелей, чем контре, хотя там тоже два божьих одуванчика не шибко весело порхают… и девку, дуру пузатую, тащить надо.



* * *

К трем часам ночи группа вышла на волшебную

поляну. Устали все, особенно Никифор. Он опустился под дерево и задремал. Ульяна села рядом, справилась о самочувствии, умыла росой с березки, перекрестила, отдышалась и… приступила к ритуалу. Она подошла к Дмитрию, сказала, чтобы он разделся до трусов, а сама раздела бесчувственную роженицу догола.

- Не стесняйся шибко, сынок, не до того сейчас. Ты прижимай к телу бедняжку, чтоб ей теплей было, а главное шепчи ей слова ласковые, любовные, чтобы вера в ней проснулась и целуй… пусть и не так, как любишь, а думай, как сильно её жалеешь. Сейчас ты в траву с ней садись, вот та..ак. Положи её… во..от сюда, тут травка выше и росы больше. В ладошки росу бери и окропляй красавицу с ног до головы и на живо..от, на живо..от, особливо… и повторяй: «Во имя отца и сына и святого духа…» много раз. Она должна чуять любовь со всех сторон.

- А нам, что? - Спросила Мария.

- Ты икону держи над ней, а Кузьма все свечи до одной запали. Ветру нет - хорошо гореть будут, круг меня встаньте и за мной слова повторяйте и веточкой

росной круг себя окропляйте… Особо её и Димочку,

от него сейчас сила большая к девоньке идет и ежели скоро не начнет она громко вздыхать, а тело гореть, считай, потеряем её и ребёночка. Старайся сынок, всё отринь… твое тепло согреет ей тело, роса подарит силу волшебную земли, месяц тайным светом усыпит злую нечисть, первый луч солнца токо небо далеко окрасит, а уже пройдет в лоно её и призовет ребеночка к жизни, молитва общая дух и веру нам всем укрепит. Ну… с богом.

Растерянный Дмитрий только кивал согласно и сильнее прижимал к себе Анжелу. Ему казалось, что её худенькое тельце растекается по его мощной груди и только небольшой, круглый, не больше футбольного мяча живот, перекатывался как бы сам собой. Анжела не издала ни звука.

- Сынок, ты поаккуратнее, не раздави. Косточки у

неё видишь, как у цыпленка. – Переживала Мария.

- Опусти и легонько её по травке по росе покатай и опять прижми. Слова молитвы повторяй за мной. Ульяна уверенно делала свое дело и все делали, как она просила… искренне, от души.



…Громче защебетали птицы… наступал рассвет. Кузьма молча, с просветленным лицом, круг за кругом исполнял свое важное задание, зажигая взамен сгорев- ших новые свечи. Мария вполголоса, иногда шепотом, что-то говорила. То ли это была молитва, то ли просто просила помощи у Бога и проводя веточкой березы по траве брызгала на внука и Анжелу. Все ходили как сонные или загипнотизированные.

Со стороны марьиного омута раздался хохот, а затем явно все услышали громкий протяжный вздох и всхлип.

- Бабуля, что это? - прошептал Дмитрий.

- Марья наверное из омута. – Прошептала так же испуганно она.

- Нет, это Анжела! Смотрите... у нее даже живот стал розовый и лицо горит. Лицо у неё горит, бабуль.

- Мама… моя мама. Я слышала, - прошептала Анжела. – Мне хорошо... я хочу спать.

- Слава тебе, господи! Спасибо тебе Пресвятая

Богородица. Вот и первый луч солнышка. Маруся, как

обговаривали, твой черед.

- Сынок, Дима, одевайся быстро! Её в простыни, в одеяло заверни и… домой. - Руководство приняла

Мария.

- Мне надо почитать ещё на замоление грехов наших, колдовство дело греховное, – Ульяна встала на колени. - Старика моего поднимите… разлегся он как… прости господи, уже не омолодится. И то ладно хоть причастился, здеся.

- Кузьма, ты остаешься с ними, поможешь, а мы с Димой бегом домой. В баню её сейчас надо скорее. Я помогать тебе буду, поддерживать с одной да с другой стороны.

- Говорить с ней надо, чтоб в памяти оставалась,

а чтобы роды не начались неси её хорошо Димочка.

Ты, Маруся, завари вот этот веник и воду слей в бочку с теплой водой. Прочитай хотя бы «Отче наш» и туда её, в бочку, отогревать. Тут уж… чему быть - тому не миновать. Будем надеяться на Пресвятую Богородицу и на силу росы молодильной. Авось… осталось чуток. С богом! - Махнула рукой Ульяна.

- Бабуль, иди лучше впереди, дорогу указывай,

чтобы мне не шарахаться. После всего этого!.. да я эту красавицу до города донесу. Пусть только попробует, что не так!



Как говорят в приключенческих романах: экспе -диция разделилась на две группы и каждая выполняла свою задачу. И неизвестно, кому было легче.



* * *

…Жучихин хоть и с трудом, но уверенно шагал

по предутреннему темному лесу, но он думал, что еще ночь. Мысли крутились, давили голову изнутри, то с визгом, как ржавые шестерни, а то начинали путаться и мельтешить, как тараканы. Иногда казалось, они даже шуршат и шевелят усами и щекочут в носу. Он резко

останавливался и чихал до слёз и всё пытался смахнуть тараканов с глаз. Какая-то, видимо главная шестерня, а может быть покойный друг, титька тараканья, визжали: «Пришла пора доказать, что он не зря прожил свою по- ганую жизнь. Как давал когда-то пионерскую, потом и комсомольскую клятвы - бороться до последней капли крови с врагами, на которых укажут товарищ Берия и товарищ пятый, сука. Жалко, что только сейчас сбыва-ется поквитаться с врагами, когда только пять патронов осталось. Недолго жить недобиткам.»

В воспаленном мозгу мелькали картинки: - то папаня сидит на снегу голым задом и указует по сторо-нам кого раскулачить, а в стороне поп натирает рясой и без того белоснежный унитаз. То он сам, Жучихин, уже подкопался под самый Кремль и слушает, как сука Берия лично дает задание Мишке Кострову кастриро-вать на выгуле товарища Сталина! Потом опять же… молодая Маруська чешет ему своей гребенкой волосья на разных местах и расхваливает его новые мужеские достоинства и всё плюется в сторону Мишки Кострова, а он стоит рядом, показывает свои медали и умоляет пожалеть его и вернуть конфискованные гениталии.


Очнувшись от благостных воспоминаний Роман

понял, что он очень устал и… неизвестно в каком лесу

находится и ему всё время кажется, что кто-то идет за

ним. Светало… Мучила жажда и сильно болела голова. Показалось, что в кустах, сбоку, мелькнула тень. Нервы не выдержали и он выстрелил два раза в кусты. Когда замолкло эхо, прислушался. Тишина и ничего, кроме птичьих голосов. Неожиданно слева, ухнуло… раз и другой, это было знакомое уханье. От неожиданности он даже сел на что-то мягкое, в полумраке не понял. «Мать честна, едрёна-ворона, кажись, совсем в другую сторону! Лес у болота, а не у омута. Почему?»

Человеческая физиология сыграла с ним злую

шутку. Хорошо известно, что заблудившийся человек часто возвращается на то место, откуда уходил, то есть, ходит по кругу, потому что правая нога всегда шагает чуть длиннее левой. А у Жучихина нога еще и короче!.. и в темноте напрямую через лес он ушел практически в противоположную от молодильной поляны сторону. До такой премудрости Роман и в лучшие свои времена не додумался бы, а сейчас тем более. Он понял одно: «Не иначе как эта старая ведьма Ульяна, а может и сама Маруська, та ещё курва, вместе нашептали что-то на дорожку и потому он ушел в другую сторону. Ну, суки, вы все у меня друг дружку захаете, а у меня, дурака святого, пощаду просить и чесать где скажу.»

По уханью филина он понял, что находится где-то рядом с болотом, а значит… если идти дальше, то можно выйти на тропу. Значит и план менять надо.

Он даже не понял, что сидел на муравейнике, что

по нему бегают сотни воинственных насекомых, жалят во все места по всему телу, но он не чувствовал боли и только смахивал их с глаз… как тараканов.

Через полчаса или час начало светать, он вышел на тропу недалеко от ручья, который впадал в болото рядом с трясиной. «Во, едрена ворона!.. так и тянет!» Ему не хотелось смотреть в ту сторону, но голова сама с хрустом в шее поворачивалась и он то и дело замечал зеленый коврик. Он подошел к ручью, сел на старый трухлявый пень передохнуть и отвернулся от трясины.

Неожиданно в его затуманенном мозгу появилось видение: Это были деревья и… ручей. Деревья были все молодые, невысокие и только одна сосна возвыша-лась над ними до неба, а ручей не сильно широкий, но шустрый, всё норовил пролезть под корнями этой сос-ны и журчал… или ворчал, что ему не удавалось туда пробиться.

Видение исчезло, а память зажурчала в голове, как ручей… до боли. Он даже вскрикнул, как от удара током и зажал ладонями лоб. Через некоторое время боль отпустила и он осмотрелся более осмысленно. Деревья были похожи на те, которые… которые, что! И… тот ручей ворчал недовольно, а этот… еле-еле… но! По телу Романа прошла дрожь и последние муравьи разбежались из штанов.

«Тута дерево стояло огромное, сосна вроде». Он повертел головой, отошел подальше от трухлявого пня и огляделся. Вместо пня он увидел огромную сосну, а ручей потёк по другому руслу, не как тут. Как же он

мог забыть! Дрожь новой волной тряхнула его так, что

заломили все кости и даже зубы, которых уже не было. С боку пня он увидел то самое переплетение корней в виде узла похожего на узел солдатского вещмешка!

Он завыл и пополз кругами, потом перекатился на живот и начал дрожащими руками ковырять корни у истлевшего пня, потом стал разбивать их прикладом карабина и выворачивать куски один за другим. Силы были на исходе, он скулил… хрипел, но с упорством одержимого ломал и ломал корни, отбрасывая кусок за куском. Наконец, с ревом смертельно раненного зверя он упал лицом в выдолбленную яму и рыча вцепился беззубым ртом в истлевший солдатский вещьмешок… И потерял сознание.



Уже рассвело, когда рядом ухнул филин и Роман поднял голову. Некоторое время он лежал, соображая, что с ним и где он, пока взгляд не упал на тот мешок. Он сел и с всхлипами и мычанием начал рвать деснами истлевшие клочья пока не почувствовал тяжесть… он взял в трясущиеся руки граненый стакан полный блес-тящих золотых коронок. По его иссушенному, черному, давно не бритому лицу текли слезы. Тряпка, которой был завязан стакан, осыпалась и в ладонь покатились коронки. С мутными ошалелыми глазами он лежал… взвешивал на руке своё золото и не чувствовал как содрагалось его тело. Пот разъедал глаза, во рту было так сухо, что язык шуршал когда он пытался что-то сказать себе. Он завернул стакан в тряпку, в которой лежали другие найденные у Марии коронки и узелок приязал к кольцу на карабине. Подумал: «Теперя… кто попробуй отнять»!

Он повесил карабин ремнем на шею и пополз к ручью, к тому месту, где было глубоко и вода чище. С трудом опираясь где на полусогнутую ногу, а где на ружье, он наклонился и стал жадно пить. Неожиданно сильный удар сзади бросил его вперед… он проехал на животе по ручью несколько метров, а знатный карабин скользнул по руслу еще дальше, потом подскочил на каком-то трамплинчике и… скрылся под водой. За ним скрылся под водой и заветный узелок, возвращая земле последнюю память о тысячах невинно убиенных и уже мертвыми ограбленных людей.

Роман проводил его бессмысленным взглядом и почувствовал резь в глазах. Он лежал минут пять, а то и больше, пока не услышал за спиной знакомое, почти родное Тоськино ме-меканье. Он с трудом, повернул голову и увидел метрах в пяти ненавистную козу. Она жевала пучок болотной травы и смотрела выпуклыми, добрыми и по-пионерски преданными глазами. Видел он ее уже как в тумане. Тоська весело тряхнула хвос-тиком и скакнула в сторону. Она знала эти места не хуже его, а он не знал, что у чертовки был в сарае еще один выход, заросший лопухами, который прорыл в своё время, её знакомый пёс.


Не меньше чем через час, а может быть и все два Жучихин очнулся и осознал, что это вовсе не золотые коронки, а его окаянная жизнь так запросто булькнула в болото… Так просто и цинично, как он отправил туда двоих рабочих с трактором. Он перевернулся на спину и лежа в ручье завыл хриплым обреченным воем.


Всходило солнце. Ни воспоминаний, ни мыслей в голове не было. Он вообще не понимал, где он и что с ним. Он рычал, стонал, визжал… резало в глазах, свет то появлялся, то исчезал. Он встал и пошел… но уже не видел ни болота, ни ручья… ни тропы. Он упал в воду и скоро что-то мягкое, нежно обволакивающее, но в то же время крепко сжимающее тело… приняло его в объятия. В мозгу мелькнуло, что это Клавка придавила его могучей, как гусеницы танка, грудью, и потому он задыхается. Крикнул, надрываясь: - Кур..рва..а! - Но не услышал своего голоса.

В тишине занимающегося утра над изумрудной, колеблющейся под теплым приятным ветерком ряской, разносилось весёлое щебетание маленькой, серенькой жизнерадостной птички.


* * *

…Было около семи утра, когда Дмитрий и Мария внесли Анжелу в баню. Жар в печке оставался с вечера. Как только подбросили дров по поленьям весело забе-гали огоньки. Мария наливала в бочку из бака горячую воду и старалась всё время говорить с роженицей, как велела Ульяна. Анжела хоть с трудом, но отвечала ей. Несколько раз она вскрикивала, держалась за живот, а Мария тут же говорила:

- Терпи, миленькая, сколько можешь, терпи и жди нашу бабушку Ульяну.

Когда кадку наполнили, они аккуратно посадили туда Анжелу. Мария обмыла её, а Дмитрий завернул в одеяло и бережно отнес в избу.

Подошла вторая часть «обрядовой экспедиции». Кузьма с трудом поддерживал Никифора и Ульяну. Все очень устали, но лица были просветленными. Больше всего досталось Кузьме, он тяжело дышал и истекал потом. Мария в первую очередь отправила его в баню,

а стариков отвела в избу. Только через час, примерно,

все собрались за столом, но никто не ел, только пили чай кружку за кружкой.

Через два часа начались роды. Ульяна и Мария не отходили от Анжелы, мужчины дружно переживали за столом.

Через час послышался крик роженицы и... крик младенца. Одновременно Никифор поднял своё ружье и… оно выстрелило, хотя все знали, что патрона в нём не было!

- Ура! С днем рождения Победы! Мы победили! Мы все по-бе-ди-ли! - кричал Дмитрий. – Сегодня день нашей Победы!

Вышла счастливая Мария.

- Кто стрелял, дурни! – и радостно. – У нас девочка, родные мои!

- А у нас день Победы, значит, у нас… родилась

Виктория! Виктория - значит… Победа! Дед Кузьма, как командующий парадом Победы я приказываю!

- Так нолито уже.

- Да погодите, вояки! - Мария ушла в комнату к роженице.

- Дед, Никифор, к столу!

Но дед встать не смог и Дмитрий сам поднес ему

рюмку. Из спальни вышли Ульяна и Мария с ребенком, завернутым в простыню.

- Ну, бойцы-ветераны, кто сказал, что у нас дите не кричит? Вот она наша красавица… Виктория!

- С днем Победы! - Кузьма обнял и поцеловал

Марию, которая не скрывала радостных слёз.

- Победа… Виктория… Вика… Какое красивое имя! Откуда ты - прекрасное дитя! - Дмитрий с изумлением рассматривает ребенка. Он впервые так близко был причастен к чуду рождения.

- С недоброго края, но… слава пресвятой Богоро-дице, с добрым попутным ветром ангелы принесли нам это чудо. - Перекрестила ребенка Ульяна.

- А девочка ладная, хоть и измученная. Счастье она тебе принесет, внучек… Жениться придется.

- Оба-на! А я тут причем, кроме того, что таскал ее по лесу всю ночь мокрый, как водяной… И вообще, где вы её отыскали? Не из болота же вытащили! Я даже не знаю истоков этой замечательной сказки.

- Хорошей женой будет, поверь мне.

- Ну, бабуля, круто берешь.

- А что… и красавица и сирота. Всех у нее убили

какие-то изверги. Пойдем, покажу тебе нашу девочку, пока она спит. Ульяна отвару дала, часа три-четыре, не

меньше, спать будет. До первого кормления.

Мария настойчиво берет внука за руку и ведет в комнату к молодой маме.

- Царица небесная, спаси и сохрани, - осеняет их вслед Ульяна. – Хорошая будет жена Митеньке.

Впервые в жизни он так близко прикоснулся к таинству рождения ребенка, можно сказать - своим те-лом, там в росе, на молодильной поляне. Он не вполне еще осознал свою роль в этом чуде и вошел в комнату робко чувствуя, как буйно колотится его сердце.

Дмитрий долго, с интересом смотрел на спящую

Анжелу, губы её подрагивали. Скомканная простынь неравномерно прикрывала тело, одной ладошкой она пыталась прикрыть набухшие груди. Лицо было блед- ным, изможденным, но… прекрасным. Мария хотела накрыть её, но взглянула на внука и остановилась. Она

хитро улыбнулась и… подвинув безвольную руку чуть приоткрыла левую грудь спящей красавицы. Она сама с умилением и восторгом смотрела на это чудо. Красота Анжелы так поразила молодого мужчину… он хотел что-то сказать, но… так и замер с открытым ртом. Он был покорён!

- Да, бабуля... супер, хоть и бледная. Не мальчик я, но такое явление… впервые. Да..а… хо-ро-ша!

- Ульяна далеко видит, сынок, и всё сложилось, как по-писанному. Вот и женись на этом явлении. Ты на собственных руках вынес её и силу свою подарил с благодатной росой вместе. Она тебе, сынок, богом и богородицей послана на счастье… без обману.

- Да я хотел еще год-другой вольным казаком послужить и дел у меня, невпроворот! Ей на вид… не больше восемнадцати, ну… бабуль. А мне через год тридцатник!

- Вот и поспешай не спеша, присмотрись и она присмотрится. Мы с Кузьмой вам поможем, няньчить будем. И я замужем, оказалась и тебя женим! Счастье,

какое, сынок!

Дмитрий поднял бабку, закружился с ней и так на руках и вынес. Кузьма это понял как добро к началу большого семейного праздника. Он подхватил Ульяну

с ребенком и пошел кругами.

- Гуляем, как положено! Мы кузнецы и дух наш молод, куем мы счастию ключи!

- Никишка, шалапут, ослобони, а не то кузнец нас заместо подков поломает! Дите кормить надо!

- Двоих наших детей! Викторию и Анжелочку

кормить будем! - Объявила счастливая Мария.

- Победу кормить! Да, бабуль?

- Твою победу, сынок. Вот Мишенька, дед твой, и Андрюша, отец твой, глядят на нас оттуда, с небес и радуются.

Мария с ребенком и Ульяна уходят к роженице и все притихли. Никифор, кряхтя, оперся о ружье и обвел всех взглядом.

- Бабы, бывалоча и на войне рожали, ежели им пришпичит. Как щаш, помню, шнаряды рвутча, а им хоть бы хер, жнай шебе рожают и рожают. Чудны дела твои, гошподи.

В комнате, куда ушли женщины, послышались негромкие голоса, два раза коротко вскрикнул ребенок и стало тихо. Мужчины тоже прислушивались и во всю тянули шеи, но… услышали только умиротворяющий, песенный голос Ульяны:

– Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня. Руководи моею волею и научи меня каяться, молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. О, Преславная Матерь Божия, помилуй меня, рабу твою, и приди ко мне на помощь во время моих болезней и опасностей, с которыми рожают чад бедные дочери Евы. Вспомни, о благословенная в женах… с какою радостию и любовию Ты шла в горнюю страну.



* * *

…Через два дня в погожий майский день Мария, как обещала, понесла Ульяне и Никифору свеженькой ухи, Кузьма, с утра пораньше в омуте наловил карасей. Двери в избе и одно окно были открыты. На крыльце лежал веник свеже сорванной полыни, на окне стояло пластмассовое ведерко с ромашками. Их много росло вдоль упавшей изгороди. Мирно по-деловому жужали пчёлы и высоко в небе верещали стрижи и ласточки

напоминая, что завтра будет добрый солнечный день. Было так спокойно, тихо и уютно, что Мария присела на крыльцо… понюхала душистый полынный веник. Вдруг… то ли вздох, то ли легкий сквознячок из избы или со двора поднял её, хотя ни один лист рядом на кустах, ни одна травинка у крыльца не шелохнулись. Марию этим вздохом словно подняло над крыльцом и она оказалась в избе.



…Никифор и Ульяна лежали на двух скамейках составленных вместе и покрытых лоскутным одеялом. Лица их были обращены друг к другу. Его лицо было уверенно и спокойно, губы поджаты в легкой иронии.

Он достойно прожил, что ему было отпущено богом.

Ульяна чуть-чуть улыбалась, и улыбка была наполнена грустным счастьем. Сбылось… они прожили счастливо и умерли в один день! Одна рука её лежала на сложен-ных на груди, руках любимого Никишки. В стакане у изголовья еще горела свеча.



Похоронили их вместе. Кузьма из старого ружья сделал щелчек курком, патронов не было, и положил его в гроб по правую руку Никифора. Могилку украси-ли цветками одуванчиков, Ивана да Марьи первыми ландышами.



И никто в эти дни не вспомнил Романа. Было не до него, своих хлопот было выше крыши. В душе даже радовались, что он не мельтешит перед глазами. Обнаружили пропажу с окна узелка с золотыми коронками и поняли, что их унес Роман. Опять обрадо-вались.

…В конце июля, собирая подберезовики по краю болота, Мария и Кузьма нашли у ручья унитаз и один сапог, а почти по центру трясины на чистом зеленом ковре из ряски лежали остатки гармошки. Ненасытная трясина её не приняла. По клавиатуре весело прыгала и щебетала жзнерадостная птичка.



* * *

…Осенью Кузьма и Мария переехали к внуку и

обвенчались, а на рождество Димуля и Анжелочка зарегистрировались и по примеру бабки с дедом тоже обвенчались.

Виктория росла здоровой, красивой и веселой девочкой и самое интересное, никак не могли решить всем семейством, на кого она больше похожа - на папу Диму или на маму Анжелу!

В молодой счастливой семье, к очередному дню Победы ждали пополнения. Этот славный день стал для них главным семейным праздником.

На обложке свадебного альбома Дмитрий Андре-евич самолично написал:

ПОБЕДА + АНЖЕЛА + ДИМА =

ВИКТОРИЯ + ЛЮБОВЬ !

Вот и вся история похожая на… Да, а на что она больше похожа, люди? Одни говорят, что это история о тяжелой жизни одного поколения… Другие говорят, что это история находок и потерь одного поколения… А кто-то из молодых сказал: - Вы чё, какие потери? Это же сказка про любовь!



Евгений Владимирович Рудаков – Рудак.

8 919 617 88 52 www evrdak40 @ mail.ru